"Вадим Михайлович Кожевников. Петр Рябинкин " - читать интересную книгу автора

все мое выстирала, кроме спецовки. После работы она ее надевает и даже спит
в ней, поскольку общежитие плохо отапливают. Зачем же немытую одевает, да
еще спецовку?
- Голубчик! - воскликнул Воронин и тут же извинился: - Простите за
вольное гражданское обращение. Но вы наисчастливейший чурбан. Она же в этой
вашей спецовке вас ощущает, поняли, вас. - Всплеснув тощими, с вздутыми
венами руками, Воронин вскочил, сказал взволнованно: - Это и есть признание
в любви, бесконечной и, я добавлю, великой!
Рябинкин успел с силой толкнуть Воронина, навалиться на него, ощутив
тугое движение шуршащего воздуха. После разрыва снаряда почти у самого
окопа Рябинкин с трудом выпрямился, спросил:
- Не ушиб?
И снова спросил строго:
- А может, это не так? А просто блажь? Или с мылом у ней трудности?
И Воронин, моргая, осведомился!
- Вы, собственно, о чем?
- Да про спецовку.
- Знаете, - сказал Воронин. - Это просто фантастика. Нас с вами только
что чуть не убило, а вы... даже странно. - И, морщась от боли, сделал
попытку пожать ушибленными плечами.


* * *

Бойцов на фронте сближало не только солдатское равенство, взаимная
зависимость в бою, общий коммунный быт, но и та доверчивая, проницательная
откровенность, которая преодолевала сопротивление даже самых замкнутых
натур, наиболее подверженных мучениям от чувства одиночества.
Это чувство одиночества сводит душевной судорогой человека не
обязательно тогда, когда он ощущает как бы всасывающий все его существо,
шелестящий звук неотвратимо приближающегося снаряда или видит пыльно
скачущий к нему пунктир пулеметной очереди. Пытка одиночеством может
постигнуть солдата, например, в блиндаже, где тесно от людей и шумно от
разговоров. Она может быть следствием чьего-нибудь невнимания, неразумной
беспечности. Допустим, раздает боец со смехом трофей - немецкие сигары из
пропитанного никотином прессованного капустного листа, курить которые одна
горечь.
Всем раздаст, а одному не хватит. И тот, которому не хватило, сделает
даже вид, что брезгует фашистским куревом, а тот, который его обделил,
притворится, что он даже и не заметил этого обделенного.
И все. Но этого достаточно.
Тот, которого обделили, уже не в силах принимать участие в общем
разговоре. От обиды у него дрожит подбородок, и, чтоб не выдать этим свои
переживания, он выходит из теплого блиндажа и стоит долго в ходе сообщения,
хотя стоять долго на одном месте ни к чему: может свалить снайпер.
А тот, который его обидел, начинает терзаться. Оттого, что прямо не
сказал солдату про то, что сигары были не считаны, вот и получилась
неловкость, людей в блиндаже оказалось больше, чем сигар... И хватали их
те, кто понахальней, а не те, кого бы он от себя с первой руки хотел
угостить.