"Вардананк" - читать интересную книгу автора (Демирчян Дереник)

КНИГА ВТОРАЯ

После отъезда нахараров в Персию тревога и смута охватили всю Армянскую страну. Остальные нахарары, разъехавшиеся после Арташатского собрания по своим уделам, с нетерпением ждали вестей из Персии.

В стране создалось неопределенное, невыносимо тягостное положение.

Азарапет Вехмихр, Деншапух и могпэт Ормизд, которые из страха перед восставшим населением Айраратской равнины поспешили скрыться в Сюнике, вновь подняли головы после отъезда нахараров и пытались через сборщиков податей еще туже затянуть петлю на шее парода. Эти сборщики врывались в селения и монастыри и обирали их с беспримерной жестокостью.

Насилиям и вымогательствам – столь же безжалостным – подвергались и города и даже столица. Поборы выколачивались непомерные, чуть не в десять раз превышавшие обычные размеры. Спорщики не останавливались перед избиениями и даже убийствами, явно стремясь довести народ до отчаяния и вынудить его отречься от веры.

В результате этих притеснений к восставшим жителям Арташата и Акори начало присоединяться население и других дальних уделов. Ища спасения, люди покидали родные места. Толпы их можно было встретить всюду – и на дорогах и в населенных пунктах; они громко сетовали на свою судьбу, возмущаясь насилиями персов и бездействием нахараров.

К чему могло в конце концов привести подобное положение, не мог предугадать ни католикос, в растерянности сидевший у себя в Эчмиадзине, ни Атом, который видел, что волнение охватывает все большие и большие массы народа, и не знал, что ему предпринять. Он прилагал все усилия к тому, чтобы предупредить стихийный взрыв мятежа, сознавая, что персидское командование в Арташате, Зарехаване и других городах не преминет воспользоваться случаем, чтобы напасть на разрозненные силы нахараров и задушить сопротивление в самом зародыше.

Поскольку же Атом не знал еще, что нахарары-отступники возвращаются с войском обратно в Армению, он настойчиво подготовлял создание общегосударственного войска, как ему предписал Спарапет, хотя нахарары – как принявшие обет сопротивления, так и остальные – отнеслись к этому безразлично, а иногда и прямо выражали еще недовольство. Лишь Гевонд вместе с некоторыми другими пастырями непрестанно кружил по городам и селам, разжигая в народе жажду сопротивления.

Общую тревогу усиливало и полное отсутствие вестей от вызванных в Персию нахараров. Безвестность казалась зловещей и держала страну в напряжении.

Особо тягостным было положение супруги Вардана Мамиконяна. Помимо тревоги за судьбу мужа, которую разделял с нею весь армянский народ, супругу Спарапета крайне беспокоило и состояние здоровья свекрови: хотя престарелой госпоже и стало немного лучше, но было сомнительно, чтоб она оказалась в состоянии выдержать новые потрясения. Всвое время она узнала о грозном указе Азкерта, о его требовании или принять веру Зрадашта, или явиться к нему на суд. Не скрыли от нее и того, что Вардан уже выехал в Персию. Она требовала, чтоб ей сообщали все поступавшие вести; скрывать от нее что-либо – означало бы обманывать ее, а на это не дерзнул бы никто. Старшая госпожа была душой рода Мамиконянов, его совестью. Она была матерью полководца, которого почитали как святого даже в самых отдаленных уделах страны. Матери такого человека можно было говорить только правду.

Поэтому, несмотря на ее слабое здоровье, ей сообщали все доходившие вести.

Красноватый отблеск светильника трепетал на лице Старшей госпожи, когда жена Вардана кэшла снравиться о ее здоровье.

– Что прикажешь, Мать-госпожа? – спросила вошедшая, остаиавливаясь со скрещенными руками у ложа, на котором полусидела больная.

– Вести, какие вести?.. – глухо выговорила старуха, не поднимая головы.

– Нет ничего нового. Опаздывают вести.

– Не предали их еще смерти подвижнической? – пронизывая невестку взглядом, спросила Старшая госпожа.

– Нет.

– Тиран за горло схватил бедных сынков моих! – воскликнула с болью Старшая госпожа.

– Кто знает, Мать-госпожа? Будем уповать на бога! Быть может, спасутся они.

– Запаздывает что-то мой Зохрак!.. – со вздохом проговорила Старшая госпожа.

