"Владимир Корнилов. Годины " - читать интересную книгу автора

остриженный, с настороженным взглядом неглупых глаз, отлично знает, что
только он, дивизионный комиссар, стоящий здесь, у начала переправы, пока
еще мешает общему взрыву все сметающей людской стихии.
Степанов опять ощутил неприятное чувство от близкого присутствия этого
непохожего на других солдата, хотел сказать Чудкову, чтобы подвели к нему
странного человека, но вздрогнул от натужного, взвинченного до
пронзительного крика голоса:
- Братцы! Немец на переправе! Все тикай на паром!.. Бей
предателя-комиссара...
Когда слух изумленного Степанова еще воспринимал натужный,
насильственно взъяренный голос высокого солдата, он увидел направленный ему
в грудь пистолет.
Выстрел он тут же услышал, но удара пули не почувствовал. Еще не успев
понять, он увидел, как обмякло на руке высокого солдата маленькое тело
автоматчика Чудкова; Чудков подогнул колени, как-то нехотя, лицом вниз,
повалился на песок.
Степанов на гражданской войне и в мирной жизни встречался с трусостью,
изворотливостью, даже предательством. И все-таки, по устоявшемуся в нем,
несмотря на горький опыт, доверию к людям, по, обретенному им в этом
доверии душевному благородству, не предполагал до самой этой минуты, что
нынешний враг, превосходящий в огне и военной силе, еще и грязен, и
коварен, и подл даже в таких вот мелких проявлениях войны. Ни на минуту он
не сомневался, что высокий солдат - не боец Красной Армии: ни один из
советских солдат не мог бы поднять руку на своего комиссара. Потом,
вспоминая все, что было на переправе, он, словно шкуру, сдирал с себя былые
представления о войне, о враге, с которым пришлось сойтись в
противоборстве, и молча и тяжело страдал, переживая в себе ту, прежде
немыслимую им, кровь, которую увидел на переправе,- за одни сутки переправа
обнажила перед ним все, что не было еще прожито на самой войне.
У высокого солдата уже выбили пистолет; и те самые до безразличия
усталые солдаты, которые в отупении, в страхе перед идущим вслед немцам
готовы были, отводя глаза, протолкнуться в общей массе мимо пытавшегося
остановить их комиссара, - те самые солдаты теперь ломили диверсанту руки к
спине так, что грудью он давил согнутые колени, пытался повернуть лицо к
солдатам, с яростью пойманного зверя рвался, кричал проклятья комиссарам, и
кто-то из солдат шагнул к нему и наотмашь ударил по мокрому, раскрытому
рту.
Степанов обводил медленным взглядом плотную, близкую, шумно дышащую на
него толпу; ему казалось, толпа стала еще плотнее и неподвижнее: солдаты,
которые были впереди, будто вросли в размятый песок берега и силой
напряженных ног и плеч уже сами противостояли напору тех, кто был позади. От
передних пошел и говор, быстро передаваемый по сторонам и в задние
напиравшие ряды: "В комиссара стреляли... диверсанта словили..."
Степанов слышал перекидывающийся говор, удивленный, вроде бы даже
виноватый, отметил и упорствующих общему движению стоящих перед ним солдат,
как заметил для себя и то, что бывшая почти безликой, казалось,
безразличная ко всему, кроме движения, людская масса вдруг обрела лица,
одинаково хмурые, утомленные, но отличные одно от другого. Он видел и лица
солдат, взахлест охвативших руки диверсанта. Один, что был невысок, но
крепок в груди, придавливал заломленную руку с какой-то злорадностью в