"Юрий Козлов. Случай на объекте С (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Митя не дослушал, пошел к себе работать. Странное дело, математический мир
был более познаваем. Единственно возможным в нем движением было движение
внутри законов: от познанных к непознанным. Математический мир был тоже
противоречив, но не трагедийно. Вопрос: быть или не быть законам, правде -
в нем не стоял. Стоило забыть, утратить, сознательно пренебречь
единственной формулой, все обращалось в абсурд, бессмысленную кабалистику.
Человеческий мир как бы цинично игнорировал эту очевидность. Со времени
Сократа и Платона мир мучился вопросом: быть или не быть правде,
справедливости на земле? И каждый раз как-то так оказывалось, что не быть.
Это "не быть" изувечило жизнь бабушки, двадцать лет за воду и баланду
валившую лес, добывавшую уголь в Сибири. Матери - сознательно выбравшей
путь безмыслия, растительно-бытового существования. Его самого -
охраняемого, засекреченного, летающего на персональном - со всеми
удобствами - иностранном самолете, в то время как подавляющее большинство
сограждан стояло в суточных очередях за авиабилетами, коротало ночи на
застеленных газетами полах аэровокзалов. "Не быть" признавало единственный
путь: от трагедии через фарс снова к трагедии. Это вело к тому, что чистый
математический Закон, материализуясь, ускользал из его рук, превращался в
тяжелый груз для все тех же вечных весов - быть или не быть правде на
земле. И вовсе не Мите, оказывается, решать, на какую чашу класть.
Было время, он ненавидел действительность за ее тупое противостояние
правде. Человек, поднявшийся до правды, был обречен. Что оставалось не
желающему погибать человеку? Ему оставалось искать крупицы правды в
обыденном, то есть в понятном, привычном большинству. А что более всего
понятно, привычно большинству? А то, что есть, ну разве с исправлением
совсем уж вопиющего зла. Таким образом, приверженцу правды, не желающему
погибать, оставался единственный путь: не соглашаясь в мелочах, в целом
принимать и даже защищать то, что есть. Довольствуясь тем, что есть,
опасаться, как бы не стало хуже. Скучный, а главное, старый как мир, путь.
Так живут миллионы.
Странный этот расклад открылся Мите в юности. Тогда ему было четырнадцать.
Он был первым учеником по математике и физике. То вдруг увлекался теорией
пределов, штудировал труд Валлиса, пугал учительницу невероятными мыслями,
то напрочь забывал про математику, играл днями напролет в футбол, лепил
ошибки в элементарных задачках. Но и когда штудировал Валлиса и когда
играл в футбол - в комсомол ему не хотелось.
Всю жизнь единственным его другом была бабушка. С матерью серьезно
говорить о чем-то было невозможно. Она или действительно ничего не
понимала, или делала вид. Наверное, поначалу делала вид, потом и в самом
деле перестала понимать. Отец считался историком, специализировался по
новейшей истории Вьетнама. К юбилейным датам в газетах появлялись его
статьи о Хо Ши Мине, о крепнущем вьетнамском социализме. Во время
заседаний Общества советско-вьетнамской дружбы отец, случалось, сиживал в
президиуме. "Видите? Вон я - слева от трибуны! - кричал, если сборище
мимолетно показывали в конце программы "Время". - На мне дольше всех
держали камеру!" Отец был воинственно чужд Митиным представлениям.
Глубокомысленно вчитывался в информационные бюллетени "Для служебного
пользования". Делал вид, что причастен. Когда объявили о вводе войск в
Афганистан, он раз десять повторил за завтраком: "Гениальное решение!" По
молодости лет Митя задирался с отцом. Тот не принимал его всерьез,