– Будет дома не сегодня-завтра, Мать-госпожа. Время уже, – печально отозвалась невестка. Ей сразу вспомнилось, для чего приезжает Зохрак.

– Смерть уже ступила на мой порог. Увидеть бы только Вардана и Зохрака моего, поюм бы… Ночью приходил ко мне во сне Спарапет Мушег; присел ко мне на ложе, тряхнул кудрями, молвил: «Душа Спарапета – в огне!..»

Она смолкла. Блеснули слезы в глаоах, она что-то невнятно забормотала.

– Что с тобой, Мать-госпожа?..

– Голос моего Вардана!..

Невестка взглянула на ее одухотворенное лицо и спустила голову. Пылающие глаза свекрови обжигали ее. Согбенная и высохшая, подобно древнему дубу, старуха простирала вперед руки, как бы стараясь что-то нащупать в возаухе.

Невестка не знала, как успокоить Старшую госпожу, которая уже чувствовала себя принадлежащей к миру мертвых. Суровая и властная старуха не принимала никаких утешений.

– Дай священное писание! – протянула руку Старшая госпожа.

Невестка подала книгу, которую старуха прижала к груди.

– Иди к себе! – повелела она.

Княгиня Мамиконян вышла в смятении и тревоге. Едва переступила она порог опочивальни, как у ворот замка послышался шум. Выйдя на террасу, она различила в темноте фигуры женщин на конях. Стража помогала им спешиться. Дворецкий побежал вниз.

– Прибыла госпожа Шушаник с ориорд Анаит и ориорд Астхик! -доложил он, вернувшись, и вновь побежал вниз – проводить гостей в замок.

Княгиня, обрадовавшись, поспешила навстречу дочери и девушкам.

– Слышала о твоей болезни, Анаит, – приласкала она девушку, взяв ее за руку. – А ты как выросла, Астхик! Заходи же, заходи…

Все уселись. Начались взаимные расспросы. Княгиня Шушаник рассказывала о жизни в замке Рштуни, о том, что и там не получали никаких вестей из Персии.

– Мать госпожа в большой тревоге. Уж и не знаю, что мне делать, – поведала ей супруга Вардана.

– Нам тяжело, а ей-то каково должно быть! – вздохнула госпожа Шушаник и пошла навестить бабушку.

Анаиг зячяла свое привычное место – на подушке у ног княгини Мамикоичн. Та ласково провела рукой по кудрям девушки и попыталась представить себе, какими глазами должен был бы смотреть на нее влюбленный юноша. У госпожи невольно мелькнула мысль, что у Артака прекрасный вкус: Анаит казалась созданным из снега сказочным существом, которое могло растаять от дуновения теплого ветерка.

Вернувшаяся княгиня Шушаник с грустью сообщила, что тревога за сына не дает уснуть Старшей госпоже.

– Что же ты делала у Масиса, Анаит? – спрашивала княгиня Мамиконян.

– Рукопись составляла, – смущенно ответила Анаит, как бы опасаясь этим сообщением выдать какую-то сердечную тайну. – Переписала отрывки из творения Мовсеса Хоренаци и разрисовала их…

– Славный подарок! – заметила госпожа Шушаник и незаметно улыбнулась.

Княгиня Мамиконян не разгадала смысла этих слов, но Анаит вспыхнула и выбежала. Астхик последовала за нею.

– Что с нею, что стало с бедной пташкой моею? – покачала головой княгиня.

Шушаник рассказала о сердечных муках Анапт. Княгиня грустно улыбнулась:

– Знать бы, какая судьба ожидает этих бедняжек. Ведь и Артак юноша с благородным сердцем…

– В зимнюю вьюгу распустились розы, долго ли им цвести? – со вздохом сказала Шушапик.

Княгиня встала, подошла к окну. За окном лежала ночь, не было видно ни зги.

Внезапно сверкнула молния, далеко в горах, загрохотал гром: начался ливень.

– Горе запоздавшим путникам, – негромко сказала княгиня. Она долго смотрела вдаль; сердце ег сжималось от острой боли.

– "Что с ними? И весточки нет!.. – прошептала она, продолжая смотреть в окно.

– Одному господу ведомо!.. – грустно отозвалась Шушаник.

