"Владислав Крапивин. Заяц Митька" - читать интересную книгу автора

угощением.
А ребята выставили квадратную бутылочку с романтическим парусником на
этикетке. Я для порядка покачал головой и поцокал языком: мол, этому я
учил вас в нашем славном морском отряде?
Гости сдержанно погоготали. Потому что ребятами они оставались теперь
лишь в моей памяти, а на самом деле были таковыми в конце шестидесятых.
А сейчас - люди вполне солидные, обремененные собственными детьми,
женами и семейными заботами...
До поздней поры сидели мы тут, среди стеллажей со старинными лоциями,
среди штурманских карт, морских пейзажей и парусных моделей. Тикал
корабельный хронометр, позванивали вилки, и шла неторопливая беседа. Мы
вспоминали...
Вспомнить было про что. И про первый наш парусник, сделанный из
корпуса старой моторной лодки, и про наши фанерные яхты с гордыми
именами: "Атос", "Портос", "Арамис" и "Д'Артаньян", и про шквалы на
нашем неспокойном Верх-Исетском озере. И про всякие дальние путешествия.
Например, про плавание на пароходе "Адмирал Нахимов" из Севастополя в
Сухуми.
Пароход попал тогда в крепкий шторм. Клочья пены летели на палубу. От
качки и ветра сам собой звонил на баке судовой колокол. Пассажиры
полегли по каютам. А мальчишки и я торчали на верхней палубе, вдыхая и
впитывая в себя этот разгул морской стихии. Было ничуть не страшно.
Пароход был стар, но крепок. Он уверенно разрезал старомодным
вертикальным форштевнем зеленые валы. Дым его двух громадных труб
смешивался с низкими клочкастыми облаками. "Адмирал" верил в себя. Он,
конечно, не ведал о своем будущем, о страшном конце на дне
Новороссийской бухты. Впереди у него было еще ровно двадцать лет...
Около полуночи я проводил своих капитанов до лифта и вернулся в
каюту... И горестно охнул. Митька сиротливо сидел в уголке у
электрического камина и с немым упреком, с тоскою даже смотрел на меня
бело-черными пластмассовыми глазами.
- Ох я дубина! Прости меня, малыш...
Митька не должен был сидеть здесь, в одиночестве. По традиции
полагалось ему, когда приходили гости, устраиваться рядом со мной на
диване и слушать разговоры. А гостям следовало время от времени обращать
на Митьку внимание и вспоминать интересные случаи, которые с ним, с
Митькой, в разные годы имели, как говорится, место. Кроме того, этикет
требовал, чтобы Митьке время от времени давали пригубить кофе, а иногда
и кое-что другое. А сегодня... Ой-ой-ой! Как же это я? Видимо, в самом
деле, стар стал!
- Иди ко мне, мой хороший. Не сердись...
Я плюхнулся на диван, усадил Митьку верхом себе на колено.
Подхалимски потрепал его по длинным, штопаным-перештопаным ушам.
Когда-то под материю были вставлены узкие петли из стальной
проволоки, и Митькины уши торчали бодро и упрямо. Но теперь они
превратились в два истрепанных лоскутка из серой диагоналевой ткани
(такая лет тридцать назад шла на "стильные" пиджаки). Кстати, и весь
Митька сшит из этого же материала. Ткань порядком замызганная, от
упругости в ушах не осталось и следа. Как ее, упругость-то, сохранить,
если за уши беднягу таскают по улицам и лесам-полям, вздергивают на