"Павел Крусанов. Сотворение праха ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

она из сумки банан, гроздь которых я подарил ей по случаю татарского
сабантуя, и неторопливо сама с собой рассуждает, немо шевеля губами, что
Антон-де Павлович Чехов, не-дай-бог-пожалуй-чего-доброго, был
германо-австрийским шпионом, ведь последними словами, которые произнес он
перед смертью, были: "Ихь штербе" - "Я умираю". "Нет, - думает Нурия
Рушановна, - фон Книппер-Чеховой не по зубам вербовать классика. Вероятно,
Антона Павловича подменили двойником на Сахалине или по пути туда-обратно".
Счетовод-товаровед удивляется прыти колбасников и, обходя лужу, словно
невзначай роняет на асфальт у дома, где живет герой моего сна, банановую
кожурку. Колготки на суховатых икрах Нурии Рушановны забрызганы капельками
грязи. А вот дворник Курослепов - циник и полиглот. Он знает три основных
европейских языка плюс португальский и латынь. Курослепов уверен, что
лучшие слова, какие можно сказать о любви, звучат так: "Фомин пошел на
улицу, а Софья Михайловна подошла к окну и стала смотреть на него. Фомин
вышел на улицу и стал мочиться. А Софья Михайловна, увидев это, покраснела
и сказала счастливо: "как птичка, как маленький"". Эти слова написаны на
обоях его комнаты, над кроватью. Курослепов метет тротуар у дома, где живет
герой моего сна, который еще не появился, который появится позже. Метла
брызжет в прохожих жидкой грязью. Банановая кожурка не нравится дворнику,
он сметает ее за поребрик, едва не налепив на замшевый ботинок спешащего
господина. Подметая тротуар, Курослепов, разумеется, думает, что занимается
не своим делом. Мысль весьма чреватая мышью, взращенная расхожим
заблуждением, будто человек выползает в слизи и крови из мамы для какого-то
своего дела. Нахальство-то какое... Метла и Курослепов исчезают, как
кириллические юсы, куда-то за предел сознания, в архетип, в коллективное
бессознательное, что ли, - не помню, что за чем. Они сделали свое дело. К
тротуару мягко подкатывает девятая модель "Жигулей". За рулем сидит некто,
при первом взгляде напоминающий колоду для - хрясь! - разделки туш, т.е.
вещь грубую, но в своем роде важную. Однако если остановить здесь
скольжение взгляда хотя бы до счета восемь, то на три колода станет
шаловливо надутой предохранительной резинкой, на пять - выковырянным из
колбасы кусочком жира, а к концу счета - соринкой в глазу, которую и не
разглядеть вовсе, а надо просто смыть. Некто - приятель героя моего сна,
который скоро появится. Здесь у них назначена встреча. Они собрались в
Апраксин двор покупать патроны для общего - на двоих - пистолета Стечкина.
Собственно, цель не важна - пистолета я не увижу, - важна встреча, а
причина - почему бы не эта? В той же девятой модели сидит подружка героя
моего сна. От бровей до тонированной родинки на подбородке лицо ее
нарисовано - губы, словно из Голландии, - тюльпаном, синие ресницы
напоминают порхающих речных стрекоз. В среде естественной стрекозы в
парники не залетают. Она - наездница, самозабвенная путешественница. Не раз
ночами она скакала в такие дали, что, воротясь, искренне удивлялась - в
пути, оказывается, она сменила коня. Герой моего сна об этом не знает, он
считает себя бессменным скакуном. Его подружка думает так: "Когда я стану
старой, когда голова моя будет сорить перхотью, когда живот мой сползет
вниз, когда на коже появятся угри и лишние пятна - тогда я, пожалуй,
раскаюсь и стану дороже сонма праведников, а пока моя кожа туга, как
луковица, и, как луковица, светится, я буду развратничать и читать
Эммануэль Арсан". Некто и наездница с нарисованным лицом встретились еще
вчера. Но герою моего сна не скажут об этом. Ему соврут, что они