Джон Браннер Действо на планете Иан

I

В ночной темноте Кольцо Иана выгибалось серебряным луком, посылая вниз огненные стрелки метеоров. Доктор Игаль Лем устал за день; было ясно, что перетруженный мозг не даст ему заснуть. Не желая без необходимости включать преобразователь предметов обихода, он сменил официальную одежду землян на просторное, тонкое, как паутина, ианское одеяние, сунул ноги в сандалии и вышел на веранду, чтобы насладиться умиротворяющим зрелищем своего сада. Мадам де Помпадур, его домашняя чабби, путешествовавшая вместе с ним по семи планетным системам, решила, что он сейчас ляжет спать, и уже забралась в спальню. Поняв, что хозяин пошел куда-то, она коротко, жалобно пискнула и, собравшись с силами, побрела за ним. Двигалась она с трудом. Помпи, как и хозяин, постарела.

В теплом воздухе чувствовалось обещание весны, уже начали появляться самые ранние бутоны на знаменитых кустиках ай доктора Лема. Несколько лет назад он попытался выправить дефектный ген этого местного вида — из-за порочного гена растения иногда возвращались в дикое состояние, с некрасивыми цветами, похожими просто на шары с зеленым пушком. И добился заметных успехов, скорее, благодаря везению, чем умению — на этом он всегда настаивал, когда его пытались хвалить. В юности он действительно изучал физмедицину и получил диплом с отличием по специальности «восстановление хромосом», но уже десятки лет не обращался к этой области, а занимался психологией.

Сейчас его сад был окружен не имеющей себе равных по великолепию живой изгородью: даже Старейшина Кейдад снисходил до того, чтобы сорвать цветок-другой. Бутоны покачивались на высоких стрельчатых стеблях; в бледном сиянии Кольца они были похожи на полированные черепа — завтра или послезавтра раскроют челюсти и наполнят воздух изумительным благоуханием.

Поняв, что хозяин никуда больше не пойдет, Помпи улеглась и удовлетворенно заурчала, свернувшись меховым вопросительным знаком на гладких плитках веранды. Из соседних домов временами слышался то требовательный зов ребенка, то смех, то печальный свист ианской флейты — кто-то учился играть. Но было уже поздно, и помимо случайных звуков, говорящих о том, что еще не все спят, доктор Лем отчетливо слышал шум стремительного течения большой реки Смор.

Его дом стоял на вершине самого высокого холма в округе. С противоположных концов изогнутой веранды можно было видеть и поселение землян — небольшую колонию, над которой возвышались Врата нуль-транспортировки вместе с куполом информата, — и город местных жителей Прелл, прорезанный черной рекой, мчащейся между мощенными камнем улицами. Светящиеся шары качались и прыгали на форштевнях барж, пришвартованных у причала Исум, словно блестящие плоды на колеблемых ветром ветвях. При свете одного из них доктор безошибочно узнал очертания «корча», ящика, похожего на гроб, в которых ианских младенцев, родившихся сегодня или накануне, увозили от матерей вверх по течению, в Лиганиг, или на океанский берег, во Фринт. Существовали достаточно веские причины, по которым люди Иана не числились хорошими моряками… во всяком случае, в нынешнее время. Но они занимались торговлей на реке и океанском побережье.

«Надо бы узнать, чей это ребенок. Рождение ребенка — событие у ианцев», — подумал доктор.

Но не успела эта фраза окончательно сложиться у него в мозгу, как сменилась другой, довольно зловещей:

«Интересно, чье место он займет».

Он тут же рассердился на себя. Думать о шримашее было непорядочно. Разумеется, будучи психологом, он должен был обособиться, воздерживаться от человеческих оценок относительно чужих обычаев. В любом случае тот, чье место должно быть занято, не может оказаться кем-то из его знакомых; равновесие соблюдается везде — в Лиганиге, или в Фринте, или где-либо еще дальше от Прелла.

Эта мысль сменилась другой: «Какая ирония в том, что, празднуя рождение, они еще и справляют поминки, смещенные во времени — поминки по тому, кто еще не умер, кого они никогда не видели!»

Он со всей решительностью постарался отодвинуть эти мысли подальше, но напрасно. Они возвращались, тенью обволакивая его сознание. Ощущение надвинувшейся тьмы было настолько сильным, что он против воли оглянулся, словно некая беззвучная опасность, затаившаяся поблизости, угрожала ему сзади; взгляд его задержался на хрустальных Столбах, силуэтом вырисовывавшихся на нижнем уровне Кольца: это были колонны Мандалы[Мандала (др. инд.) — один из основных сакральных символов в буддийской мифологии. (Здесь и далее прим, перев.)] Мутины.

