"Феликс Кривин. Упрагор, или Сказание о Калашникове (Авт.сб. "Хвост павлина")" - читать интересную книгу автора

середину, долго не могут ее размотать.
Калашников уходил в этот стук, как дорога уходит за горизонт, как
усталый путник уходит в сон, как человек уходит с работы тайком от
начальства. Но наступает время - и он возвращается, и путник просыпается,
и дорога, куда бежит, оттуда и прибегает обратно...



8

Калашников разработал остроумный метод знакомства прямо на улице. Он
подходил и спрашивал, который час, а затем уточнял: по местному или по
среднеевропейскому времени. Среднеевропейское время сразу к нему
располагало, развеивало опасения, что он может ограбить, убить или просто
раздеть с недобрыми намерениями. Вот так и случилось, что в один
прекрасный вечер Калашников оказался в доме Масеньки.
Дом этот был полной чашей, но такой чашей, в которую можно еще лить и
лить, а вылить - разве что с помощью прокурора.
В доме царил дух обладания, обладания без любви, противоположный
платонической любви без обладания. В прежней, бесплотной жизни Калашникова
только платоническая любовь и была возможна, но теперь, имея плоть, он не
мог довольствоваться чтением меню, вместо того, чтоб плотно пообедать. Но
в мире внешности почему-то культивировалась платоническая любовь: при
остром дефиците обедов, меню печаталось в огромных количествах. Здесь была
и любовь к общественной собственности без обладания ею, и любовь к высоким
идеалам, чести, самоотверженности... Мир внешности - это был платонический
мир, с платонической любовью ко всему возвышенному и телесной, животной
страстью к низменным вещам.
Знакомя Калашникова со своей мамой, Масенька намекнула на его
среднеевропейское происхождение, и мама засуетилась, стала представлять
Калашникова вещам, которые тоже были _оттуда_. При этом у Калашникова
создалось впечатление, что не ему показывают вещи, а его показывают вещам,
и он не удивился бы, если б у них открылось что-то наподобие рта и оттуда
прозвучало приветствие братского народа.
В завершение осмотра мама спросила, как ему у них нравится, и
Калашников по привычке откликнулся на последнее слово. Мама кивнула: "Нам
это многие говорят. Многие молодые люди. Но я понимаю, что именно им у нас
нравится".
Все, что могло нравиться в этом доме, молчало. Только Масенька
воскликнула: "Мама!" - зардевшись для красоты.
Калашников еле удержался, чтоб не повторить за ней: "Мама!" - но это,
конечно, было бы преждевременно.
За чаем он стал рассказывать об удивительной стране Хмер, в которой
царили краски, звуки и запахи, но свободно царили только звуки. Краски
были слишком привязаны к насиженным местам, к тому же они боялись темноты,
и когда наступала ночь, их нигде не было видно. А запахи боялись ветра,
который их разгонял, и потому пахли робко, с оглядкой - нет ли ветра
поблизости. От вечного страха те и другие стали осторожны и подозрительны
и никак не могли сложиться в пейзаж или аромат.
И только звуки звучали свободно. И общались свободно, сливаясь в одну