"Юзеф Крашевский. Осада Ченстохова (Библиотека исторической прозы) " - читать интересную книгу автора

Констанцией, но простой народ в насмешку ли, или из озорства называл ее
обычно Костухой. Это был настоящий скелет, на котором только держалась
пожелтевшая кожа, покрытая сетью морщин. Высокого роста, худая, немного
сгорбленная, с палкой в руке, в старой плахте на голове, в ободранной
сермяге и заплатанном платке на плечах, с пустым мешком за спиною, Костуха
всем своим видом поражала каждого, кто видел ее впервые, поражала своим
засохшим, бледным, оживленным лицом, как бы подернутым смехом, который
никогда не покидал ее. Огненные черные глаза, блестевшие из-под седых
бровей, от этого вечного смеха были окружены лучистыми морщинками,
расходившимися ко рту и на лоб. Наполовину открытый беззубый рот смеялся так
же, а нос, простой и небольшой, шевелился и вместе с лицом весь съеживался
от смеха. Несколько прядей седых волос выбивались из-под плахты и спадали на
виски. Движения нищенки, не по летам живые, звонкий голос, вместе с
подпрыгиваниями, песнями и хохотом, всегда не покидавшими ее, наводили
какую-то грусть и мысль о каком-то большом горе или тяжелой болезни,
перенесенной ею. Она не была совсем помешанной: память, сообразительность и
хитрость остались у нее; но этот смех, покрытый лохмотьями и дряхлостью,
казалось, был выжат силой, внушен каким-то велением. Обычным жильем Костухи
были лавки под монастырскими стенами, в которых она летом и зимой ночевала
на вязке соломы. В большие морозы иногда кто-нибудь из наиболее милосердных
жителей прикрывал ее кожухом, а иногда пускал в хату. Чуть забрезжит день,
она была уже у дверей монастыря; здесь, на паперти, она молилась, перебирая
деревянные четки, с необыкновенным усердием и проникновением, никогда не
прося ни у кого милостыни. Чаще всего грош, брошенный ей, подхватывал другой
нищий. Костуха на это только усмехалась, так как кусок хлеба она всегда
имела из монастыря, а об остальном не заботилась. После церковной службы,
взяв палку, она шла к лавкам в местечко или на кладбище, распевая, иногда
приплясывая и охотно вступая в разговор с каждым; такую беседу она очень
любила. Она знала всех, так как несколько десятков лет сидела под стенами
обители, и не было никого, кто не смеялся бы ее шуткам, кто не ответил бы на
ее приветствие. На людях она всегда была неизменно весела. Однако, говорили,
что когда она оставалась одна и думала, что ее никто не видит, то сидела
грустной и даже иногда плакала; но как только на нее обращали внимание, то
она тотчас затягивала песенку и начинала смеяться, как всегда.
- А с тобой, Костуха, что будет? - спросил Янаш Венгерец, когда она
подошла к нему. - Может быть, и ты поможешь носить нам ядра и пули?
- Посмотрим, - ответила она, кланяясь ему низко, но насмешливо. - Не
хочется мне покидать моих палат, и если даже придет войско шведского хана, я
останусь, и буду сидеть под стенами, как сидела.
- Ну, а пули?
- Меня они не возьмут! Хо! Хо! Видите, у меня кожа твердая и кости не
мягкие! Буду собирать их, как орехи, и относить к вам, чтобы не было
недостатка в них в монастыре.
- Хе! Так и ты думаешь, что шведы осмеливаются напасть на монастырь?
- Ясно, как день, и я ждала этого, как коршун дождя. Вот будет
переполох! Бух! Бух! Колокола свое, пушки свое, вы, господа, свое, ай, ай,
ну и музыка, даже приятно. Прямо бал! А наша Пресвятая Дева станет сверху в
облаках и как махнет белой ручкой, так шведы и исчезнут - как выметет.
- Хвала Богу! Ты хорошо нам пророчишь!
- Кому хорошо, кому и плохо! - тихо прошептала Костуха.