"Повести и рассказы" - читать интересную книгу автора (Сахарнов Святослав)

ЗВЕРИ МИКУМИ

Изогнутое в виде подковы здание гостиницы на вершине холма. Внизу, прямо под окнами, небольшое озеро.

Здание обнесено оградой. Столбы, проволока. На проволоке металлические пластинки. Ветер шевелит их, пластинки ударяются о проволоку и звенят.

Я подошёл и тронул пальцем пластинку. Сторож, подметавший асфальт, крикнул:

— Осторожно, бвана!

Я отдёрнул руку.

— Нельзя! — сказал сторож и обвёл рукой пространство вокруг дома. Звери — там, мы, люди, — здесь!

Он был стар, этот служащий африканского заповедника, и весь блестел. Блестела узкая бритая голова. Сверкали чистые крепкие зубы. Мигали медные пуговицы на форменной куртке. Морщинистое чёрное лицо светилось весельем. Он стоял, опираясь на метлу, у его ног тихонько наигрывал перевязанный верёвочкой транзисторный приёмник, который он то и дело переносил на новое место. Он шёл, размахивая метлой, — музыка брела следом.

Перед гостиницей на бетонной площадке стоял укреплённый на тумбе большой бинокль. Рядом табличка: «Три минуты — шиллинг». В тумбе щель. Я бросил туда монету. В тумбе что-то щёлкнуло, открылись стёкла бинокля. Строгий часовой механизм начал отстукивать секунды.

Я припал к окулярам. На поверхности жёлтого озера чернели две точки. Коряги? Берег был пуст. Я повернул бинокль — ни в лесу, ни на равнине никого не было. Никого.

Наступил вечер, мой первый вечер в Микуми. Солнце упало за горизонт. Небо как-то вмиг потемнело, в нём вспыхнули огромные, как фонари, звёзды. Они залили землю голубым светом. Снова стала видна белая, словно облитая молоком, дорога, чёрные холмы с редкими, похожими на зонтики деревьями, стеклянное блестящее озеро.

С озера грянул лягушачий хор.

В ответ ему в кустах заскрипели цикады, пронзительно вскрикнула птица.

Звёзды светили вниз и скользили к закату — небо, неторопливо поворачиваясь, сваливало их за горизонт.

На востоке разгоралось жёлтое зарево — всходила луна.

Я стоял на дороге.

Кто-то невидимый, маленький прошлёпал по асфальту. Должно быть, лягушка. А вот ещё одна…

И вдруг я услышал, что неподалёку от меня кто-то дышит. Громко и неторопливо: «Пф-фф-фф! Пф-фф-фф!»

Дышало какое-то крупное животное. Может быть, корова или бык?

Мне даже показалось, что дышат не за оградой, а в ограде.

На всякий случай — кто их знает, этих африканских животных? — я ушёл в гостиницу, в номер. Мало ли что…

Когда я поднялся, раннее утро гасило в лиловом небе последние звёзды. У небольшого, открытого, выложенного кафелем бассейна перед гостиницей стоял сторож. В руках у него вместо метлы теперь был сачок.

Сторож опускал сачок в воду и доставал оттуда лягушек.

— Доброе утро, — сказал я. — Как работа?

Сторож кивнул. Оранжевые лягушки шлёпались на асфальт и уползали в траву.

Из травы грянула музыка — приёмник стоял теперь там.

Я присел на борт бассейна.

— Джон Панталеон, — сказал старик и постучал себя пальцем по груди. Меня зовут Джон Панталеон. Я работаю здесь уже семь лет.

— Долго. А из каких вы мест?

— С севера.

Старик улыбнулся.

Ещё одна лягушка сорвалась с сачка, ударилась об асфальт и заковыляла прочь. Я понял: когда проснутся люди и придут купаться — бассейн должен быть чист.

У дороги росло дерево, на нём висел зелёный, похожий на зелёную дыню плод.

