"Михаил Кривич, Ольгерт Ольгин. Из жизни бывшего автолюбителя" - читать интересную книгу автора

- Видали таких,- сказал сторож и пошел к своей будке.
Павел Афанасьевич вызвал милицию. Составили протокол. Недоумение вызвал
тот факт, что преступники сумели поменять за минуту все четыре колеса и
заодно умыкнули коврики. Участковый выразил мнение, что работали человек
пять, все профессионалы.
За окрестными гаражами установили наблюдение, но случаи не повторялись.
Следствие топталось на месте. ГУДКОВ перестал выезжать на машине, так как на
лысой резине ездить боялся, а новую не покупал в надежде, что отыщется
старая.
Через неделю созвали общее собрание членов-пайщиков гаражного
кооператива. Оно прошло организованно, велся протокол, кворум -
единственный раз за многие годы - был полный, решение заняло три страницы
машинописи. Но Павлу Афанасьевичу все это не принесло удовлетворения, потому
что никакой протокол, даже призывающий повысить бдительность перед лицом
преступников, не может заменить ковриков и покрышек.
О каждой из бед, валившихся одна за другой на Павла Афанасьевича, можно
говорить долго и обстоятельно. Но достойное ли занятие смаковать чужие
несчастья? И Марине Яковлевне, и Павлу Афанасьевичу не чужда склонность к
современной литературе, они почитывают, чаще перед сном, журналы, а то и
сборники рассказов. Вдруг попадутся им на глаза эти записки и напомнят о
том, что хочется забыть поскорее,- хорошо ли будет? Гуманно ли?
Обо всем, что было дальше, скажем совсем коротко, взяв за образец
упомянутый выше протокол.
Гудков купил за полцены вполне крепкие на вид, но уже однажды
наваренные покрышки и продолжал ездить время от времени на автомобиле.
Вторая договаривающаяся сторона в точности выполняла принятые обязательства,
на горючее Павел Афанасьевич не тратил ни копейки, но удовольствия от
поездок получал все меньше и меньше, потому что порчи и пропажи сыпались
одна за другой. Стерлись до конца овчинные чехлы, от них остались
безобразные бурые ошметки. Прохудилась, будто истлела от безмерной ветхости
коричневая обивка кресел, и приходилось сидеть на выпирающих жестких
пружинах, чуть прикрытых грязноватым синтетическим волосом. Сгинули неведомо
куда блестящие молдинги, так приятно повторявшие тонкие изгибы кузова, а
вслед за ними исчез приемник и рассыпались часы. Не прекращались и мелкие
пропажи: то умыкнут кепку Павла Афанасьевича, то унесут сумочку Марины
Яковлевны. Газеты исчезали ежедневно, в перчаточницу ничего нельзя
было доложить, а когда по дороге с работы растворился в воздухе с боем
добытый белужий балык, Павел Афанасьевич заплакал. Он был один в машине,
минуту назад промасленный сверток лежал в пластиковом мешке на соседнем
сиденье, и вот балыка не было, и так все это надоело, что Гудков остановился
и долго вытирал глаза платком и отсмаркивался.
На следующее утро, прибыв на работу, Павел Афанасьевич привычно подошел
к большому зеркалу у гардероба и обнаружил, что воротничок рубашки непомерно
велик. Он затянул потуже узел галстука, отошел шага на два и осмотрел себя в
зеркале с головы до ног. Костюм, еще вчера сидевший как влитой, висел
мешком.
Вечером Гудков встал на весы и обнаружил трехкилограммовую потерю. На
другой день он сбросил столько же. К концу недели его нельзя было узнать.
Заподозрив самое худшее, Марина Яковлевна повела его к врачу. Гудкова
обследовали, но ничего страшного не нашли, разве что нервное переутомление.