"Хулио Кортасар. Тот, кто бродит вокруг" - читать интересную книгу автора

Во имя Боби



Вчера ему исполнилось восемь, и мы устроили чудесный праздник: Боби так
радовался и заводному поезду, и футбольному мячу, и торту со свечками. Моя
сестра опасалась, как бы именно в эти дни он не принес из школы плохие
отметки, но вышло совсем наоборот - отметки у него стали лучше и по
арифметике, и по чтению, и незачем было отбирать у него игрушки, совсем даже
напротив... Мы сказали, чтобы он позвал друзей, и он привел Вето и Хуаниту;
и еще пришел Марио Пансани, но побыл недолго, у него болел отец. Сестра
разрешила им играть в патио до вечера, и Боби обновил мяч, хоть мы и
побаивались, как бы дети в пылу игры не помяли наши посадки. Когда пришло
время апельсинового сока и торта со свечами, мы хором запели "Зелененький
сельдерей" и долго веселились, ведь все были так довольны, особенно Боби и
сестра; я-то, конечно, не переставала наблюдать за Боби, но мне казалось, я
зря трачу время, наблюдать-то было нечего; вот так же я наблюдала за Боби,
когда он словно бы от всего отключался, когда я искала этот его взгляд,
который сестра, кажется, и не замечает, а мне он просто надрывает душу.
В этот день Боби только раз так взглянул на нее, она в это время
зажигала свечечки, и буквально через секунду опустил глаза и сказал как
благовоспитанный мальчик: "Чудесный, мама, торт", и Хуанита похвалила торт,
и Марио Пансани. Я положила длинный нож, чтобы Боби разрезал торт, и в эту
минуту особенно внимательно следила за ним с другого конца стола, но Боби
был очень доволен тортом и только едва посмотрел на сестру тем взглядом, а
потом сразу же сосредоточился на том, как бы ему нарезать торт на более или
менее равные куски и разложить их по тарелкам. "Тебе, мама, первой", -
сказал Боби, подавая ей тарелку, а после Хуаните и мне, ведь сперва - дамам.
Потом дети снова умчались играть в патио, только Марио Пансани не убежал с
ними, у него был болен отец, но Боби еще до этого снова сказал моей сестре,
что торт был замечательный, подбежал ко мне, кинулся на шею, чтобы
поцеловать и обмусолить как обычно. "Тетечка, какой чудесный поездочек!", а
поздно вечером залез ко мне на колени, чтобы доверить великую тайну:
"Знаешь, тетя, теперь мне восемь лет".
Мы легли довольно поздно, была суббота, и Боби тоже мог сидеть с нами
допоздна. Я ложилась последней, а перед тем прибрала столовую и расставила
стулья по местам, ведь дети играли в "Море волнуется" и другие игры, от
которых в доме все вверх дном. Я спрятала длинный нож и, прежде чем лечь в
постель, убедилась, что сестра уже блаженно спит; потом прошла в комнатку
Боби и посмотрела на него: он лежал на животе, как любил спать совсем
маленьким, скинув простыни на пол и свесив с кровати ногу, но спал крепко,
зарывшись лицом в подушку. Был бы у меня сын, я бы тоже позволяла ему так
спать, да что теперь об этом думать... Я легла, и мне не захотелось читать,
хоть это было плохо, потому что сон не шел ко мне и происходило то, что
всегда бывало в этот поздний час, когда становишься совсем безвольной, а
мысли идут вразброд, и некоторые кажутся точными, неоспоримыми и почти
всегда ужасными, и не выбросить их из головы и не отогнать молитвой. Попила
сладкой воды и стала ждать, пока засну, считая до трехсот в обратном
порядке, а это гораздо труднее и поэтому скорее заснешь; и когда вот-вот