— Папайя! — сказал Джон Панталеон. — Осталась всего одна папайя. Её показывают приезжим. Будет большой скандал, если дыню сорвут. Джон не допустит этого!

Кончив ловить лягушек, сторож перенёс приёмник под дынное дерево и, примостившись под ним, задремал. Он сидел, привалясь к тонкому стволу, а из маленькой пластмассовой коробочки у его ног неслись барабанная дробь и выкрики певца.

Приехала машина — она привезла на кухню мешки с мороженым мясом. Джон Панталеон приоткрыл один глаз.

— Будет большой скандал, если дыню сорвут, — повторил он и снова заснул.

В дверь постучали.

— Начинается посадка!

Около дома стояла машина странного вида. Она была похожа на большую серую коробку, в крыше — люки. Тихо, с перебоями работал мотор. Шофёр полный африканец, — приподняв капот, с недовольным видом слушал, как захлёбывается двигатель.

Рядом стоял Джон Панталеон.

— Ну, как, — спросил я старика, — дыню ещё не украли?

Он засмеялся.

— Нет, бвана, нет. Джона не проведёшь!

Я вспомнил, что ночью кто-то дышал у ограды, и вдруг увидел в канаве, рядом с дорогой, большой, круглый, похожий на отпечаток кастрюли, след.

— Что это?

Джон Панталеон смутился. Он побледнел. Лицо его из чёрного сделалось серым. Он быстро-быстро проговорил:

— Ничего, ничего!

Около машины уже собрались пассажиры.

Садясь в неё, я заметил, что сторож, сойдя в канаву, торопливо заметает след.

«Подозрительно!»

Мы уселись. Толстый шофёр запер нас снаружи (наверное, чтобы мы не вздумали выскакивать и попадать в когти диким зверям), со скрипом включилась передача, машина затряслась, загрохотала люками и двинулась в путь.

Огромная равнина. На ней — стада. Мы катим среди них по мягкой грунтовой дороге. В густой высокой траве разгуливают светло-коричневые антилопы-импала.

Вместе с импала пасутся иссиня-чёрные горбатые гну.

В канавах у дороги лежат голубые буйволы. Завидя нас, они нехотя поднимаются и, уставясь на машину выпуклыми, налитыми кровью глазами, ждут. Огромные, тяжёлые рога оттягивают головы. Буйволы смотрят исподлобья. Дождавшись, когда мы проедем, они снова валятся в грязь.

Тысячи диких животных.

Так вот какой он — заповедник. Заповедник в центре Африки!

У дороги знак: в белом треугольнике чёрный ушастый слон.

— Тембо! — сказал наш шофёр и зевнул. Ему, видно, надоели все дикие звери на свете. Он вёл машину и прислушивался: когда остановится мотор.

«Тембо — это, должно быть, слон!»

Только я так подумал — шофёр затормозил.

Дорогу переходил слон. Он был очень большой, неторопливо ступал по асфальту и помахивал мягкими, как одеяло, ушами.

Поодаль, в густой зелёной траве, справа и слева бродили его товарищи.

Слон сошёл с асфальта, а мы тихо-тихо поползли вперёд.

Слоны обрывали с кустов ветки и щипали траву. Нащиплет, подвернёт хобот — и в рот!

В стаде были малыши. Около одной слонихи вертелся чёрный слонёнок. Он всё норовил залезть маме под брюхо, а та тихонько отталкивала его. Когда мы подъехали совсем близко, слониха помотала хоботом, хрюкнула и пошла прочь. Она шла через густую высокую траву и толкала впереди себя слонёнка.

Машина то неторопливо катит по дороге, таща за собой хвост тяжёлой пыли, то карабкается с бугра на бугор, пересекая саванну, то стоит, спрятанная в кустах. Люки откинуты, мы наблюдаем.

Вот невдалеке, касаясь головой верхушки зонтичной акации, стоит жираф. Он неторопливо обкусывает листья. Рот приоткрыт, виден тонкий вёрткий язык. Жираф трогает языком ветку, делает трубочкой губы, втягивает веточку в рот. Обглодал все ветки, перешёл к другому дереву.

