"Н.И.Костомаров. Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки) (fb2) " - читать интересную книгу автора (Костомаров Николой Иванович)

ББК 63.3(0)51 К 72

РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ СОСТАВИТЕЛИ СЕРИИ:

С.Е.Угловский, П.С.Ульяшов, В.Н.Фуфурнн

Художник В.Бобров

К72

Костомаров Н. И.

Русская республика (Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки).

Исторические монографии и исследования.

(Серия "Актуальная история России").

М.: "Чарли", Смоленск "Смядынь", 1994. — 544 с.

ISBN 5-86859-020-1

4306000000-378 6С5/03/-94

без объявл.

"Чарли", 1994

Все права на распространение книг принадлежат фирме "Чарли".

Контактный телефон: 233-08-07.

IV. Значение Ярославовой грамоты. — Новгород до борьбы Мономаховичей с Ольговичами

До нас не дошла эта грамота, и содержание ее в подробности определить невозможно; но о смысле ее мы судить и заключать можем. В общем значении эта грамота давала или, лучше сказать, возвращала Новугороду старинную независимость — право самоуправления и самосуда, освобождала Новгород от дани, которую он платил великому князю киевскому, и предоставляла Новгороду с его землей собственную автономию. Мы имеем много грамот новгородских с половины ХIII-го века до конца XV-го, — каждая заключает в себе больше или меньше, в главных чертах, повторение предыдущей: они ссылаются на грамоту Ярослава, как на свой первообраз. Нет никакого основания сомневаться в действительности этой первообразной грамоты. Прошло после Ярослава много веков; Новгород, охраняя свою независимость и гражданскую свободу, постоянно указывал на Ярославовы грамоты, как на свою древнюю великую хартию. Имя Ярослава было всегда священным в Новгороде. Место, где собиралось вече, место, с которым поэтому соединялось значение новгородской свободы, называлось Ярославовым Двором или Дворищем. Новгород, низведенный перед тем на степень киевского пригорода, опять стал старейшим, самобытным городом, главой земли своей. Только Ладога со своим округом дана была в управление шведу Рагнгвальду; но по смерти его снова присоединена к Новгородской Земле.

Для русской истории останется навсегда незаменимой потерей та краткость известий, которой отличаются наши летописные повествования о новгородских делах XI и XII веков. Летопись становится несколько пространнее против прежнего только со времени 1134 года, именно со Всеволода Мстиславича, но принимает тон более непрерывного и пространного рассказа только с XIII века. Эта неполнота послужила поводом к различным предположениям и теориям. Существовало мнение, что Новгород, с самого основания русской федеративной державы, стоял особняком от всей остальной Руси и сохранял право свободного избрания князя и самоуправления, которое было ему одному присущим, и не было достоянием других земель. Это совпадало с тем предположением, что Новгород сам призвал князей, а южные земли были покорены, следовательно и находились в отношениях менее благоприятных к власти. Но если Новгород был первым, призвавшим князей, и в начале находился, поэтому, в отношениях к власти более независимых, чем Киев, Чернигов и вообще Южная Русь, то, с другой стороны, нельзя не заметить, что после того как сделался в нем князем Владимир, он попадает в такую зависимость, которая ставит его к власти на низшую степень, чем земли иные, хотя были покоренные; даже в последующее время, уже после Ярослава, когда и несомненно он освободился от этой зависимости, остались следы отношения к Киеву, которые не показывают какого-нибудь исключительного преимущества Новгорода в правах перед другими землями. По воззрению тех времен, город, бывший главой земли и, следовательно, старейшим, управлялся князем; Новгород же после Ярослава управлялся посадником, посланным из Киева, Остромиром. Мы же знаем, что посадниками управлялись только пригороды, и послать посадника вместо князя было унизительно для города. Таким образом, если принимать, что Новгород составлял исключение в ряду других земель, то в этом отношении исключение было не преимущество. Но главное, чем можно возразить против мнения об исключительности Новгорода по какому-то древнему праву, это то, что везде, во всей Руси, видны одни и те же начала, те же веча, то же участие народа в выборе князей; только разные обстоятельства в разных землях ,то благоприятствовали проявлениям народной свободы, то препятствовали ей. Наследственный принцип не поглощался нигде выборным вполне. Нигде последний не уничтожался совершенно; но зато и в самом Новгороде, при вольном избрании князей, .при видимом торжестве выборного начала, не забывалось наследственное. Не только новгородцы считали обычаем, чтоб князь, избранный ими, был из Рюрикова дома, но обращали внимание и на его ближайшую генеалогию, и охотно принимали таких князей, с отцами которых были в хороших отношениях, или которых отцы у них правили. Нередко бывало, что сын княжил в Новгороде, где прежде княжил отец. Они любили Мстислава Мономаховича и принимали детей его; любили Мстислава Храброго, и с энтузиазмом стали обороняться под знаменем сына его, Мстислава Удалого. Неоднократно проявлялось в Новгороде предпочтение одной какой-нибудь линии князей перед другими: таким образом в XII-м веке видна любовь к потомству Мстислава, сына Мономаха. В XIII-м веке избрание князей сосредотачивается около линии Ярослава Всеволодовича, и преимущественно около детей Александра Невского. В XIV-м веке Новгород постоянно склоняется к московским князьям. Ни в обычае, ни в праве Новгорода не было совершенного изъятия наследственности в выборе князей, а если выборное начало часто брало верх над ним, то случалось то же в Киеве, и в Полоцке, и везде, как скоро представлялся к этому случай или нужда. Новгород в этом отношении не был исключением. Мы не знаем настолько подробностей внутреннего быта иных земель, чтобы судить, в какой степени Новгород проявил себя особенным от других по развитию выборного права.

