"Феликс Кривин. Упрагор, или Сказание о Калашникове (Авт.сб. "Хвост павлина")" - читать интересную книгу автора

настоящем, любят его наводить в прошлом и будущем.
"А про гору Горуню материалы случайно не у вас?" - перешел Калашников к
главной цели своего визита.
"Гора Горуня? Постойте, постойте... Может быть, Шипка? Или Сапун-гора?"
Горуня и Шипка - что может быть у них общего? Совершенно разные горы и
находятся в разных местах...
Но старый сотрудник не зря вспомнил о Шипке и Сапун-горе. Потому что
Шипка - это провал замыслов турецких агрессоров. А Сапун-гора - это провал
замыслов немецких агрессоров. А гора Горуня - это провал чего?
Калашников, собственно, и пришел сюда за ответом на этот вопрос. А
выходит, что самому нужно и отвечать. Вот такое самообслуживание.
"Мне всегда казалось, что это гора... - заговорил он в некоторой
растерянности. - Но теперь я в этом не уверен. Возможно, это провал
чьих-то агрессивных замыслов, только перевернутый так, что он выглядит,
как гора. Может быть, там, внутри, вообще пусто и только сверху высоко".
"Ну, это распространенное историческое явление, - кивнул знаток
исторических явлений. - Некоторые исследователи считают это
закономерностью: чем больше высоты, тем больше пустоты. Я не хочу называть
имен: хотя их высота уже рассекречена, но пустота пока что в спецхране".
Калашников еще несколько раз переводил разговор на Горуню, но разговор
почему-то тут же оказывался на Шипке или Сапун-горе. Наконец-то старичок
посоветовал обратиться к Энне Ивоновне, которая, кстати, была обыкновенная
Анна Ивановна, но было неудобно называть так обыкновенно главного
завсекса.
"Зав... кого?" - Калашников почувствовал, что его прошибает пот. Но все
оказалось намного проще и спокойнее.
Оказалось, Энна Ивоновна - завсекс в смысле заведующего сектором
справок. И старичок к ней как раз собирался, чтобы передать рассекреченные
работы дедушки Калашникова. Здесь, в отделе умолчания, дедушка - уже в
Посмертном заключении - провел сорок лет, но посмертная жизнь бессмертна,
это давно доказано, и каждый дождется своего часа.
Старый заведующий достал со стеллажа папку.
"Мне бы хотелось, чтобы вы сами ей отнесли. Внук освобождает дедушку из
тюрьмы - в этом есть что-то символическое".
Он протянул Калашникову папку, аккуратно перевязанную ленточкой.
Калашников дернулся по направлению к папке и обмяк: у него на глазах
скоропостижно скончался его дедушка.
На папке значилось: "Труды профессора Индюкова".
"Вы самолично доставите эту папку нашей великолепной Энне Ивоновне. Там
у нее на дверях табличка: "Скоро буду", но вы не обращайте внимания. Это
она предупреждает своих поклонников, что она скоро у них будет, чтоб они
на работе не морочили ей голову".
Он протягивал Калашникову папку, но Калашников папки не брал. Старик
продолжал протягивать, но Калашников продолжал не брать. Наконец он
сказал, что ему очень жаль, но это не его дедушка.
"А чей же, интересно? Уж не мой ли? Вот здесь черным по белому
написано: "Труды профессора Индюкова".
Отпевание кончилось. Гроб стали засыпать землей. "Дедушка, куда же ты?"
- хотел крикнуть Калашников, но сдержался и сказал почти спокойно: "Он
Индюков, а я не Индюков".