Поодаль парочка — два жирафа прижались друг к другу, шеи перекрестились, получилась буква «X».

Автомобиль заурчал, колёса дёрнули, вверх полетели комья земли. Парочка повернула головы в нашу сторону. Жираф, что стоял под акацией, вышел из тени, сделал шаг, второй. Затрусил прочь.

Бежит жираф, выбрасывает попеременно то правые, то левые ноги. Раскачивается, как мачта корабля, длинная пятнистая шея.

Мы катим следом. А справа и слева уже пришли в движение стада. Как стрекозы, запорхали над травой антилопы-импала: бегут, потряхивая короткими рожками самки, несётся, высоко подняв длинные тонкие рога, самец.

Следом мчится тройка гну. Горбатые лошадки, с уродливыми большими головами, скачут, ударяя себя тонкими, с коровьими кисточками на концах хвостами.

Отбежав, все начинают оглядываться. Автомобиль — здесь дело привычное. И останавливаются гну, шагом направляется к новой акации жираф. Импала сбиваются в кучку и начинают щипать траву. Самец взбирается на бугор и замирает там, гордо подняв маленькую головку с длинными рогами. Он вожак стада, и он — сторож.

Мы ныряем в канаву, выбираемся из неё и по дороге — следом жёлтый шлейф пыли — катим дальше.

Дорогу переходит стая собакоголовых бабуинов. Обезьяны идут походным строем: впереди — огромный самец с львиной гривой, за ним самки с детёнышами. По сторонам — охрана — молодые самцы.

Детёныши постарше едут верхом. Самые маленькие висят на груди у мам.

Шерсть у бабуинов зеленовато-бурого цвета. Сошло стадо с дороги и исчезло, словно растворилось в зелёном, жёлтом, буром разливе трав.

Мы долго искали львов. Наконец наш шофёр, попетляв по мягким пыльным дорогам, решился: перевалил через канаву и повёл машину напрямик степью к группе деревьев, едва видных на горизонте.

«Лендровер» шёл, поскрипывая, раскачиваясь, бросая нас из стороны в сторону.

Деревья поднимались, росли.

Мало-помалу я начал различать под ними какие-то точки. Подъехали ближе — точки превратились в больших бурых кошек.

Львы! Шесть львиц и трое львят лежали в тени. При нашем приближении львицы подняли головы и стали рассматривать машину. Львята, не обращая на нас внимания, играли. Они кусали и норовили опрокинуть один другого.

Машина остановилась шагах в двадцати. Мы стали фотографировать.

Одна из львиц, увидев направленные на неё блестящие трубы, зевнула.

— Ближе! Пожалуйста, ближе! — умоляли мы шофёра.

— Нет!..

Когда мы вернулись в гостиницу, я спросил его:

— Скажите, были случаи: львы нападали на людей?

— Никогда.

— А вы давно работаете?

— Восемь лет. Симба умный, — добавил шофёр, — зачем ему нападать на человека? Человек сильнее.

— Почему же вы не подъехали ближе?

И он рассказал такую историю.

Это было два года назад. В машине, из которой туристы смотрели на львов, сидел корреспондент одной богатой газеты. А шофёр был молодой парень, который только начал работать в заповеднике.

Корреспондент стал уговаривать шофёра подъехать поближе. Уговорил. Потом ещё поближе… Потом ещё.

Один из львов удивлённо понюхал воздух, не уловил в запахе автомобиля ничего нового, встал, сделал несколько шагов и очутился рядом с машиной. Корреспондент захлопнул люк.

В машине стояла мёртвая тишина.

Лев обнюхал замки, тронул лапой дверь и вдруг вскочил на капор. Передние рессоры, охнув, просели.

Пассажиры с ужасом видели через переднее стекло, как перед самым их носом переминаются огромные жёлтые лапы.

