"Хулио Кортасар. Лодка, или Еще одно путешествие в Венецию" - читать интересную книгу автора

которая говорит о том, чего не знает. Поедем вместе.
Он намекает на мои рассуждения о живописи, не будем спорить, прав он
или нет. Во всяком случае, оба говорят так, будто перед каждым из них стоит
зеркало: прекрасный диалог для бестселлера, чтобы заполнить ерундой пару
страниц. Ах да, ах нет, ах время... А для меня все было предельно ясно:
Валентина ловит момент, чтобы найти себе жениха, она - неврастеничка и
психопатка, двойная доза элениума перед сном, старое-престарое изображение
нашей юной эпохи. Я держала пари сама с собой (сейчас я это хорошо помню):
из двух зол Валентина выберет меньшее - меня. Со мной никаких проблем (если
она меня выберет): в конце поездки - прощай, дорогая, все было прекрасно и
замечательно, прощай, прощай. А вот с Адриано... Мы обе знали: с мужчиной, у
которого такие губы, не играют. Его губы... Мысль о том, что она позволила
им узнать каждую клеточку своего тела; есть вещи, которые выводят меня из
себя, - понятное дело, это из области либидо, we know, we know, we know[13].
И все-таки как хорошо было целовать его, уступать его силе, мягко
скользить по волнам наслаждения, которое дарило ей тело, обнимавшее ее; чем
отвергать его, намного лучше разделить с ним это согласие, которое он, снова
уйдя в наслаждение, переживал будто впервые.
Валентина встала первая. В ванной она долго стояла под сильной струей
воды. Когда она, надев халат, вернулась в комнату, Адриано, полусидя в
постели и улыбаясь ей, неторопливо курил.
- Хочу посмотреть с балкона на сумерки.
Гостиницу, стоявшую на берегу Арно[14], освещали последние лучи солнца.
Фонари на Старом мосту еще не зажглись, и река была похожа на лиловую ленту,
окаймленную светлой бахромой, над которой летали маленькие летучие мыши,
охотившиеся за невидимой мошкарой; повыше стрелой проносились ласточки.
Валентина удобно устроилась в кресле-качалке, вдыхая посвежевший воздух. Ею
овладела приятная усталость, хотелось уснуть; возможно, она даже подремала
несколько минут. Но и в этом междуцарствии забвения она продолжала думать об
Адриано и о времени, слова монотонно повторялись, как припев глупой песенки:
время - это смерть, одна из масок смерти, время - это смерть. Она смотрела
на небо, на ласточек, игравших в свои невинные игры, - они коротко
вскрикивали, будто разбивали на куски синий фаянс сумерек. И Адриано - это
тоже смерть.
Любопытно. Залезать так глубоко, исходя из такой неверной предпосылки.
Может быть, так и могло быть (в другой день, в другом контексте). Удивляет,
что люди, столь далекие от искренности (Валентина в большей степени, чем
Адриано, это ясно), иногда попадают в точку; понятно, что они не отдают себе
в этом отчета, но так-то и лучше, что и доказывается последующими событиями.
(Я имею в виду, лучше для меня, если правильно смотреть на вещи.)
Она резко выпрямилась. Адриано - это тоже смерть. Об этом она подумала?
Адриано - это тоже смерть. Она не чувствовала этого ни в малейшей степени,
просто перебирала слова, как в припеве детской песенки, а вышла такая
нелепость. Она снова откинулась на спинку кресла, расслабилась и опять стала
смотреть на ласточек. А может, не такая уж нелепость; во всяком случае,
стоило подумать об этом как о метафоре, означающей, что, отказавшись от
Адриано, она что-то убьет в себе, вырвет с корнем то, что родилось в ней за
это время, оставит ее наедине с другой Валентиной, Валентиной без Адриано,
без любви Адриано, если можно назвать любовью его невнятный лепет в течение
этих нескольких дней и яростное соединение тел, от которого она то будто