"Анна Коростелева. Александр Радищев" - читать интересную книгу автора

имели успех.
- Для будущего маскерада фонтаны из Парижу привезены, ища не собраны.
Прожив неделю в деревне, Александр расслаблялся и переходил на язык
вполне простонародный.
- Как же их везли? - зевает матушка, прикрыв рот платком. - Я чаю, всех
забрызгали?
- Ну, всех не всех, - отзывается Александр, дивясь сам себе, что это он
такое говорит, и умолкает.
- А вот растолкуй мне, друг мой, что это в Европе за диковина завелась.
Будто стол огроменный, из конца в конец не видать, убит не помню синим, не
помню зеленым сукном, а к нему палочки даются: с одного конца потолще, а с
другого - самыя тоненькия. А вилок и ножей нет. Уж вечер начнется, а кушанья
никакого не несут. Из яств на столе одни шары, и таковы-то твердые - не
укусишь.
- Ах, матушка, вы меня уморите когда-нибудь, - отозвался Александр.
Принялся было объяснять, но как скоро увидел в дверях Груню, то только рукой
махнул. Груня подмигивала и вся светилась.
- Пейте, матушка, простоквашу. Я мигом.
В ту ночь его петербургская завивка пошла к чорту, а новой в
Преображенском взять было неоткуда.

* * *

- Ой-ей, - сказал себе Радищев однажды утром, заподозрив у себя
признаки нехорошей болезни. Бегал по набережной Невы, визита у врача
дожидая, кусал ногти. И хотя врач того же дня пополудни в том его разуверил,
а все ж таки гибель Федора Васильевича покойного, любезного друга и
наставника, при сем инциденте припомнилась.
Федор Ушаков, бывший в студенческой компании с Радищевым вместе в
Лейпциге, на четвертом году их там пребывания от скверной болезни умирал.
Никто не мог этих ужасов ни видеть, ни слышать, вся русская колония от
самого имени его открещивалась, и один только Радищев, натурально, дежурил
при нем по двое суток, после из его покоя выходил, невидящими глазами глядя
перед собой и пошатываясь, и родному брату Федора, Мише Ушакову, о состоянии
больного пересказывал, а Миша бледнел, уши зажимал и просил без детальности,
особливо чем рвало и где какие пятна выступили, молил не объяснять.
Ясный и блистательный ум Федора Васильевича в минуты облегчения как
вспышка проявлялся, и Радищева он к энциклопедистам и Гельвецию приобщил и
значительно разум ему попрочистил. Когда совсем ему худо сделалось, просил
он яда, Радищев не дал и во всю жизнь после казнился. Четыре часа с минутами
уж тому оставалось, и врач свой вердикт произнес.
Пока Радищев бегал по Петербургу и волновался - до поры, которую лекарь
ему назначил, - воспомнил он Федора Васильевича ясно, с любовью и
содроганием, а все ж таки на резвости собственных его амурных похождений это
ничуть не отразилось, - назавтра ж порхал как мотылек.


* * *

Радищев валялся на постеле, напевая модные куплетцы с видом самым