"Вадим Кожевников. Полюшко-поле " - читать интересную книгу автора

При распределении после окончания института Настя попросила послать ее
на работу в родной колхоз, повинуясь, пожалуй, больше чувству долга, чем
искреннему желанию вернуться в прежнюю свою жизнь - в деревню, обессиленную
войной, малолюдную, с избами, заколоченными досками, с тощими урожаями, с
заболоченными, заросшими кустарником лугами. Даже на приусадебных участках в
ту пору сеяли хлеб, не зная, хватит ли на семью того зерна, что выдавали на
трудодни.
И Настя порой думала о том, что всё, чему ее учили в институте, она не
сумеет применить на деле, - так же, как астроном не может указать по звездам
кратчайший путь к дому людям, блуждающим в ночном лесу. Но деревню свою она
знала, и это хоть как-то успокаивало.
Она вспоминала Сергея Никитина. Достоинство, с каким он нес свое тяжкое
бремя, скрывая его от людей. Слабую, хворую жену брата он мыл в корыте,
завесив окна избы рядном. Сам стирал, готовил, нянчил племянников и
племянниц и в колхозе работал больше других.
На улице, однако, он всегда появлялся в своей белесой, вылинявшей, но
аккуратно выглаженной гимнастерке, ладный, бодрый, туго перепоясанный в
талии, с нашивками за ранение и с планками, бережно обернутыми целлофаном,
на груди. Весело улыбаясь Насте, спрашивал:
- Ну что, пташка-пичужка, живем? Песни поем?
Светлые глаза его искрились задором. Но лицо было худое, бледное, вдоль
щек пролегли две глубокие складки.
Фуражку танкиста с черным околышем он носил слегка набекрень, а когда
снимал ее, открывалась вкривь и вкось постриженная шевелюра - это невестка
умудрялась так обкорнать его овечьими ножницами.
Выступая однажды на правлении, он начал торжественным тоном:
- Прежде всего, товарищи, разрешите вас приветствовать от лица нашей
бывшей действующей армии и от сердца поблагодарить. Прокормили вы нас -
вот! - И он провел ребром ладони по шее. - Сытый солдат - сила. Значит, наша
сила от вас шла, от вашего хлеба сытного. - Помедлив, продолжал: - А теперь
конкретно. Кто мы сейчас? Бойцы хлебного фронта. Но наш плацдарм, надо прямо
сказать, вроде как ничейная полоса выглядит. Не одолели мы его. Хлеб
сорняком пророс. Позволили сорняку, врагу злейшему, завладеть нашим трудом.
А все почему? Из-за мелкой пахоты, да и посев без ухода оставили. Пожалели
себя, руки свои пощадили, за это нам теперь земля без жалости отомстила.
Опять с недобором будем. Мы землю портим, а она нам жизнь портит...
- Ты давай без демагогии, - прервал его председатель.
Никитин повернулся к председателю, сощурился:
- Вот ты на рассвете по деревне ходишь и палкой в окна стучишь - на
работу вызываешь. Это и есть демагогия. Развел натуральное хозяйство - всего
понемногу. А главный авторитет - хлеб. Ты лучшие земли под огороды пустил,
под выпасы. Лоскутное наше хозяйство. А почему? На репе да на брюкве с
тыквою энтузиазм людей не поднять. Хлеб - вот какой лозунг выдвигать надо.
Председатель вздохнул и произнес тихо, но внятно, так что все услышали:
- Пропитание наше только и было, что репа да брюква; кормовая свекла не
скоту - людям в пищу шла. А хлеб мы государству для армии сдавали.
Никитин смутился, но все-таки упрямо заявил:
- Это так. Но зачем военное время на послевоенное натягивать? Если
победа, так она на всех и во всем общая. - И вышел в молчании, как бы затем,
чтобы покурить на вольном воздухе. За ним вслед вышла Настя. Она встала