"Феликс Кривин. Упрагор, или Сказание о Калашникове (Авт.сб. "Хвост павлина")" - читать интересную книгу автора

быть подальше от своего времени. Они-то, его охранники, не знали о его
изобретении, им и в голову не приходило, что существует память земли,
причем существует совершенно от них независимо. Они думали, что ничего от
них не зависимого в природе нет, что, ограничив свободу в пространстве,
они и время заперли на замок, но время запереть невозможно. Ни заборами,
ни колючей проволокой, ни пулеметными вышками, держащими узников на
прицеле. Знали б они, как о них отзовутся грядущие поколения, выставили бы
железные заслоны, чтоб ни одна душа не покинула их страшные времена.
"Калашников, - попросил Михайлюк, - вы еще молодой человек, вам не
нужно пробиваться сквозь собственную биографию... Посмотрите, есть ли там
этот след. Вам ничего не придется делать, просто лечь на пол и закрыть
глаза... Может, я ошибся... Может, мне померещилось... Или это книги
влияют... все-таки столько книг..."



11

Как утверждает физика вертикальных тел, всякое вертикальное тело
отдыхает в горизонтальном положении. Желательно с закрытыми глазами. Уж не
проспал ли Калашников всю историю с закрытыми глазами? Когда он проснулся,
последний человек превращался в обезьяну, наведя его на грустные
педагогические размышления, но он тут же сообразил, что это не последний,
а первый человек и не в обезьяну он, а из обезьяны: просто Калашников
двигался в обратную сторону.
По той же причине первый встреченный динозавр выглядел усталым и
вымирающим. Он посмотрел на Калашникова равнодушными глазами. Дескать, ты
все еще туда? А я уже оттуда...
Появлялись другие динозавры, их становилось все больше, и выглядели они
все веселей. Один из них даже попытался сожрать Калашникова, но пасть его
щелкнула вхолостую, и на ней зажглась надпись: "Спокойно: воспоминание!"
Жизнь постепенно уходила под воду, словно ринулась топиться, но она не
топилась, она только начинала жить на земле. Ничего себе начинание! Всю ее
как рукой смело, и земля превратилась в голую пустыню. Ни одна пустыня на
свете не бывала такой голой, как та, потому что ей совершенно некого было
стесняться.
Все было пусто и голо. И вдруг посреди этой пустоты Калашников увидел
след. Точно такой, как говорил Михайлюк: с поперечной полоской от
тряпочки. Никаких следов рядом не было. Словно человек раз ступил и исчез.
Пустыня все тянулась, превращаясь из пустыни, которой стесняться
некого, в пустыню, которая не может стесняться сама: из голой пустыни в
мертвую. Но вот откуда-то появились обломки, которые сами сложились в
развалины, и когда из них сложилась более-менее целая стена, Калашников
увидел сидящего под ней человека.
"Ну, наконец-то! - сказал человек. Был он в синих спортивных брюках и
белых тапочках. - А я уже, признаться, без общества истосковался. У нас
тут было общество. Сначала оно делилось только на женщин и мужчин, и это
деление его умножало. А потом оно стало делиться на богатых и бедных, и
тогда мы пошли друг друга истреблять. Истребляли, истребляли и вдруг
спохватились: кажется, мы уже делимся на умных и дураков? Тут-то все