Льва заинтересовали люки. Он лизнул один, поскрёб когтями другой. Брезент с хрустом лопнул.

И тогда — изучать так изучать! — лев вспрыгнул на люк. Старая деревянная крыша рухнула. Люди завопили, лев, как оранжевый метеор, метнулся в сторону, автомобильный мотор включился сам собой. Полуразрушенный «лендровер», прыгая по кочкам, понёсся прочь…

— Нет, нет, подъезжать нельзя! — закончил свой рассказ шофёр.

Шли дни.

Как-то утром я увидел на дороге Джона с ведром. Сторож тщательно замывал чьи-то следы.

«Вот так раз! Снова?»

Увидев меня, он смутился.

И я решил подсмотреть: в чём дело?

Лёг пораньше, проснулся чуть забрезжило и вышел из гостиницы.

Около кухни что-то постукивало и позвякивало.

Обогнул угол дома и ахнул: за проволокой около кухни стоял огромный коричневый слон. Он стоял, пригнув голову, и катал хоботом пустые консервные банки.

Напротив слона, по эту сторону ограды, сидел на камне Джон Панталеон и, размахивая руками, что-то говорил слону.

Я подошёл к ним.

Площадка у кухни была вся в СВЕЖИХ слоновьих следах. Значит, недавно слон был по ЭТУ СТОРОНУ ограды!

Увидев меня, Джон вскочил и быстро-быстро заговорил. Он говорил и всё время вскидывал руки вверх, словно призывал небо в свидетели.

— Друг тембо, уходи! Прошу тебя! — повторял он и махал рукой, чтобы слон поторапливался прочь.

ТАК ВОТ В ЧЕМ ДЕЛО…

Мало-помалу я понял всё.

В гостиницу повадился ходить слон. Сперва он просто подходил к ограде и шарил среди кухонных отбросов: доедал очистки бананов, хлеб, капустные листья. Потом однажды, открыв хоботом ворота, проник внутрь. Около кухни, как назло, в ту ночь поставили бочонок с остатками сладкого. И торты, и компот слону очень понравились.

Тембо стал приходить каждую ночь.

Тогда Джон решил поговорить с ним. Он подстерёг слона и целый час втолковывал ему, что дикие звери не должны ходить в гостиницу, где живут люди.

Тембо кивнул головой и на следующий день пришёл снова…

— В гостинице много приезжих. Если они узнают, что по ночам сюда ходит слон, они могут испугаться и уехать! А меня тогда уволят, — сказал сторож и тяжело вздохнул. — Разве мне поверят, что ты добрый?.. Тембо, я не виноват, что ты любишь вкусные вещи… Уже солнце встало, поди прочь! Кыш, кыш!

Мы с Джоном замахали руками. Тембо перестал греметь банками, зевнул и, помахивая из стороны в сторону хоботом, двинулся в лес.

Он уходил, и жёлтые пятна света вспыхивали на его боках.

Джон умоляюще посмотрел на меня.

— Не бойся! — сказал я старику. — Я никому не расскажу про слона… Пусть Тембо приходит сюда. В гостинице встают поздно.

Теперь Джон часто рассказывал мне о слонах. Я приходил, садился на траву, старик ставил рядом свой приёмник и неторопливо, мешая английские слова с непонятными мне гортанными и резкими суахили, начинал рассказывать.

Он совершенно серьёзно утверждал, что всё живое в саванне и в миомбо (редком, или, как говорят охотники, «светлом» лесу) обязано своим существованием тембо.

Тембо протаптывают дороги, и люди начинают пользоваться ими.

В засуху, когда всё живое в мертвой пыльной саванне в ужасе сбивается около последних луж, только слоны сохраняют спокойствие. Они ждут своего часа и, когда этот час настаёт — дно последней лужи превращается в каменную чашу, — отправляются на поиски. Они идут к руслам пересохших рек, и стада антилоп, гиеновые собаки и даже носороги молча следуют за ними.

