"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Состязание певцов" - читать интересную книгу автора

желтых огоньков. С минуту собравшиеся молчали.
Затем начались громкие мены словами. Кто-то заговорил об итальянском
теноре, билеты на которого уже расхватаны, кто-то вспомнил о прошлогоднем
моцартовском "Реквиеме".
И вдруг - сквозь приглушенные голоса - тишайшим пианиссимо начал
голубой чайник. Это было похоже на песню шмелиного зуда, заблудившегося
среди колосьев или мелкоцветья стеблей гречихи. Металлический зуд то
сращивал свои зудинки в одну тонкую и острую ноту, то снова распылялся
дробной звуковой зыбью.
- По-моему, это похоже на лет шмеля перед третьим действием в "Сказке
о Салтане", помните? - наклонился хозяин к уху соседа.
- Да, но мотив в поисках тональности. И после... погодите.
Чувствовалось, что у голубого эмалированного певца подпертое крепким
паром дыхание: он перетреливался - по тонкой, свистящей скале - все выше и
выше. Вслед звуку из острым асиком вострящегося носа певца вывинтилась
сердя струя пара. Голос поющего вдруг сел, жалобно булькнул и оборвался.
- Бис, бис,- сказал кто-то из затененного угла и беззвучно прижал к
ладони ладонь. Но импрессарио чайника, подоткнув концы шали, поспешно
убирала его с огневой рампы и чугунной эстрады.
Один из членов жюри, нагнувшись, перелил кипяток из голубого
исполнителя в его соседа и выставил его на керосинную решетку.
Это был толстобрюхий, медно-красными отливами рефлексирующий пузан.
Именно такие широкогорлые кувшины можно купить на рынках Мир-араба и
Кишмиш-базара в Узбекистане.
Металлический толстяк не заставил себя долго ждать. Пятя круглые бока
над кипящей водой, он весело забулькал круглыми лопающимися звуками. Голос
его был низок и глуховат: как бассо буффо. Он перекувыркивался с ноты на
ноту, нырял и всплывал над поверхностью веселой и примитивной мелодии.
Нос Анны Александровны сморщило смехом. Человек в затененном углу
откровенно прыснул. Хозяин медного эшулечи по кивку судьи снял
состязающегося с эстрады.
На минуту был дан полный свет. Гости закурили папиросы. Коробка с
печеньями обошла круг. И вслед свету, зажатому под сурдину, на узорную
решетку греца выступил третий состязатель. Это был белый, высокогорлый, с
чуть примятым левым боком чайник. Его треугольный короткий, гордо
вздернутый нос смотрел сверху вниз на стеснившихся возле желтого огневого
круга керосинки. Хотя кипяток, влитый под самое горло третьему, был дважды
перекипячен, но белый чайник запел не сразу. Сперва из треугольной ноздри
его вздыбилось легкое паровое облачко. Потом оно опало. И только тогда
началась песнь.
Так можно петь не голосом, а вспоминая о голосе, который был и
отзвучал. Металлическая дрожь боли - сквозь прозрачное парение пара - песня
тончайшей трещины скользила сквозь воздух, пытаясь уйти из звука в
беззвучье. И все же она была слышима. Не столько ухом, сколько самим
слышаньем, обнаженной мозговой тканью, прильнувшей к россыпям паролетных
пылин.
Самые керосиновые языки потянулись вверх, к донцу песни, и кто-то
сказал: "Коптит".
Хозяин дебютанта, молодой человек с плешинкой на темени и золотой
искрой в стеклах пенсне, быстро вытянул руку из манжеты и отставил чайник.