Другое мнение было обратное, противоположное этому. Так как со времени Всеволода Мстиславича является осязательно право Новгорода выбирать и изгонять князей, то некоторые историки и признавали, что только с этого времени, при благоприятной для Новгорода враждебности князей между собой, выработалось право свободного избрания и самоуправления. Соловьев полагает, что грамоты Ярославовы касались только финансовых льгот, а не обнимали собой администрации; что Новгород продолжал зависеть тесно от великого князя киевского, и зависимость эта выказывается тем, что в Новгород князья посылались, а не избирались; что даже самые посадники присылались из Киева. Но Суздальская летопись, не расположенная к новгородским патриотическим стремлениям, говоря о событиях ХII-го века, сознается, что новгородцы издавна, от времен древних князей, имели свободные права[14]. Это одно место не дозволяет нам в событиях призвания князей искать какого-нибудь древнего права, стеснительного для выборного начала. Собственно мы мало знаем, в каких отношениях был Новгород к князьям до Всеволода Мстиславича; но ничто не дает нам права заключать, что он не держался на тех же основаниях свободы, какие мы встречаем в его отношениях к князьям впоследствии, — в XIII и XIV веках, — на основании грамот, которых первообразом служит грамота Ярослава, существовавшая еще в XI-м веке. Видно только, что сначала Ярослав правил сам и Киевом и Новгородом, и посещал последний; так в 1036 г. посадил он там сына своего Владимира. Отсюда возник обычай, что старший сын великого князя был посылаем в Новгород; Владимир был старший сын. По смерти его в 1052 г. был князем Изяслав Ярославич, старший сын. Достойно замечания, что, будучи князем Новгородским, Владимир не постоянно жил в Новгороде: воевавши с новгородцами Емь в 1042 году, в следующем он уже был не в Новгороде, но занимался делом, не имевшим отношения к Новгороду, именно — походом на Грецию; а в 1045 г. опять был в Новгороде, где заложил тогда св. Софию. Следовательно, постоянное присутствие князя не считалось тогда необходимым: управление Новгорода и без него шло своим путем. Изяслав, бывший князем новгородским, когда сделался князем киевским, не послал в Новгород князя, а посадил Остромира посадника. Если принимать во внимание, что в городах старейших были князья, а в пригородах посадники, то в этом посольстве посадника можно видеть как бы унижение Новгорода и стеснение прав его. Но и в последующие времена мы видим также, что в Новгороде были вместо князей наместники, отчего однакож Новгород не терял ни своего значения, ни своей независимости: это означало только, что Новгород признавал своим князем того, кто был вместе и великим. Великий же мог послать туда или сына, или наместница-посадника. После, когда Изяслава прогнал Святослав, Новгород признал власть нового киевского князя в 1069 году; и в Новгороде стал после князем сын его Глеб, убитый в Заволочье в 1079 году. Но достойно замечания, что Глеб оставался новгородским князем и после 1076 года, когда, по смерти отца его Святослава, великим киевским князем стал опять Изяслав Ярос-лавнч. Очевидно, в поставлении князем Глеба не играло роль слепое повиновение какому-то праву подчинения Киеву и преем-ничеству старших сыновей киевского князя, а участвовало и свободное признание. Только по смерти Глеба сделался князем новгородским сын киевского князя Изяслава, Святополк; но остается под сомнением: действительно ли он признан князем потому, что был старший сын киевского князя? По Лаврентьсвскому Списку Глеб убит был в 6586 г. весной; на место его поступил тотчас же Святополк; в тот же год, в октябре, убит Изяслав киевский князь, отец Святополка. Новгородская летопись указывает, напротив, смерть Изяслава прежде смерти Глебовой, именно в 6586, а Глебову в 6587 году. Софийский Временник смерть обоих князей переносит в 6587 год, но смерть Изяслава указывает раньше Глебовой. Если последний порядок событий справедливее, то Святополк поступил в Новгород уже после смерти отца и, следовательно, не так, как старший сын киевского князя. Когда киевским князем был Всеволод, Святополк продолжал, однако, несколько лет быть князем новгородским, и только в 1087 г. переселился в Туров. Ясно, что на княжение старших сыновей киевского князя в Новгороде не следует смотреть как на что-то обязательное для Новгорода. Это были случаи, которые поддерживались тем, что Новгород созназал свое старейшинство, после Киева, в ряду русских земель и потому находил уместным, чтобы, сообразно такому своему достоинству, и князем у него был старший сын старейшего над всеми князьями русских земель. От времен Ярослава до конца -го века не видно участия Новгорода в поставлении у себя князей; по не следует забывать, что известия о Новгороде, вообще относящиеся к этому периоду времени, слишком кратки, и мы не знаем подробностей, которые бы могли указать нам на влияние народного начала и разъяснить степень его участия в этом вопросе. Но в последние годы XI-го века Новгород ярко заявил это участие. Неизвестно, кто был князем в Новгороде после ухода Святополка в Туров в 1087 году. Этот уход не понравился тогда новгородцам. В одних источниках ') указывается на посажение Мстислава в Новгороде как на факт, непосредственно следовавший за уходом Святополка; но, по другим летописям, первое призвание Мстислава было в 1095 г. из Ростовской Земли. Как бы то ни было, в 1095 г. новгородцы являются с самобытным правом выбирать князя. Перед тем князья советом назначили в Новгород князя Давида смоленского. Но едва Давид поехал в Новгород, как новгородцы сказали ему: "Не ходи к нам; воротись и сиди в Смоленске!" Они избрали своим князем Мстислава, сына Мономаха, бывшего прежде в Ростове.

