"Тимофей Круглов. Виновны в защите Родины, или Русский " - читать интересную книгу автора

книги у Иванова всегда был потрясающий. С четырех лет, когда мама, еще на
заставе, научила его читать. Первыми книгами стали четыре тома Гайдара.
Потом... толстенная книжища без обложки - "Русские народные сказки",
неведомо каким образом оказавшаяся в маленькой заставской библиотеке. И Лев
Толстой для детей. Дежурный сержант, сидевший "на коммутаторе" под плакатом
"Болтун - находка для шпиона", рядом с книжным шкафом, в котором и
помещалась вся заставская библиотека, дразнился:
- Это толстый написал!
- Нет, Толстой! Толстой! - отчаянно защищал любимого автора мальчик.
- Ну вот же, написано: толстый! - продолжал дразниться дежурный по
заставе.
Наверное, наверное, мама привозила из города, куда наведывалась с
оказией - отрядной машиной, - не только мороженое в стаканчике, но и детские
тонкие книжки. Но их Иванов почему-то не запомнил.
Потом, конечно, были Куприн, Катаев, Чехов, все Толстые, Тургенев,
Достоевский, Шолохов, Островский, Честертон и Теккерей, Диккенс и Вальтер
Скотт, Гете и Гофман, Бальзак и Стендаль, но еще и Распутин, и Белов, и даже
Остап Вишня в трех томах, и Семенихин, и Бабаевский, и Анатолий Иванов, и
Бондарев, и Орлов, и Маканин, короче, все советские "классики" позднего
периода - и "деревенщики", и "сорокалетние", да еще военные мемуары, и
военные приключения в сериях, а еще Пушкин и Лермонтов, Блок и Есенин,
Маяковский и Байрон, и Шелли, и Бодлер, и
Шекспир - и все в собраниях сочинений, прочитанные от корки до корки,
потому что чтение было страстью. В универе, конечно, этот малый круг
существенно расширился до обязательной программы филфака и сверх того, но
основное, кроме Евангелия, разумеется, было заложено в детстве.
Обычный советский набор. Все, что продавалось в "Военной книге".
Понятно, что именно там не было тех книг, которых больше всего жаждала юная
душа. Книг, которые пришли не то чтобы слишком поздно, но тогда, когда душа
уже отгорела. Может, и к лучшему.
Так вот, "Пути небесные". На первом курсе Иванов сначала обратил
внимание на самых броских, вызывающе красивых студенток. И быстро вычеркнул
их из списка достойных.
Потом, потом стал примечать обаяние. Как правило, это были девушки
постарше, почти его ровесницы, во всяком случае, не вчерашние школьницы
шестнадцати лет, каких было в группе подавляющее большинство. Именно среди
них, тех, что почти ровесницы, оказалась жена. С которой прожито было
семнадцать лет. Алла родила Валерию Алексеевичу дочь. А он придумал дочке
имя - Ксения.
Алла, бывало, сетовала: "Всю жизнь мечтала - будет у меня дочь, назову
Валерией. А тут муж - Валера. Валерия Валерьевна - это как-то уже слишком.
Пришлось от мечты отказаться."
Она была самой обаятельной в группе. По крайней мере, для Иванова.
Роман начался перед 8-м Марта. Валера тогда только-только закончил сдавать
свою первую сессию. Справка из госпиталя, предъявленная в феврале, уже перед
каникулами, помогла. Сессию Иванову продлили, разрешили сдавать
индивидуально. Не особо напрягаясь, студент сдал экзамены и даже умудрился
получить стипендию. Так что поездка в Каунас и месячное пребывание в
госпитале себя оправдали. Прервали череду бесконечных гулянок с
сокурсниками. Дали передышку, "тормознули" не знавшего по молодости удержу