"Юзеф Крашевский. Осада Ченстохова (Библиотека исторической прозы) " - читать интересную книгу автора

отдам этого святого места и буду защищать его до последней капли крови.
- С кем же? - спросил иронически Варшицкий и пожал плечами.
- Хотя бы и сам с нашими семьюдесятью братьями, - ответил решительно
Кордецкий.
- С семьюдесятью против многих тысяч?
- Будем камешком Божиим в руках Давида.
- Прекрасно, все это красноречивые слова, ну, а потом что? - перебил
пан Павел. - Вы, отец приор, не подумали, что это такая же невозможная вещь,
как невозможно броситься с мотыгой на солнце.
- Извини меня, пан Павел, - сказал скромно приор, - но я остаюсь при
своем мнении, мои слова вовсе не брошенная на ветер угроза; я долго
размышлял и советовался во время молитвы с Богом и Девой Марией, нашей
Заступницей; ища у Нее вдохновения, нашего святого законодателя и нашей
благословенной братии, и имею основания, что должен так поступить, и
поступлю так.
Все более и более стали выказывать изумление, а пан Павел начал слегка
волноваться.
- Ваше высокопреподобие, - сказал он слегка обиженно, - вы слишком,
быть может, созерцаете небо, и потому у вас мало остается времени взглянуть
на землю; все это прекрасные слова, но мы люди опытные...
- Не уступлю, не уступлю, - воскликнул Кордецкий, - никому; конечно,
хоть грешным взором гляжу на небо, но Бог не забывает своего недостойного
слуги и посылает иногда на него вдохновение. То, что я сказал, сказал по
внушению своего внутреннего голоса, который ясно говорит мне: "Восстань,
борись и победишь!" А вот и мое знамя, - сказал он, указывая на образ Божьей
Матери, висевший на стене, - in hoc signo vinces![1]
В выражении лица приора была такая отвага, когда он произносил эти
слова, что все внезапно почувствовали, как в их сердцах пробудились мужество
и надежда. Только один пан Павел, такой завзятый мирянин, что, конечно,
слишком смотрел на землю, не почувствовал сердцем героического вдохновения
капеллана. Старый Богданский даже помолодел, и в его глазах заблестели
слезы, молча сделал он несколько шагов, подошел и с чувством поцеловал
дрожащую руку Кордецкого.
- Да, - закончил приор, видя перемену, произведенную его словами, -
неужели я отдам в руки иноверцев место, облитое столькими святыми слезами,
прославленное столькими чудесами, в котором Господь излил на нас столько
милостей, где монархи наши искали столько раз помощи, где делали столько
пожертвований, где мы все привыкли поднимать молитвенный взор наш, от
колыбели до гроба, во всех нуждах наших? Нет, нет, мы поставлены тут на
страже; довольно того несчастия, что святое изображение искололи татарские
стрелы и посекли сабли гуситов. Шведы надругаться над ним не будут, и нога
их не ступит здесь.
- Все это прекрасно, все это красноречиво и трогательно, ответил своим
ровным и тихим тоном пан Варшицкий, - но все-таки, добрейший отче, хотя для
Бога и нет трудного, но я не знаю, что мы совершили особенного, чтобы Он
сотворил для нас такое чудо?
- О! Что мы не заслужили, так это верно, - воскликнул приор. - Велики и
страшны наши прегрешения, но зато и наказание страшно. Бог велик! Бог и
милостив!
- Однако, это иначе как чудом и не может быть названо, - закончил пан