"Азамат Козаев. Глава из вовсе неисторического романа Одиссей" - читать интересную книгу автора

руки на попке малыш, упрямый виноградный куст, выросший на камнях. И его
отец, нищий, при всем этом царстве и всех бесчисленных победах, увенчавший
собственное чело трижды заслуженным лавром, но так и не знавший в
молодости теплой ребячьей попки под руками, не носивший маленького воина
на плечах, в еще огненно-рыжие кудри не впутывались ручонки, а шею не
обнимали мягкие ножки. Кому сказать за это спасибо? Он знает кому, но лень
даже лишний раз плюнуть в небо.
Одиссей лег на подстилку Эвмея и так и сомкнул глаз. Сын, сынок...
Женихи, женихи...
Утром Эвмей, силящийся сокрыть огни радости в глазах, провел Одиссея в
дом. Нищим возвратившийся владыка пристроился возле очага, а
многочисленные нахлебники, гогоча, обливаясь вином, швыряли в нового
побирушку костями с остатками мяса.
Одиссей, сжигаемый злобой, ловил подачки на лету, подбирал с грязного
пола, отщипывая крохи мяса, клал в рот и шептал:
Антиной - раз, Эвримах - два, Амфином - три, Карст - четыре, Агелай -
пять, Диом - шесть...
...А ночью Одиссей, трапезуя чистой водой и неизменными хлебом и козьим
сыром, прошептал Эвмею:
- Старик, приведешь завтра в ночи ко мне Телемаха.
- Пора? - с дрожью в голосе спросил свинопас.
Одиссей промолчал. Пора? Одними богам то ведомо, в кого больше он хотел
запустить скамьей, выдернув ее давеча из-под отяжелевших задов охотников
за чужим добром, в них самих или зашвырнуть дубовую колоду в небо и чтобы
непременно долетела. Лаэртид с трудом сдержался, от злобы белым-бело
сталось перед глазами, злоба гудела в ушах, свирепый крик рвался из груди,
и Одиссей, теряя остатки разума на последнее усилие, удержал себя в теплой
золе на мусорной куче. На том пиру в его ладони просто хрустнула бедренная
козья кость, невинная жертва царского гнева. Лаэртид скрипя зубами,
прошептал Зевсу славословие и от того славословия, наверное, зашатался
надоблачный Олимп.
- Не твоим ли, о Зевс многомудрый, заботам вверял я дом и жену, уходя
на войну, не в твою ли славу, о высокоположенный бездельник я жертвенную
кровь излил стоя на пороге войны, не ты ли, ... ее без остатка, до капли
единой всю принял и жертвы мои знамением громким благословил? И не ты ли
... премерзкий отвернулся от дома моего, от сына, от жены? - шептал
Одиссей, скрипя зубами... Но пришла ночь, захрапели кто-где женихи, и в
хижине Эвмея остывал от злобы Одиссей.
Лаэртид ворочался без сна. Вся прожитая жизнь в картинах бежала перед
сомкнутыми глазами, наслаиваясь одна на другую. Бесчисленные схватки,
многажды овладевавшее отчаяние от бессмысленности глупой войны, от
незаметного но неостановимого бега времени, истекающего из его Одиссеевой
жизни, сплетенной Мойрами в такой переплетенный клуб, что стал он,
наверное, не переплетенным а попросту запутанным. Лица убитых гогоча,
проносились перед глазами, превращаясь в один лик без черт, без цвета
глаз, во шлеме, со стекающими на шею струями крови. Неизбывный кошмар
всякого, кто на третьем десятке лет войн устает махать мечом, не телом
устает - душой. Одиссей лежал на подстилке из соломы и не чувствовал
жесткости земли. Даже дома странник не нашел вожделенного покоя, только
сейчас скиталец почувствовал, как безвозвратно, как необратимо время, как