"Юрий Козлов. Имущество движимое и недвижимое" - читать интересную книгу автора

очереди, чтобы попасть в раздевалку, потом с шершавой гнутой шайкой
проталкиваться сквозь безобразное скопище голых тел к плюющимся кипятком
кранам, тереть мочалкой твердую, как доска, отцовскую спину, подставлять
свою, которую отец тер так, словно сдирал кожу.
Они почти всегда заканчивали раньше, дожидались мать и Веру в банном
скверике, где несколько ларьков в избытке обеспечивали желающих пивом.
Краснорожий, потный, отец тянул кружку за кружкой, ворчал, что вечно, мол,
приходится дожидаться баб. Саша страдал, даже ощущение чистого сухого тела,
столь любимое им впоследствии, тогда не радовало.
Визиты крестного - бойкого беленького дедка, чьи зоркие глазки обегали
накрытый стол быстрее, чем губы расплывались в фальшивой улыбке: "И-и-и,
крестничек, растешь, скоро батьку перегонишь, держи-ка, ми-ла-ай!" -
протягивал Саше плоскую баночку монпансье или красного леденцового петуха на
палочке. Зачем крестный? Кто он был ему? Почему надо было делать вид, что
радуешься? Саша не понимал.
Была еще старуха в черном. Харитина Петровна, что ли? Строгая,
неулыбчивая, она притаскивалась откуда-то из Подмосковья. Сидела в платке,
поджав губы, на кухне, мать подобострастно потчевала ее чайком. Обедать
почему-то Харитина Петровна всегда отказывалась. О чем с ней можно было
говорить? Знала ли она грамоту? Смертной скукой, вековым холодом обдавало
Сашу, когда он случайно вбегал на кухню. При Харитине Петровне нельзя было
наскоро поесть, по-свойски поговорить с матерью, схватить со стола бутерброд
да и унести с собой во двор. Она воплощала бессмысленную суровость,
претендовала на непонятное почтение. Даже отец смирел в ее присутствии.
Только вот что это была за суровость? К чему почтение? Быть может, к церкви,
к Богу? Куда там, отец был партийным. Или к некогда существовавшему
домашнему укладу, когда младшие чтили старших? Харитина Петровна, по слухам,
жила у дочери на птичьих правах, пьяница-зять ее ни в грош не ставил.
Уважение к ней, стало быть, носило фантомный характер. В ее лице отец с
матерью уважали жизнь, которая когда-то была, да сплыла. Которой, вероятно,
еще жили их родители, но сами они уже не жили. И которой уже никто никогда
не будет жить.
Весенние поездки на кладбище в Одинцово, где были похоронены родители
матери. Саша их совершенно не помнил, отец же ухаживал за могилами, как за
родными. Может быть, потому, что его собственные родители безвестно сгинули?
Непременная водочка на скамейке, долгое тупое сидение под птичьи
крики...
Отец с матерью как бы очутились между двух жизней. К одной опоздали, к
другой не приладились. Вместо веры в Бога - пустота, черная дыра, где, как
вычитал Саша в одной книге, "строго и жучковато". Вот этим пустоте,
"жучковатости" или попросту страху, заменившему веру в Бога, Саша изо всех
сил и противостоял.
Но родители кормили, одевали его. Неприлично было доказывать им, что
они не такие. Другими им все равно не бывать. Их священное право - жить как
они считают нужным. Его - не принимать их жизнь, жить по-своему.
Отец хмуро смотрел на прыгающего вокруг самодельной груши,
забавляющегося с гирей, с гантелями Сашу, но больше не трогал.
Следующим этапом была школа. Родители могли давить его под предлогом,
что он якобы плохо учится. Саша стал учиться хорошо - с отвращением постигая
дисциплины точные, находя некоторое даже удовольствие в гуманитарных. Однако