Вернулись Астхик с Анаит, что-то прижимая к груди. Не желая мешать беседе княгини с дочерью, Анат неслышно скользнула к Шушаник и села из подушку у ее ног. Астхик присела рядом с нею. Княгиня обернулась, рассеянным взглядом окинула девушек и обратилась к дочери:

– Ведь ни одного дня покоя у него не было, ни одного дня не посидел дома, никогда не успевал снять с себя доспехи! Сколько лет я вам мать и жена ему – и ни одного дня всех вас вместе под одной кровлей не видела! Всегда вне дома, всегда в походах, всегда в скитаниях… Так и прошла вся жизнь!

– Что же делать? Такова уж судьба Мамиконянов, мать.

– Я не об этом говорю. Принимаешь честь – с нею неразлучны и обязательства. Мы – слуги народа… Я о судьбе своей говорю. А чести ронять нельзя, хотя бы пришлось принять мученический конец!

– Правильно, мать. Пусть не скажет никто, что Мамиконяны остались в долгу перед народом! Пусть уж лучше народ будет в долгу перед нами, и мы этого долга требовать не станем…

– Когда я выходила замуж, старая княгиня Гнуни сказала мне: «В благоустроенный ли дом ты идешь, Дестрик?..» Я говорю: «А чем это он не благоустроен, дом Мамиконянов?» А она мне: «Мамиконяны – слуги народа…» Ее слова я и повторяю. Благодарение господу! Да не оставит он и впредь меня и отца твоего в долгу перед народом! Пусть мы с частой совестью сойдем в могилу. Другие радости я не прошу. Мы – Мамиконяны!

– Он не примет веру Зрадашта! – уверенно продолжала княгиня. – На тысячу кусков его разорвут – не примет! Знаю я его нрав. Знаю и то, что принуждать его будут… Помоги ему, господи, выдержать испытание!

– Да минет его это испытание, мать! – простонала Шушаник. – Род Мамиконянов развеется прахом… Княгиня перекрестилась.

– Господь ему прибежище и сила!.. – простерла она руки к небу. – Господь милостивый, взываю к тебе грешными устами: если жив он – пусть вернется несломленным! Если не сломлен он – пусть живым вернется! – Она опустилась на колени и начала вслух читать молитву.

Княгиня и девушки последовали ее примеру. Когда она кончила молитву, Анаит расплакалась и упала лицом на подушку.

– Не плачь, милая! – приласкала ее Шушаник. – Даст бог, вернутся все незапятнанными и живыми.

– Знаю! Конечно, вернутся незапятнанными. Как же может быть иначе? Но живы ли?

– Живы, милая, не сомневайся!..

Послышался густой лай. К воротам вышла встревоженная стража. В темноте закопошились фигуры и быстро скрылись. Простуженно заскрипели ворога, проехали всадники. Топот был редкий: видимо, народу прибыло не много.

– Зохрак!.. Мой Зохрак!.. – послышался смешанный со слезами радости возглас Югабер, няньки молодого князя.

Во дворе поднялась суматоха. Шушаник, ее мать и обе девушки выбежали из покоя. Факелы, шипя под дождем, еле освещали прибывших. Не обращая внимания на дождь, госпожа первая сбежала вню и кинулась к высокому мускулистому и худощавому юноше. Шущаник, плача, обняла брата – Зохрак!.. Зохрак!.. – слышалось со всех сторон.

Сына Спарапета повели наверх. Слуги снимали с коней его вещи.

Вошли в покои. Зохрак пристально взглянул на мать и сестру, скользнул взглядом по Анаит и Астхик и, проведя рукой по мокрой от дождя одежде, остановился в нерешительности.

– Весь промок!.. – испуганно проговорила княгиня.

– Да, немного.

– Ну иди же, иди переоденься! -торопила мать.

Зохрак, не отвечая ей, озабоченно огляделся, как бы желая вспомнить что-то, и быстро повернулся к сепуху, который командовал замковой стражей и первым встретил его:

– Почему полк еще не в Зарехаване? Давно пора! Ведь они могут войти через Багреванд, в то время как наши здесь сидят у себя в шатрах! Не понимаю я этого.

– Спарапета ждем, – пояснил сепух.

– Отец еще не вернулся? – обратился Зохрак к матери и в горьком раздумье покачал головой. -Удастся ли ему вырваться из когтей Азкерта? И почему меня так поздно вызвали? Поехал бы и я с ним: если бы случилась опасность – были б вместе, хоть чем-нибудь бы ему помог – Иди, иди переоденься, – прервала Шущаняк с легкой улыбкой, любовно оглялывая брата, сильно возмужавшего за время пребывания в Греции.

