"Петр Краснов. Опавшие листья " - читать интересную книгу автора

казались чеканными из серебра, шерсть в серых яблоках блестела на солнце,
копыта были вычернены. Танцуя на короткой уздечке, жеребец шел рядом с
Яковом, непрерывно отпрукивавшим его. Обмениваясь короткими словами, Андрей
и Яков, больше Яков, устанавливали жеребца и привязывали его длинными
ремнями к кольцам, ввернутым в кирпичную стену сарая у ворот, и Яков бежал
за вторым.
Когда лошади были готовы, кучер начинал с помощью Якова медленно
облачаться в широкий синий кафтан со многими сборками сзади. Стройный,
сухощавый и красивый, Андрей обращался в малоподвижного, громадного,
толстого великана, около которого суетился Яков, застегивая сбоку круглые
пуговки, расправляя складки и укручивая его длинным белым кушаком. Андрей с
помощью Якова садился в узкий передок, Яков вставлял его ноги в ременные
стремена и оправлял полы кафтана.
- Ту-тпру! - неслось из сарая. - Но! Балуй, милай. Ту-тпру-у!.. -
Лошади беспокойно топотали. И Федя слушал это, забыв все на свете, как
лучшую музыку.
Андрей беспокойно оглядывался.
- Готово, что ль? - спрашивал он.
- Готово, Андрей Герасимович.
Андрей снимал шапку, истово, долго крестился, надевал большие белые
перчатки и важно, на "вы" говорил Якову:
- Пущайте.
Яков отстегивал ремни от удил, и жеребцы дружно, стуча по дереву
спуска, кидались вперед и сейчас же, сдержанные Андреем, становились на
легкий танцующий шаг, храпели и фыркали, пуская из ноздрей клубы пара. Яков
с гривомочкой и опахалом из конского волоса бежал сбоку и устраивался на
полозе.
Федя, если отца не было дома, бежал в его кабинет и оттуда смотрел, как
по двору легкой рысью проезжали в ворота сани.
Голубая сетка прикрывала крупы и хвосты. Большие тяжелые кисти
волочились по снегу. Медвежья полость тяжело лежала на сиденье, и сани
оставляли за собою тонкий, блестящий, синеющий след. Лицо и вся фигура
Андрея были важны, точно изваяны из камня, Яков, презирая мороз, стоял на
полозе в одной рубахе и жилетке и на руке у него как атрибуты власти висели
гривомочка и хвост, а у Феди стояло в ушах грозно-ласковое: ту-трпу!
Ту-тпру!..
- Марья Гавриловна, что ль, кататься поехала? - спрашивала его в
гостиной тетя Катя.
- Да, - неохотно отвечал ей Федя.
Ему не хотелось говорить и пустыми будничными словами разрушать все
величие виденного. Хотелось надолго сохранить в памяти зрелище прекрасных
серых лошадей и запомнить все подробности их запряжки.
- Ну, дай ей Бог здоровья, - говорила тетя Катя. Саму Марью Гавриловну
Федя на сцене видел всего два раза. Запомнился четкий, такой, что каждая
буква была слышна на третьей скамейке балкона, где сидел Федя, голос, чуть в
нос, какой-то удивительно ласковый, проникающий в душу. Каждое, самое
простое слово в ее устах было полно значения. И Федя все позабыл и не сводя
глаз с худощавого, бледного лица в рамке густых темных волос.
Актриса... Известность... Знаменитость... Тайна сцены и кулис, неясная,
недоступная его детскому пониманию, какая-то удивительная жизнь на квартире