"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Штемпель: Москва (Очерк)" - читать интересную книгу автора

У Глядеи "большие заслуги перед революцией". Если Макбет, убив короля,
стал и "убийцею сна" (логически связано), то революция, лишь покончив со
сном, может браться за королей. Восстание масс - это коллективное
пробуждение; и если бывает глубокий сон, то может быть и столь глубокое
пробуждение, такое полное и длительное включение в явь, такое заострение
нервных систем, когда жизнь превращается в сквозную и напряженную
бессонницу.
Люди революции не спят; даже во сне растревоженный мозг их, опутанный
в гудение телефонных проводов, в неутихающие вибрации нервных волокон,
насыщенный и пронизанный бдением, не позволяет сомкнуться векам до конца,
живет и мыслит так, как если б их не было.
Лишь ликвидировав ночь, выключив нетрудовые черные вставки сна,
примкнув дни к дням, сделав жизнь длящимся, как бы умноженным во много
крат, Октябрем, революция могла успеть сделать то, что сделала. Заслуги
Глядеи не должны быть умаляемы.
И если человек с моргающими глазами не понял людей с оторванными
веками, тем хуже для него: пусть использует свои веки, чтобы потупить их.
Как-то, месяцев шесть тому назад, сюда, в Москву, приезжал
ленинградский, нет, санкт-петербургский литератор; литератор привез с собой
из города понятий в город образов манускрипт. Когда он, окружив себя
москвичами, зачитал свой манускрипт, то нам всем казалось (впрочем, "нам"
тут не к месту,- я-то не москвич, а так, привозной человек), что по
манускрипту заползали блеклые и бесконтурные пятна: никак глазом не взять.
Когда чтение кончилось, начался спор: москвичи дружно утверждали, что автор
ничего не видит; автор - петербуржец, что москвичи ничего не поняли. На том
и разошлись.
_Было поздно. Звонясь у парадного, на сороковой минуте я подумал, или
нет, пожалуй, увидел: сначала одну строку из поэмы, достаточно известной,
потом другую - из древнего московского "Синопсиса", достаточно вам,
вероятно, неизвестного:
1. На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн.
И:
2. "...И сказал Василий Гречин князю: "Было мне видение: на месте сем
созиждется град превелик и древлян... и будет имя ему - Москва".

Письмо пятое

У Монро можно прочесть о Хан Лин Юане. По-китайски это значит "лес
карандашей". Так, не помню когда, был назван крохотный поселок в
десяток-другой бамбуковых кровель, в котором, волею правительства, были
поселены лучшие писатели, поэты и ученые Срединной империи.
Популярное в Москве чайное "китайское деревцо" доставляется сюда -
увы! - в виде искрошенном, внутри цибиков и под бандеролями. Но "лес
карандашей" у нас есть свой, московской посадки.
Сперва, лет сто тому назад, это было так, реденькое карандашное
насажденьице: лесок в десяток-другой лакированных, еще тупых у верхушек,
карандашей. Но всходы выровнялись, окрепли. У плоских комлей стал чуть-чуть
прорезаться и заостряться графит. Карандашики вытянуло в карандаши.
Завелась своя, внутри обвода стен, московская литература.