Первыми спускаются в русло реки старые, опытные слоны. Они вытягивают хоботы и, жадно принюхиваясь, шарят ими по сухому песку. Они втягивают в себя воздух, и все звери, стоя поодаль, терпеливо ждут. Но вот слон вместе с запахом пыли и раскалённой на солнце гальки чувствует ещё что-то прохладное и сладкое. Он дышит всё чаще и, наконец поверив, начинает хоботом вычерпывать песок. Горсть за горстью. Выдувает осыпающуюся в яму пыль, черпает до тех пор, пока песок не становится прохладным, а затем влажным. Добравшись до слоя, где он уже перемешан с водой, слон медленно втягивает в хобот воду и осторожно, порциями отправляет её в рот. Он пьёт, и все звери стоят неподвижно, чтобы не мешать великану.

Гну стоят рядом с гиенами, а собаки и шакалы бок о бок с маленькими импала.

И только тогда, когда каждый слон выроет себе ямку, напьётся и уйдёт, с высокого берега спускаются в пересохшее русло остальные звери. Жадно высасывая из мокрого песка капли воды, пьют носороги, затем собаки и, наконец, антилопы.

А слоны, отойдя в сторону, дремлют в тени потерявших листья деревьев.

Они дремлют, подёргивая толстой кожей и почёсываясь о стволы и друг о друга, потому что в засуху страдают не только от жажды, но и от болезней кожи.

Вот почему, ещё рассказывал Джон, когда слону удаётся найти лужу, он ложится в неё и катается, как собака, а после купания посыпает влажную кожу пылью, чтобы она не высыхала так скоро…

— Джон, значит, слоны копают землю хоботом, а не бивнями?

— Они всё делают хоботом. Хобот очень нужен слону.

Однажды Джон видел, как тембо дерутся. Прежде чем напасть на противника, слон свернул хобот и спрятал его под бивни…

Из разбитого приёмника доносились звуки непонятной речи. Пёстрые, как осколки цветного стекла, бабочки лежали в траве. Мы молчали. Джон Панталеон задумался и, покачивая головой, начал беззвучно шевелить губами. Он продолжал разговор, но говорил уже сам с собой.

Это был несчастный для Джона день.

Выйдя в полдень из гостиницы, я заметил в кустах за оградой какое-то движение. Кусты шевелились. Вот качнулась ветка, вот двинулось с места и понеслось вприпрыжку чёрное пятно. За ним — второе.

Обезьяны! Зелёные мартышки.

Чёрные пятна были их физиономиями, а самих обезьян на фоне листвы и веток не было видно.

Я стал наблюдать. Обезьяны были чем-то увлечены. Они то и дело подбегали к ограде, просовывали лапы между проволокой. Хотели что-то достать.

Они увидели папайю! Последнюю дыню!

Я не успел сообразить — отгонять мне животных или звать сторожа? — а обезьяны уже решили.

Одна из них взобралась на дерево — ветки его нависали над дорогой — и побежала по суку. Под тяжестью обезьяны он прогнулся. К ней присоединилась вторая. Третья. Сук сгибался всё ниже. Тогда крайняя обезьяна свесилась с ветки и протянула лапу…

Плод сорван! Повизгивая от восторга, мартышка кинулась назад. Но тут на неё набросились подруги. Визг — и новый владелец папайи уже стремительно удирает через кусты.

Послышались испуганные звуки музыки. Размахивая транзистором, ко мне бежал Джон. Он причитал. На покривившихся серых губах застыл ужас.

Сторож — он прозевал свою папайю.

Мы сидели у кухни на камнях, около груды разноцветных банок.

Джон Панталеон стонал. Он раскачивался и призывал на голову обезьян тысячу бед. Чтоб их съели блохи! Чтоб высохли деревья, с которых они крадут плоды! Чтоб их всех переловил леопард!..

— Так, значит, ты приехал сюда с севера, Джон? — спросил я, чтобы отвлечь мысли старика от пропажи.

