"Юзеф Крашевский. Осада Ченстохова (Библиотека исторической прозы) " - читать интересную книгу автора

повредил себе и родне своим упорством, оставаясь верным Яну-Казимиру. Немало
его мучило и положение страны, и ничего он так не желал, как только
успокоения, хотя бы даже под властью шведов, только бы оно позволило ему
возвратиться к его стадам, хозяйству и мирной сельской жизни. Это был
настоящий сельский хозяин, в полном значении этого слова: он занимался
хлебопашеством, скотоводством и пчеловодством; он копал пруды, разводил в
них рыбу, строил мельницы и не оставлял без внимания ни одной отрасли
хозяйства, которая могла бы поднять доходы и улучшить имение. Война
причиняла ему много огорчения, расстроив все его дела, нарушив порядок и
разогнав его слуг и крестьян; шведы, а также и польские солдаты, избирали
для постоя роскошные помещения, хозяйничали без позволения в амбарах,
выпасывали поля, ловили скот, а любимое стадо пана Павла пришлось даже
спрятать в лесу, чтобы и до него не добрался неприятель. Ксендз-приор застал
пана Павла, лысого, круглого, длинноусого человечка, уже одевавшим кунтуш;
слуга держал приготовленный пояс.
- Ах, прошу извинения, отец приор!
- Ничего, ничего, я ведь хозяин, и мне можно войти.
- Простите, ваше высокопреподобие, что застаете меня в таком виде, и
позвольте засвидетельствовать вам мое нижайшее почтение.
Говоря это, пан Павел, хотя и без пояса, бросился навстречу почтенному
настоятелю и, кивнув слуге, чтобы тот ушел, сам поспешил подать кресло
ксендзу Кордецкому. Дверь закрылась за слугою, и они остались наедине. Но
едва пан Павел открыл рот, чтобы говорить, как на пороге после легкого стука
появилось новое лицо: это был высокий, статный мужчина во цвете лет и
здоровья, с черными волосами и усами, с саблей в черных ножнах у пояса, с
шапкой в руке и с плащом на плечах. Он отворил двери с поклоном, как бы
спрашивая разрешения войти.
- Можно? - спросил он, улыбаясь.
- Пан Христофор! Дорогой гость, просим, просим! - воскликнул приор,
подходя к дверям.
Пан Христофор (это был некто Жегоцкий, добрый приятель ксендза
Кордецкого и всего монастыря, а также и близкий сосед) сбросил плащ и с
любезным видом подошел, приветствуя сначала хозяина, затем пана Павла.
Приятно было смотреть на новоприбывшего: такой у него был спокойный вид,
отличавший его от хмурых и насупившихся лиц, которые его окружали. Каково
лицо, такова и душа, и под небом, быть может, не было счастливее его
человека; вера в Провидение и надежда на Бога так были сильны в нем, что
ксендз-приор называл его часто лилией, вспоминая слова псалма о птицах
небесных и полевых лилиях, часто повторяемого Жегоцким. Ни одно несчастье
доселе не могло омрачить его души, ни одно сомнение не поколебало его веры
ни на мгновение. И в тот момент, когда вся страна была терзаема неприятелем,
когда он потерял большую часть своего имения, когда будущее представлялось
мрачным, он шел с таким ясным и веселым лицом, что ксендз Кордецкий обнял
его, указывая пану Павлу:
- Вот, пане, это Божий человек, - сказал он, целуя новоприбывшего, -
посмотрите на него и на нас и рассудите, в ком есть вера.
- Но, дорогой отец приор, не конфузьте же меня так, - скромно прервал
пан Жегоцкий.
- Справедливая похвала не есть конфуз, дай нам Бог ваше спокойствие и
веру. Но... что же там слышно?