"Петр Краснов. Опавшие листья " - читать интересную книгу автора

"с улицы", с мраморной лестницей со швейцаром, и обладание этими
великолепными рысаками были непостижимы для Феди.
Федя и вообще любил животных. Но эти серые вложили в него страстную
любовь к лошадям. У Дациаро, на Невском, он увидел большую фотогравюру,
изображавшую серого рысака, ну точь-в-точь, как у Савиной. Под изображением
была подпись: "Мировой, завода Ванюкова". Гравюра в узком темном багете
стоила пять рублей, сумма грандиозная по Фединому бюджету, но Федя скопил ее
и купил "Мирового".
Ни на улице, ни в церкви Федя близко не видел Савиной. Раз видел, как
обогнали его знакомые серые рысаки, запряженные в карету с Андреем на
козлах. В сумерках зимнего дня увидел Федя в окно кареты маленькую фигуру,
зябко кутающуюся в меха, и рядом какого-то плотного господина в черном
цилиндре, и он механически возненавидел этого господина за то, что он сидел
рядом с той, кто казалась ему такой особенной и необычайной.
Сейчас Марья Гавриловна придет сюда, спустится из волшебного своего
мира и предстанет перед Федей, и он вручит ей свечку... Боже, какое счастье!


V

Как медленно подвигались к двум стрелки круглых деревянных часов!.. Как
уныло, лениво тикали! Противные!..
По лестнице поднимались исповедники и исповедницы. Отец дьякон в углу
за столом записывал исповедавшихся и принимал заказы на просвирки и
поминания. Теплоухов продавал свечи и отсчитывал сдачу. Савина не приходила.
Все шли какие-то неинтересные, совсем ненужные люди. Старушка в салопе
и большом чепце, нагнувшись к Теплоухову, расспрашивала его, когда и какие
будут службы и будут ли петь "разбойника благочестивого" гимназисты или
певчие из Казанского собора.
В храме, прорезанном косыми лучами солнца, клубился золотистый сумрак и
гулко отдавались шаги. Две дамы у правой стены под образом "Всех
Праздников", где в золотых квадратах были вставлены все двенадцать
праздников Господних, оживленно шептались. Худенькая женщина сидела у
железной решетки, и, держась за спинку ее стула, стоял высокий господин в
длинном черном сюртуке. Молодой офицер в серой шинели стоял сбоку, и тихо
позванивали шпоры, когда он переминался с ноги на ногу.
С клироса от поры до времени доносился негромкий возглас священника:
- И аз, недостойный иерей, властью, данною мне от Бога, прощаю,
разрешаю... имя как?
Савиной все не было.
Исповедь кончалась. Новые исповедники не подходили, храм пустел.
Ушел офицер, расцеловавшийся с Теплоуховым. Он был гимназистом их же
гимназии и товарищем Теплоухова. Ушли обе дамы и господин, в церкви
оставались только два подростка, девочки гимназистки в коричневых платьях,
то злобно шептавшиеся друг с другом, то бухавшиеся на колени и колотившие
лбом о пол.
- Ну, Кусков, - сказал Теплоухов, - вы побудете до конца, а мне идти
надо. Конторку закроете вот этим ключом, а ключ отдадите отцу дьякону.
Запись делайте на этом листке.
И, пожав мягкой рукою руку Кускову, Теплоухов спустился по церковной