«Ианцы предпочитают отгораживаться от подобных таинственных мест холмом, а лучше — двумя, — думал доктор. — Поэтому они так охотно предоставили нам участок для строительства — от вершины моего холма до дальнего края долины. Я тогда подумал: как чудесно видеть каждое утро этот великолепный памятник исчезнувшему величию, осененный светом нового дня; видеть, как он озаряется в полдень знаменитой Вспышкой! Но, однако…»

— Помпи! — сердито воскликнул он.

Полусонная чабби, потягиваясь, лизнула его пальцы длинным голубоватым язычком. Но на самом деле он был рад, что она отвлекла его от созерцания Мандалы, ближайшего и самого поразительного из всех невероятных древних сооружений, разбросанных случайным образом, словно конфетти, по поверхности Иана — случайным образом, конечно, на взгляд человека. Возможно, у их создателей было на этот счет другое мнение.

Он отвернулся от города, и реки, и прозрачных крыш домов землян — цветных полотнищ, беспорядочно потухавших одно за другим по мере того, как обитатели домов ложились спать. Сел в кресло, обращенное к Северному Кряжу. Там свечение Кольца отражалось в леднике на склонах Монт-Фли подобно белому драгоценному камню в черных, разделенных пробором волосах королевы. Там, в вечных снегах, брала начало река Смор. «Ледник плачет», — говорили ианцы.

Обитатели Иана действительно обладали способностью плакать. И это было не самое удивительное проявление их сходства с людьми.

Справа и слева расстилались заселенные земли: плодородные долины Рхи, расчерченные полями и садами — рисунок этот за тысячелетия не изменился; живописные склоны Хома, испещренные зарослями орешника — там бродили стада робких созданий, похожих на оленей, с длинными толстыми серебристо-серыми хвостами; покатое плоскогорье Бло, где растения вроде грибов росли на жирном слое грязи в расщелинах растрескавшихся от солнца и времени скал. Ианцы собирали и сушили споры этих грибов — из них готовили утренний напиток, отдаленно напоминающий кофе.

За спиной Лема, к югу, располагался Кралгак: по иански это слово означало «Опасная земля». По ночам было видно, как туда, подобно острым белым копьям, валятся метеориты — падают из Кольца, в котором непрерывно сталкиваются каменные глыбы. Это была страшная местность, с поверхностью изодранной и бугристой, словно кожа прокаженного. Ни люди, ни ианцы не осмеливались забредать туда, дабы не попасть под небесные молоты. Далее к югу (эти места соответствовали земной субтропической зоне) простирались земли дикарей, выродившихся родичей ианцев-северян; их язык сводился к нескольким невыразительным словам, а единственными орудиями были палки для выкапывания корней.

Полушарие планеты, противоположное тому, на котором стоял Прелл, занимала водная гладь, океан Сканда. И на этом полушарии под экваториальной зоной Кольца с неба валились камни, и океанская вода кипела и бурлила.

Лучше было среди ночи не смотреть в ту сторону, не вспоминать о Кралгаке и о дикарях. Потому земляне и строили свои дома высоко на склоне холма, чтобы вид открывался на благодатный север, в том направлении, куда сейчас смотрел доктор Лем. Стараясь не вспоминать, какой ценой досталась этой планете возможность созерцать прекрасную сияющую арку, пересекающую небо, он взглянул на звезды, мерцавшие сквозь легкую дымку пыли в стратосфере подобно редким каплям дождя на меховой шкуре. Вокруг каждой звезды светилось маленькое радужное гало; днем подобное гало окружало солнце, обволакивало его разноцветным туманом, смену красок которого предсказать было труднее, чем изменение узора в калейдоскопе.

«Почему я решил приехать сюда?»

Вопрос, возникший в подсознании, застал его врасплох. У него часто спрашивали, почему он сюда перебрался. Часто, поскольку каждый год путешественники — по преимуществу совсем молодые — прибывали через Врата на Иан в поисках неизведанного… и все чаще именно Лем оказывался в числе старожилов, с которыми этим перелетным птицам хотелось побеседовать. Любопытное ощущение быть… популярным? Не так. Знаменитым? Тоже неподходящее слово. Но, как бы то ни было, выступать в роли посредника, о котором слышали в разных частях галактики.