С этих пор в летописях уже постоянно видно, что Новгород избирает себе своих князей; но неизвестно, и ничто не дает нам повода сомневаться, чтоб то же право им не было сознаваемо и прежде. Действительно, случаи, что старшие сыновья великих князей киевских были князьями новгородскими, побуждали самих князей пытаться обратить их в правный обычай. В 1102 г. Святополк и Владимир составили между собой ряд, чтобы Мстислава взять из Новгорода и посадить во Владимире-Волынском, а Новгород дать сыну Святополка. Мстислав, по приказанию отца, прибыл в Киев. Но тогда новгородцы, приехавшие с ним, говорили от лица всего Новгорода такие речи: "Нас прислали к тебе и сказали так: "Не хотим Святополка, ни сына его, — если у него две головы, то посылай его. Мстислава дал нам Всеволод; мы вскормили себе князя, а ты ушел от нас". Святополк сколько с ними ни бился, сколько ни спорил, но ничего не мог сделать, и должен был уступить; Мстислав отправился снова в Новгород. Таким образом, несправедливо, чтоб события, случившиеся при Всеволоде Мстиславиче, произвели коренной переворот в политическом порядке Новагорода. Мстислав пробыл князем до 1117 года. Когда его взяли в Киев, приготовляя к великому княжению, в Новгород был послан сын Мстислава, Всеволод. Тогда произошло какое-то смятение, которого подробности ускользнули от летописцев. В следующем году Владимир-Мономах, с Мстиславом, призвавши новгородских бояр в Киев, привели их к крестному целованию, а некоторых заточили в тюрьму. Это были те, которые грабили каких-то Даньслава и Ноэдрьчю; в том числе был сотский Ставр, к которому, быть может, относится старая песня о боярине Ставре Годиновиче.

На этот факт нельзя смотреть как на доказывающий недостаток той свободы, какая является впоследствии, потому что и после случались примерь!, когда князья действовали, по-видимому, самовластно, сажали в тюрьмы, ссылали и сменяли; но в самом деле они позволяли себе это потому, что опирались на сильную партию в народе. И здесь, как видно, Владимир и Мстислав расправились с такими, которые составляли немногочисленную партию, имевшую против себя большинство. Поступок Мономаха не лег тяжелым воспоминанием на новгородцев; впоследствии имена Мономаха и Мстислава для них были любезны. Так же точно по известию, что в 1120 г. пришел какой-то Борис посадничать в Новгороде, нельзя делать заключения, что в это время посадник поставлялся в Новгород без воли граждан. Мы не знаем, что это за Борис; может быть, он был и новгородец, и призван вечем к своей должности из временного жительства в Киеве, а может быть, это княжеский наместник. Точно так же неизвестно, кто был Данил, пришедший из Киева посадничать в Новгород в 1129 году. Находя, что в конце XI века новгородцы уже смело проявляли сознание права избирать князей, изгонять их и составлять самоуправное тело, не видим поводов думать, чтоб и ранее этого времени то же сознание не существовало в такой же силе. Возвращенная Ярославом, посредством грамот, Новгороду независимость не была подавлена с тех пор.

