"Вадим Михайлович Кожевников. Петр Рябинкин " - читать интересную книгу автора

отхожих мест. Он, сердито заметив, что немцы строят сортиры с большим умом,
культурно и в этом деле следует учесть их передовой опыт, помолчав, добавил
с окаменевшим от злобы лицом:
- А то, что у них там много гражданского всякого награбленного
имущества, так это означает, что позволять пользоваться этим имуществом
хватит... Тем более что у немца вроде как посуше. И если мы сменим свои
позиции на их, во всех смыслах нам станет полегче.
Так как бойцы роты основательно облазили передний край врага, в
батальоне сложилось мнение, что этот участок изучен лучше, чем другие, и
это даст преимущество в случае наступательной операции.
Начались снегопады, затем холода, и почва, прежде недоступная для
прохода боевой техники, стала твердеть, упрочаться, окаменевать. И только
сама речушка с теплыми от гниения торфяными берегами застывала медленно.


* * *

В связи с большими потерями командного состава в первый год войны
отличившихся бойцов направляли на курсы младших командиров. Рябинкин попал
на эти курсы случайно. В день посещения передовой комдивом он поджег танк,
бросив бутылку с горючим в кормовую часть, после того как танк промчался
над окопом, в котором Рябинкин лежал, судорожно оцепенев. Вскочил он после
того, как открылось небо, не потому, что задумывал бросить вслед танку
бутылку, а оттого, что ошалел от радости, что жив и что может действовать
руками и ногами как вполне нормальный.
И когда его вызвали к комдиву, Рябинкин улыбался, не в силах
преодолеть эту нервную улыбку. Улыбался оттого, что он жив, не раздавлен, а
вовсе не от гордости, что поджег танк.
И комдив, похвалив Рябинкина, приказал комбату отчислить его на курсы.
Рябинкин, услышав этот приказ, продолжал улыбаться. Комдив думал, что эта
улыбка радости оттого, что солдат пойдет учиться на офицера. И только
комбат хмурился, понимая, что эта улыбка всего-навсего вроде нервного тика
после тяжелого переживания.
После курсов Рябинкин вернулся в часть младшим лейтенантом, в то время
как бойцы, которые были ничем не хуже его, оставались рядовыми. Теперь он
обязан был ими командовать. И труднее всего ему было командовать свои ми
заводскими, которые на заводе считались более знающими, квалифицированными,
чем он. Получалось, вроде как выскочил на чистом, случайном везении.
Вначале Рябинкин очень совестился, особенно более пожилых солдат.
Команду отдавал тихим, вежливым, а иногда даже просительным тоном. И чтоб
люди поняли, что он свой авторитет не собирается держать на одном звании, в
боевых условиях пренебрегал опасностью, ходил в рост, часто подменял
первого номера у пулемета, пока комбат не вызвал его к себе в землянку и не
сказал ему с глазу на глаз:
- Вот что, Рябинкин. Ты, я заметил, в бою только о том думаешь, как о
тебе подумают, а о людях не думаешь, которые тебе свои жизни доверяют,
верят, что ты их каждую минуту в бою организуешь как надо. А ты их доверие
не оправдываешь. Каждая потеря - это вина командира. Не всегда под
трибунал, но всегда на его совести. Нет выше ответственности, чем за жизни
людей отвечать. Плохой командир - своих солдат убийца. Так прямо тебе скажу