"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Штемпель: Москва (Очерк)" - читать интересную книгу автора

Письмо третье

Когда я ехал в Москву, в моем чемодане под туго затянутыми ремнями
лежали: три смены белья, три "Критики" Канта, разрозненный том Соловьева,
кой-какой холостяцкий скарб да около полуфунта рекомендательных писем.
Письма были обвязаны шпагатом: сдернув его, я превратился в "подателя сего"
и стал бродить от звонка к звонку. На дверях рядом с дверными ручками я
обыкновенно прочитывал билетик: такому-то два протяжных и один короткий;
этакому-то три коротких, и все. Я звонил, как указывали билетики: и
продолжительно, и коротко, с тщанием отсчитывая толчки пальца о кнопку,- и
всегда получалось одно и то же: сначала вскрывали конверт и пробегали
глазами по тексту, а потом и меня - вскрывали и пробегали. Были взгляды и
продолжительные, и короткие, сперва обычно длиннее, потом короче; зрачки
щупали меня так, этак, раз, и другой, и третий, раздумчиво щурились -
сначала на меня, потом сквозь меня, потом и мимо.
И, слушая мягкий защелк американского замка, я считал, мой друг,
шершавые ступеньки лестницы, ведущей книзу, и приискивал метафоры. Образ
истертой звонковой кнопки мне быстро надоел. Однажды, проходя по рынку, я
заметил нечто более пригодное: люди, теснящиеся меж лотков и рундуков
рынка, хорошо знают, что такое сдоба, обыкновенная сдоба, выставленная
мальчишкой-продавцом для щупа, то есть на предмет испытания недоверчивым
покупателем добротности товара. Груда сдоб лежит, теплая и пухлая, под
холстиной в корзине. Но поверх холста всегда одним-одна, выставленная под
щупающие пальцы булка: проходящие, торопясь со своими портфелями, саками и
мешками на службу и по хозяйству, хватают одинокую сдобу - то коротким и
резким давком, то долго и раздумчиво мнут ее в ладонях,- и опять она зябнет
поверх холстины, разлученная с себе подобными; золотистая корка на ней,
отхрустев, давно уже осыпалась, теплое тело иззябло и все в грубых
вдав-линах и ямах - от щупа.
И помню, когда очередь дошла до письма с адресом "Зацепский вал, №
14", я почему-то заколебался. Взял шляпу. Положил. Развернул план: поперек
длинной шеренги букв: 3-а-ц-е-п-а - вдруг ударившее по зрачкам словцо:
Щипок. Как будто знакомо. Перелистал: сначала Забелина - нет, не тут, потом
Мартынова ("Улицы и переулки Москвы"), наконец, Снегирева. Ага, вот оно
что: оказывалось, прародителем Щипка был древний московский щупок , длинная
жердь с железным крюком у конца, которым можно было перетрогать и
перещупать всю кладь, подвозимую к московским заставам. Надо признать, что
за два-три столетия москвичам удалось сильно усовершенствовать этот
остроумный прибор, сделать его невидимым, в то же время усилив и утончив
его действие.
История старой Москвы - это история ее остенения.
К XVIII веку, когда все города и городки и у нас, и на Западе, давно
уже повалив все стены, убрали их как ненужную ветошь,- Москва все еще
прячет свое тучное круглое тело в обводы стен и валов.
Даже к началу XIX века, живя за заставами и сомкнутыми рогатками,- она
недоверчиво, с прищуром всматривается сквозь приоткрытые створы ворот - во
все, что из "Замосковья", провинции, и медленно-медленно поднимает свои
крашеные шлагбаумы перед всеми "оттудными", что из-за стен.
Конечно, все это было: но все ли ушло в "было"?
Каждый день на шести вокзалах новые и новые поезда сгружают привозных