– Сейчас, сейчас. А как Старшая мать? Спит уже?

– Пойди к ней. Почти не спит она, – отозвалась княпшя.

Зохрак быстро пошел в опочивальню бабушки. Все последовали за ним. Увидев его, Старшая госпожа крикнула и, дрожа, обняла его.

– Умереть мне за тебя! Прибыл, дитятко!.. – говорила она с плачем.

– Не плачь, Старшая мать! – засмеялся Зохрак. – Пусть плачут матери наших врагов!

– Воин… внучек мой… воин! Умереть мне за тебя, за меч, за оружие твое!

Старшая госпожа не выпускала Зохрака из объятий. Так мягко, как только было возможно для его стальных пальцев, юноша потряс ее за плечо и спросил:

– Ну, а здоровье твое как, здоровье?

– Ой, тише, ягненок кой, ты мне плечо раздавил, – кряхтя от боли и одновременно смеясь, сказала Старшая госпожа.

– Смотри же не вздумай умирать, Старшая мать, до нашей победы! Я приеду, сатв тюзеорсию тебя – с гусанами, с песнями, с плясками!

– Да, ягненок мой! Да, внучек!.. Ах, дождаться б, чтобы ты вернулся, сам опустил меня в родную землю. Тогда смогла бы я уснуть спокойно… – И она с тоской оглядела всех – Сладостна земля родная…

Взор ее упал «а молодых девушек.

– Анаит, дитя мое… и ты… Подойдите ко мне, подойдите! Поцелую вас, цветочки мои!..

Анаит и Астхик подошли. Старшая госпожа поцеловала их и внимательно оглядела.

– Еще не познали жизни… А ну, взгляните-ка мне в глаза… Старшая госпожа глубоко заглянула в глаза Анаит и Астхик, заглянула и в глаза Зохраку.

– Нет, живы подвижники мои: Вардан мой, Артак, Нершапух мой, Гадишо…

Она перевела взгляд на сноху и на Шушанкк:

– Все они – мои дети. Привел бы господь увидеть их всех вокруг себя, страну – спокойной, народ родной – смеющимся!.. Но злобен насильник, гибелью грозит стране!.. Ради этого и пошел на подвижничество сын мой, чтоб добиться мира для страны и народа. Да воздаст господь всем чужим странам, потом уж и стране Армянской!.. Ну, теперь оставьте меня.

Поцеловав руку Старшей госпоже, все вышли.

– Опора нашего дома – Старшая мать!.. – задумчиво проговорил Зохрак, оживление которого пропало после слов Старшей госпожи.

Он последовал за матерью, чтоб переодеться. Княгиня Шушаник увела Анаит и Астхик к себе.

Полное отсутствие вестей от уехавших в Персию нахараров вызывало все большее и большее беспокойство. Могло случиться, что они томятся в заключении или преданы казни… Не было исключено, что Азкерт уже выслал против Армении войска и они приближаются…

Тревога душила католикоса. Он разослал срочных гонцов к оставшимся в стране нахарарам с требованием безотлагательно явиться в Арташат на совещание.

«Если же не прибудете – знайте, что неминуемая гибель настала страны Армянской…»

Арташат переживал томительные, тоскливые дни. Обычно шумная столица умолкла, как бы замкнулась в себе. На улицах замерло движение. Оцепенелую тишину нарушали своим ляагом и стуком лишь кузнецы да паяльщики и лудильщики, но и они намного раньше обычного закрывали свои мастерские и собирались в узеньком тупичке в конце ремесленного ряда.

На городских стенах, враждебно поглядывая друг на друга, сновали у башенок персидские и армянские воины. Присматривался к персам крепостной воевода, недоверчиво покачивая головой. Горожане также смотрели на персидских воинов со жгучей ненавистью, бормоча проклятия при встречах с ними.

В ожидании вестей толпы бездомных крестьян и монахов, бежавших из родных мест от насилий персидских сборщиков, тесными группами бродили по городу и его окрестностям, сея тревогу и тоску.

От садов и скал расползались вечерние тени. Тоскливый день доживал последние часы. Вдруг у городских ворог закопошились люди: на взмыленных конях подскакал Атом Гнуни со своим телохранителем.