Визитерам нравилась Помпи, и они, негодяи, безобразно ее раскормили.

«Да, о чем это я? Ну, конечно».

К тому, что он решил обосноваться на Иане, имелись весьма убедительные и лежащие на поверхности причины. Доктор мог сказать, и достаточно честно, что почти исчерпал возможности путешествовать: он тяжело переносил физические и душевные перегрузки при пользовании Вратами, ведь Лем приобщился к путешествиям слишком поздно, чтобы обрести адаптационную гибкость. Начал пожилым человеком. Более того, утратил ту жизнерадостность, которая прежде помогала ему справляться с радикальными переменами в образе жизни на планетах, заселенных людьми. Фигурально выражаясь, их обитатели могли за две недели пережить целое столетие.

Поэтому он и стал подыскивать себе что-то постоянное — но такое, что могло бы предложить нечто большее, чем возможность размышлять и вести растительную жизнь. Он понял, что его привлекает спокойное, чуть ли не пасторальное существование Иана. При том, что весь Иан изобиловал тайнами, над которыми почти столетие бились ученые. «Во всяком случае, я надеюсь, — говорил он своим молодым посетителям с некоторым пренебрежением в собственный адрес, — что постоянное созерцание этих чудес поможет в разрешении загадки». А визитеры даже отдаленно не подозревали о тайне, скрытой за мандалами, ватами и менгирами[Ваты — храмы и монастыри в Камбодже и Таиланде; менгиры — мегалитические памятники в форме одиночных каменных столбов. ], разбросанными по всей планете. О тайне сооружений, выходящих далеко за пределы возможностей современных ианцев, причем некоторые памятники старины — наподобие Маллом Ват — превышали даже возможности человечества.

Итак, он прожил здесь тридцать с лишним лет, сражаясь с загадкой шримашея… и отчаянно выискивая семантические эквиваленты ианских понятий, которые выполняли те же лингвистические функции, что «наука», «техника», «естественное право», но совершенно и бесспорно не могли быть переведены этими словами… и, разумеется, ломая голову над самой главной загадкой ианцев, над вопросом: как вид, так удивительно похожий на человеческий, в той же степени разумный, в той же мере состоящий из самых разных особей, мог сделать то, что совершили ианцы тысячелетия назад, когда сочли, что ими найден правильный образ жизни? А затем тысячи лет придерживались этого образа жизни без каких-либо заметных перемен…

Не однажды доктору Лему казалось, что он близок к решению всех проблем — решению внезапному, словно ты годами беспрерывно переставлял в ящичке фрагменты головоломки и вдруг, подойдя к ящичку, увидел… Нет, не законченный рисунок, но нечто новое, позволяющее понять, как нужно сложить оставшиеся фрагменты.

И каждый раз, приглядевшись внимательней, обнаруживал, что ошибся. Правда, в действительности он никогда не надеялся, что время, проведенное им на Иане, приведет к какому-то успеху. Знал, что дело безнадежное.

«Нет, в последний раз я, кажется, к чему-то пришел, — подумал доктор.

Иан одновременно прекрасен и ужасен: здесь обнажена сущность вещей. Такой диапазон контрастов — от ужасов Кралгака до райской идиллии Хома — можно обнаружить почти на любой обитаемой планете; но здесь, на Иане, все очень просто. Каждый элемент из составляющих контрастное целое существует только в единственном числе: один большой океан, одна суровая пустыня, одна восхитительная, похожая на сад, прерия…

«Я чувствую себя опустошенным», — подумал доктор. Поднял руки, провел пальцами по лицу, воображая, что увидел бы в зеркале. Изборожденный морщинами лоб, копна седых волос; щеки запали, жилы на шее напоминают натянутые веревки. Он ощутил, как свежесть весенней ночи оборачивается пронизывающим холодом приближающейся старости.

«Старею, — сказал себе Лем. — Следует подумать, где я хочу умереть. Здесь? Но одно дело выбрать планету, чтобы на ней жить; другое — чтобы умереть».

Когда мысли приняли такое направление, он понял, что самое время лечь спать, Слегка повернулся в кресле, протянул руку, чтобы погладить Помпи, и застыл. Над отдаленным силуэтом Мандалы Мутины всходил белый диск луны.

Но на Иане нет луны! И не было уже около десяти тысяч лет.