Несомненно, что Новгород, при сознании самобытности, сознавал однако единство с остальной Русью, и так как политическое единство России было в то время крепче, чем впоследствии, когда уже его ослабили частые междоусобия князей и областных племен, то Новгород выражал это сознание большим своим примыканием к Киеву, как к центру. Великий князь для Новгорода был верховный глава, установитель ряда; он длолженствовал им быть для всей Земли Русской. Это понятие оставалось неизменно в течение последующих столетий. Как при Изяславе Ярос-лавиче новгородцы сознавали эту верховность в киевском князе, так впоследствии — во владимирских и наконец в московских князьях. Это сознание шло рядом с сознанием областного права и своей гражданской и политической свободы. Как при Свято-полке новгородцы предлагали киевскому князю послать к ним сына, если у него две головы, как скоро они сами хотели не этого, а другого князя, — так впоследствии они готовы были с оружием отстаивать всякие превышения, по их понятию, власти со стороны великих князей, когда последние жили во Владимире и Москве. В основе всего этого не лежит что-нибудь совершенно исключительное, принадлежащее одному только Новгороду и совершенно чуждое длругим землям. Федеративное или удельно-вечевое начало проникало в жизнь и других земель; только в Новгороде оно проявилось осязательнее. И этому были причиной следующие обстоятельства: во-первых, географическое положение страны становило Новгород вне тех потрясений, какие испытывали другие русские земли, как, напр., южные. Новгород был отдален от кочевья диких орд тюркского племени, которых соседство было столь гибельно для южной и средней Руси. Если бы даже половцам пришла непреодолимая охота разорить Новгород, если бы половецкие орды решились пуститься в такое далекое пространство, то Новгород находился за дремучими лесами и болотами; путь к нему до крайности был неудобен, сообщение производилось водой, а орды ходили только по степям. Инородцы чудского племени, окружавшие Новгород, не отличались предприимчивостью: они только защищали себя, да и защититься не могли, и — рано или поздно — уступали нравственной и физической силе славянских поселенцев.

Таким образом, изгнанные из Новгорода князья не имели возможности возвращать себе власть при посредстве чужеземных сил, как это делалось часто на юге. Новгородская Земля не была проходная, как, например, Киевская, Черниговская, Волынская, Смоленская, и потому не могла сделаться поприщем перекрестного столкновения интересов князей и племен. Новгород стоял вдали, так сказать, в углу; за ним кончался русский мир. Новгород в землях к северу, востоку и западу от пего естественно был господин: ни в какой другой русской земле не могло образоваться побуждения посягать на эти отдаленные страны. Тогда как другие земли, соприкасаясь между собой в неясности границ, имели поводы ко взаимному столкновению, Новгород со своими владениями самой природой поставлен был в такое положение, которого законность выказывалась для всех сама собой, более чем в других краях русского мира. Новгород расширял свои сладения на три стороны: к северу, востоку и западу, и не встречал соперничества с другими русскими землями; в то же время увеличение владений приносило ему богатства; самые эти богатства доставать и пользоваться ими первоначально могли только новгородцы: эти богатства состояли в мехах и добывались в таких краях, куда проникать, по месту жительства, удобнее было новгородцам, чем другим. Вместе с этим Новгород, находясь недалеко от Балтийского моря и овладев его берегами, естественно должен был стать главным пунктом торгового сообщения всего русского мира с Балтийским морем и через то с Европой. Центры других земель, как, например, Полоцк и Смоленск, принимали участие в балтийской торговле, но по своему положению должны были занимать второстепенное место, потому что Новгород был ближе к морю, стоял на самом удобном пути и владел этим путем вплоть до моря. Между тем, пока эти выгоды постепенно не установились, сам по себе новгородский край не представлял приманки для князей и их дружинников н те времена, когда русская жизнь имела еще тяготение к югу. Властью в Новгороде стали дорожить уже тогда, когда великие князья нашли себе другое удобное помещение па северо-востоке, а не на юге. Тогда только князья смотрели на княжение в Новгороде, как на что-нибудь достойное домогательства. В XI и даже XII веке новгородцы обвиняли князей, зачем они уходили от них. Когда Мстислава хотели от них взять, они предъявляли свои права на него, говоря, что они вскормили себе князя: видно, что в те времена новгородцы дорожили князем, как скоро находили такого, который был им по нраву.