— Из Мусома… Проклятые зелёные воры!

Он ещё покачался, постонал и, немного успокоившись, начал рассказывать:

— Наш дом — на берегу озера. Виктория — так называете его вы, приезжие. А мы, люди с севера, говорим: «Мы с Укереве». Укереве — так говорит мой отец. Он старый человек. Я не видел его уже тридцать лет.

— Сколько же лет тебе, Джон?

— Сорок пять.

Я даже присвистнул. Он вовсе не был стариком, этот худой, горбящийся африканец с лицом, изборождённым морщинами.

Мы помолчали.

Птичья тень проползла у моих ног. Медлительный марабу сделал круг над домом и опустился на верхушку акации. Ветки затрещали. Втянув шею, марабу застыл. Лысая голова его блестела, как чайник.

— Его кто-то испугал, — сказал Джон. — Гиппо. Наверное, гиппо зашевелился в озере. Когда гиппо шевелятся в озере, вода выходит из берегов.

Я улыбнулся.

Сторож заметил моё недоверие.

— У нас на Укереве всегда бывает так. Дождя нет, ветра нет, а вода поднимается. Она поднимается и затапливает острова. Против нашего дома есть остров Лукуба. Он скрывается под водой. Это значит: в озеро вошло много гиппо.

— А может быть, просто где-то шли дожди?

— Нет, нет, это делают гиппо.

Марабу грузно слетел с дерева и стал у самых наших ног с грохотом клевать банки.

— Это не бегемот испугал марабу, — сказал я. — Марабу просто захотел есть. А вот и он — твой гиппо!

На дальнем берегу озера в высокой траве передвигалось что-то большое, коричневое и неуклюжее.

Лет сорок назад в Ленинграде показывали кинокартину «Чанг». Это был фильм о слоне.

Рассердившись за что-то на людей, слоны в этой картине разрушают деревню. Под напором серых туш качаются и падают дома, тонкие стены валятся, как игральные карты, летят соломенные крыши.

«Осторожно — дикие звери!» — Говорит в конце фильма белому человеку смуглый охотник, показывая на лес, окружающий деревню…

Мы покидали Микуми.

К гостинице подъехала машина. Совсем новенький блестящий автомобиль. За рулём сидел толстый шофёр и улыбался. Мотор работал тихо-тихо.

— Поздравляю! — сказал я шофёру. — Дали новую? У старой испортился мотор?

— Нет, — ответил шофёр. — Я сказал начальнику, что пассажиров чуть не съел лев. Что он долго бежал за нами, а машина еле ехала. Начальник очень испугался.

Мы покидали Микуми.

Наша машина промчалась между холмов, миновала поросшую редкими деревьями саванну и затормозила около щита с надписью: «Осторожно! Пятьдесят километров — дикие звери!»

Это надо было понимать так: «Водители машин, соблюдайте осторожность — пятьдесят километров шоссе проходит по заповеднику. Не убейте случайно дикое животное!»

Не надо бояться диких зверей, их надо оберегать.

Я обернулся. Позади нас шоссе переходили слоны. Они шли гуськом, бесшумно ступая по асфальту.

Огромные, величественные животные не торопились.

На дороге показался грузовик. Заметив слонов, водитель сбавил скорость, а потом остановился.

Слоны шли по асфальту. Они шли, опустив хоботы, пофыркивая и подталкивая малышей.

Когда последний слон сошёл с дороги, грузовик включил скорость и с урчанием прополз мимо нас.

Дорогу перелетела стая чёрных сорок. Птицы торопились — они догоняли слонов. Настигнув животных, они расселись у них на спинах. Слоны вошли в траву. Чёрные гирлянды птиц качались на слоновьих боках. Сороки то и дело взлетали: они охотились. Тучи насекомых, вспугнутых слонами, поднялись в воздух.

Дальше от дороги — трава выше, слоны утонули в ней. Они исчезли из вида, и только чёрное облачко — стая сорок — отмечало их путь.