"Феликс Кривин. Я угнал Машину Времени (Авт.сб. "Я угнал Машину Времени")" - читать интересную книгу автора

не помню в каком, созвездии (глупо, конечно: Коткевич специалист по
истории звездных цивилизаций), потом я опять танцевал с Наташей, а
потом... Потом я угнал Машину Времени.
В архивных материалах сохранилась самодельная карта, по которой
прослеживается путь отряда. В начале пути стоит дата - 21 августа.
Вероятно, в этот день произошло какое-то событие, какая-то важная операция
или стычка с врагом. Мне эта дата помогла прибыть в место нахождения
отряда, иначе бы я его не нашел. Сколько раз я прошел этот путь, - правда,
позже на два тысячелетия, но я не думал, что он может быть таким трудным.
По этому пути я иду. Высадившись на расстоянии более чем двух тысяч лет
от родного дома, я иду по древним карпатским лесам... Из литературы я
знаю, что были когда-то на земле скопления диких деревьев, а также дикие
животные, обитавшие не в заповедниках, а в неохраняемых местах, где их
жизнь подвергалась постоянной опасности. Если б за ними своевременно не
установили надзор, они бы вымерли, как вымерли в свое время лисицы. О
лисицах я читал прекрасную книгу Франсуа Леберье "Ископаемое пламя". Он
назвал свою книгу так, потому что лисицы были цвета пламени.
Вдалеке слышатся выстрелы. Идет война. Странно сознавать, что где-то
рядом идет война, хотя все войны кончились за две тысячи лет до твоего
рождения. Тяжелые сапоги, брюки, почти не сгибающиеся в шагу, и тяжелая
сумка через плечо - таков мой вид, понятный людям этого времени.
Вторая мировая война по своим масштабам превосходит все, что до нее
знала история. Если бы в Троянской войне приняло участие все население
земного шара, включая женщин, стариков и детей, и даже население не
открытых еще континентов, и если бы половина всего этого населения была
уничтожена, а вторая искалечена, то это равнялось бы количеству жертв
второй мировой войны. Если бы вандалы, сокрушившие великую Римскую
империю, обнесли ее колючей проволокой и уничтожили всех ее жителей, то
это равнялось бы количеству убитых фашистами в лагерях смерти. И если бы
на каждого узника фашистских концлагерей приходился всего один метр
колючей проволоки, то всей этой проволокой можно было бы трижды опоясать
по экватору земной шар. Ни у одного рабовладельческого государства не было
столько рабов, как у цивилизованной Германии середины двадцатого века.
Я чувствую, как мной начинает овладевать какое-то незнакомое ощущение,
и догадываюсь, что это, возможно, страх. У нас я его не знал, значит,
чувство это рождается обстановкой. Но ведь люди, которые жили в этой
обстановке и воевали в этих лесах, тоже не знали страха. И ведь они не
могли из своего страшного века сбежать, они, как к галере, были прикованы
к своему времени. Значит, обстановка может и не рождать страх... Тогда что
же все-таки его порождает?
- Стой!
Я останавливаюсь. Он подходит ко мне, волоча за собой винтовку.
- Кто такой?
Лет ему, наверно, не больше семнадцати. Видимо, зная за собой этот
грех, он старается говорить по-взрослому строго.
Я отвечаю, что я учитель из Люблина. На всякий случай выбираю город
подальше, во избежание неожиданных земляков. Но тогда что я делаю здесь, в
карпатском лесу? На этот вопрос я отвечаю со всей прямотой:
- Ищу Стася. Или Збышека.
Иногда приходится говорить правду. Чтобы ложь выглядела убедительней.