"Василий Павлович Козаченко. Белое пятно (Повесть про войну)" - читать интересную книгу автора

девятнадцатилетней Калиновской двадцатилетнюю Яринку, родную дочь...
Ставлю и спрашиваю себя: а вот если бы сейчас, сегодня, возникла такая
необходимость, приказал бы ты Яринке идти на службу к гитлеровскому
коменданту или средь ночи выброситься с парашютом на оккупированную врагом
территорию? Спрашиваю и... не решаюсь ответить себе даже мысленно, ощущая,
как мороз проходит по коже... Почему же? Неужели потому лишь, что Яринка -
родная дочь, а Настя или Калинсвская - чужие? Но нет ведь!
Все мое существо протестует против этой страшной и позорной мысли...
Уже тогда Настя была для меня, может быть, роднее всех на свете! Да и
другие... Все они - и Яринка Калиновская, и Петро с Павлом, и Парфен с
Левком... Значит, все это - и настроения, и чувства, и мысли, - наверное,
от старости! А страх... Страх - от более глубокого осознания естественной
для пожилого человека, простой и потому такой действительно страшной
сегодня мысли: ну в самом деле, как можно было сбрасывать с самолета в тот
кровавый ад, в пекло, в то звериное логово беззащитную, хрупкую
семнадцатилетнюю девчонку, в сущности еще ребенка! Но ведь и сегодня я не
отважусь поставить на место Насти родную дочь, потому что Яринка совсем,
ну совсем ведь девочка... Дитя, да и только. Стоит лишь посмотреть, как
она играет во дворе с котенком или гоняется по лугу за мотыльками.
Ребенок...
Ребенок?! Но ведь ей уже двадцать! А Насге тогда было всего лишь
семнадцать. А казалась она мне в ту пору совсем взрослой девушкой. Может,
потому, что и мне сровнялось всего лишь двадцать шесть? Да и не приказывал
я Насте, не толкал ее из самолета! Ни я, ни ктолибо другой. Сама рвалась
туда этаким ангелом-мстителем на шелковых крыльях парашюта, ни на минуту
не задумываясь, какие опасности подстерегают ее...
Все мы тогда не задумывались над этим. Не было ни времени, ни условии,
ни возможностей. Все мы тогда - и четырнадцатилетние, и
двадцатишестилетние - чувствовали себя одинаково ответственными за судьбу,
жизнь, честь нашей Родины, Земли, Народа...
Все это до времени сделало нас взрослыми и мужественными. И наверняка в
тех условиях моя Яринка действовала бы точно так же, как и Настя...
И все же, когда я вспоминаю ту ночь, глубокое звездное небо и белый
купол парашюта над притаившейся, загадочно темной землей, ощущаю вдруг
запоздалый страх.
Даже теперь становится страшно за них, как за собственных детей. За
Яринку и особенно, как это теперь ни странно, за Настю...
А вот тогда чувство страха, особенно чувство такого страха, было для
меня, в самом деле, совершенно неизвестно. Для меня да, собственно, и для
всех моих боевых товарищей. Потому что тогда бояться должны были не мы, а
нас. И действительно, враги нас боялись. Мы падали сверху, как гром с
ясного неба, на их поганые головы и сеяли во вражеском стане панику и ужас.
Впервые меня забросили во вражеский тыл минеромподрывником на
железнодорожную линию неподалеку от Курска. Тогда из нашей группы остался,
выполнив задание, в живых и возвратился на Большую землю лишь я один.
Вторично - уже начальником разведки - меня забросили в апреле сорок
третьего на Сумщину. Во время приземления гитлеровцы в воздухе расстреляли
командира и комиссара, и я вынужден был возглавить группу. Уже в середине
мая меня, раненного в ногу, вывезли из партизанской зоны на самолете.
Лечился я около двух месяцев.