Много должно было способствовать образованию особого характера новгородской жизни и этнографическое родство Новгорода с Южной Русью. Отрывок племени, очень близкого к южно-русскому, а может быть, и того же самого, заброшенный в незапамятные времена на отдаленный север, должен был невольно склоняться народной симпатией к Киеву, где новгородцы находили в обитателях сходство и в языке, и в нравах, когда между тем окружавшие их славяне представляли, в этом отношении, черты более отличные. Даром что временное подчинение и подданство Киеву в конце X и начале XI века произвело некоторую враждебность во взаимном воззрении Руси и Новгорода: — дружелюбный характер возобновился, когда победы новгородцев, посажение ими в Киеве государя, сбили высокомерие победителей, — когда киевляне не имели уже права называть их в насмешку "плотниками", которых они, их господа, заставят строить себе хоромы. Этнографическое родство новгородцев с южпорусами необходимо должно было участвовать в этом тяготении Новгорода к югу, — к Киеву: оно проявляется в первые века нашей удельно-вечевой истории резко и оригинально. Край отдаленный, разрезанный другими землями, вмещал народные элементы иные, чем в этих близких землях, сходные с теми, которые господствовали вдалеке. Самая эта даль поддерживала симпатию. Новгород оставался в крепкой связи с Южной Русью и только тогда стал примыкать к восточному центру, когда, с одной стороны, южный край опустел, упал силами и потерял свое значение, а с другой — выгоды быть в связи с восточным краем преодолели прежнее народное нерасположение. Но если этнографическое свойство с Южной Русью поддержипало народную и политическую связь Новгорода с ней, то, с другой стороны, этнографическое различие с племенем восточно-русским, без сомнения, способствовало стремлению удерживать свою областную самобытность, когда обстоятельства клонили Новгород к Восточной Руси. Таким образом, первое, в более лревние времена, не дало Новгороду со вершенно отложиться от русского мира, укрепляло сознание единства со всей Русской державой, со всей группой земель, находившихся под первенством Киева; второе, в последующие времена, не давало Новгороду скоро слиться с остальным русским миром и побуждало противодействовать возникавшему единодержавию. Наконец, ряд исторических событий способствовал самобытному складу новгородского быта. Низведенный на степень киевского пригорода, Новгород оказал важное пособие Ярославу, получил от него грамоты, которые сделались фундаментальным историческим преимуществом, — как в воспоминании новгородцев, так и в сознании князей. Князья помнили, что Великий Новгород оказал услугу их прадеду, их общему родоначальнику; Новгород указывал князьям на свои грамоты как на право, полученное им от общего родоначальника княжеского дома. Без сомнения, сами по себе эти грамоты, без изложенных выше условий, были бы скоро попраны и забыты; но когда положение, в каком находился Новгород, помогало сохранению их силы, когда нарушать их было не легко, да нередко и не представлялось в этом необходимости, — при таком положении дел грамоты эти получали великое значение, и мало-помалу стали обычаем, почтенною дедовской маститой древностью, которую нарушать было бы нравственным проступком. Новгород имел то же, что другие земли; но это общее достояние освящено у него было особым образом. Таких обстоятельств не случалось в других землях. Впоследствии, когда начались междоусобия Ольго-вичей с Мономаховичами, а вслед за тем — дома Юрьева с Мстиславичами и их потомками, и вместе земель восточно-русской и южно-русской, — Новгород, до того времени державшийся связи с Киевом, часто находился в недоумении, к какой стороне пристать; и он должен был сообразоваться со своими выгодами. Частая перемена великих князей, неясность прав на великокняжение, способствовали большему утверждению областной автономии в противоположность единству, связуемому властью великого князя.

В ряду событий новгородской истории Х1-го века обращает на себя внимание нападение двух князей полоцких — в 1020 г. Брячислава и в 1066 г. и 1069 Всеслава. Во всех трех случаях набеги сопровождались грабежом и пленением. В первый раз, хотя Брячислав успел взять Новгород и погнал из него много пленников, но был потом разбит. Всеслав в 1066 году взял Новгород и ограбил его; в 1069 г. напал опять и был отбит князем Глебом. Этот Вссслаз был отпущен "Бога деля" — говорит летописец.