"Анатолий Костишин. Зона вечной мерзлоты " - читать интересную книгу автора

оставили меня одного в квартире, их почему-то вообще не смущало.
Я с детства лягушка-путешественница. Мне уже тогда нужны были
впечатления. Как-то мы с Эллом умудрились заблудиться в лесу. Нас трое суток
искали, и каково же было мое превеликое удивление, когда вместо ремня папаня
восторженно-радостно восклицал: "Живы! Слава богу, живы!" Тогда мне
казалось, что я его любил больше всех на свете.
Еще я обожал, когда меня на все лето сплавляли в деревню к бабке.
Дорога была неблизкая: двое суток мы с отцом изнывали от духоты в вонючем
плацкарте с полным набором фирменных прелестей - очередью в туалет,
отсутствием воды, потными, крикливыми пассажирами и въедающимся в кожу и
память специфическим запахом вагонной пыли.
Всегда так получалось, что с моим приездом в дом бабушки подтягивалась
многочисленная родня. Я упоминаю только о бабушке, хотя дедушка, в принципе
тоже имелся в наличии. Но, как бы это сказать, дед был немного (а временами
и много) не в себе. Случившийся инсульт привел к частичной потере памяти и
рассудка, и теперь маленький лысенький старичок сидел на крыльце с улыбкой
Монны Лизы и мочился в штаны. Единственное, на чем не отразилась болезнь -
всепоглощающая любовь к самогону. Сухощавая, высокая бабушка корила деда за
украденную и втихую высосанную за ночь пятилитровую бутыль браги. Старик
улыбался, сонно моргал и икал, крестя рот. Дом, небольшой бревенчатый сруб,
стоял посередине огромного сада-огорода, в котором еще нашлось место амбару,
сеновалу, сторожке, десятку ульев и скотному двору. Некогда большое, кипучее
хозяйство с болезнью деда медленно приходило в упадок.
Я обожал свою бабку, она была веселая, неунывающая старуха. Свои
длинные седые волосы полоскала исключительно тошнотворным настоем золы и на
полном серьезе советовала моей двоюродной сестре Томке, когда у той на лице
вскочил прыщ, потереться о сосновую доску. Если вдруг у кого-то что-нибудь
прихватывало, тогда наступал феерический момент: бабушка открывала верхний
ящик комода, заполненный россыпью таблеток без упаковки, не глядя,
вытягивала первую попавшуюся пилюлю и торжественно вручала ее пациенту.
Самое смешное - лекарство всегда помогало.
Летом приезжала на сенокос вся многочисленная Тихомировская родня;
взрослые ночевали прямо в саду, расположившись под огромными, развесистыми
яблонями, глуша самогон в промышленных количествах и закусывая, сваренной
картошкой в мундире и мочеными яблоками. Нас, детей, укладывали на кровати в
доме, амбаре и на сеновале. В первую же ночь, утопая с братом Ванькой в
огромной перине, я был свидетелем занятной сцены, когда разменявший седьмой
десяток дед, чье сознание жило отдельной от тела жизнью, вдруг поднялся со
своей пропахшей лежанки и полез на кровать к бабушке.
- Чего тебе надо?
- Ну, как че, - шептал беззубым ртом дед. - Хе-хе-хе, будто сама не
знаешь.
- Очумел что ли, старый, - возмущалась бабка. - Иди, спи, ложись.
- Ну, ты че, мать?
- Иди отсюда, старый дурак, - рассерженно командовала бабка, - детей
разбудишь.
Мы тем временем, тесно прижавшись друг к другу и зажав руками рты,
давились смехом и с упоением рассказывали утром взрослым о проделках
сексуального агрессора.
Летние дни пролетали легко и беззаботно, наполненные маленькими