Атом остановил коня перед дворцом, в котором после отъезда нахараров в Персию временно поселился католикос. Служитель проводил Атома в покои. Католикос грустно сидел на коврике, разостланном на полу. Увидев молодого нахарара, он поднялся ему навстречу и радостно его приветствовал.

Атом, слегка покраснев, приложился к руке католикоса. Служитель разложил подушки для нахарара.

С тревогой глядя на Атома, католикос сказал:

– Никаких вестей!.. Страшусь я и опасаюсь: нет у меня надежды на благое завершение дела…

– Видно, плохо оно там обернулось, – задумчиво отозвался Атом.

Католикос с горечью воскликнул:

– Горе стране, против которой выступают ею же избранные сыны! Князья Мамиконян, Арцруни, азарапет, Артак…

– Не оплакивай их преждевременно, святейший отец! Пусть раньше вернутся! Еще посмотрим, какой вери они держатся… – с насмешкой проговорил молодой нахарар.

– Да сподобит меня господь умереть раньше, чем это сбудется! Да сподобит господь! – с горячностью воскликнул каголикос.

– Пока весть эта не подтвердилась, святейший отец. Я послал лазутчиков разведать. Да и зачем нам умирать? Мы еще сражаться должны. И не сомневайся: не останемся мы в долгу перед страной Армянской! Но… – он с досадой опустил взор, – нет известий! Да и я опаздываю!

– С чем ты опаздываешь? – спросил католикос с грустью и надеждой в голосе.

Словно говоря сам с собэй, Атом негромко вымолвил:

– Надо же организовать сопротивление… Не позволим мы им привести в страну вражеские войска!

Католикос в отчаянии ударил руками по коленям:

– И подымется у тебя рука против них?

– Я воин, святейший отец! Щадить я не имею права Католикос задумался, затем испытующе взглянул на Атома:

– А сможешь ли ты пойти с теми, кто остался верен?.. Разве вы готовы?

– Длл воина не может быть вопроса о готовности, святейший отец: на него идут войной – значит, он должен войну эту принять!

Горькие мысли овладели и молодым нахараром.

– Подозрения и сомнения грызут мне сердце! – признался он. – Неужели Спарапет и Артак Мокац могли поступиться своей совестью? Если да, то будет бой! И бой яе на жизнь, а на смерть!

Отрадно было глядеть на этого стройного, как тополь, молодого воина. Прекрасное лицо под шлемом с золотой насечкой горело вдохновением, рука сжимала осыпанную драгоценными камениями рукоятку меча. В глазах искрилась несгибаемая воля, решимость бороться к победить.

С улицы послышался шум большой толпы. Атом подошел к окну. Торопливыми шагами, почти бегом, ко дворцу приближались Гевонд, Езник Кохпаци и Егишэ. Их сопровождали всадники, по-видимому, прибывшие издалека: они были оборванны, имели усталый вид. Со всех сторон валила толпа. И вдруг пронзительный крик прорезал воздух:

– Весть злсзещая!.. Весть зловещая!..

Атом выбежал па террасу. За ним последовал католикос Гевонд бросился им навстречу:

– Святейший отеи, узнай страшную весть!.. Грядет сатана!..

Хриплый вопль пронесся над площадью:

– Горе потомкам Гайка!.. Горе потомкам Гайка!..

Из толпы вырвался обросший человек, весь в пыли, лохмотья его длинной рясы волочились за ш«м по земле.

Простирая вперед исхудалые руки, он вновь издал горестный вопль и, упав на колени, посыпал себе голову пеплом. Затем, обращаясь к Атому и католикосу, он привстал и вновь выкрикнул:

– Горе потомкам Гайка!.. Горе потомкам Гайка!..

Не отводя от него глаз, дрожа, католикос сурово повелел:

– Возвести нам весть зловещую!..

Вестник вновь упал на колени, рыдая обратился к католикосу и к народу:

– Слушайте, слушайте, святейший отец и народ армянский!.. Слушайте страшную весть! Отреклись от веры предков наших, заделались сынами сатаны Спарапет наш, марзпан, азарапет, владетель Арцрупи, владетель Рштуни и другие! Все! Все!.. – скорбно выкрикнул вестник и разорвал на себе ворот рубахи.

Толпа глухо застонала, послышались рыдания женщин. Католикос окаменел. Побледневший Атом злобно сверкнул глазами. Тяжелое молчание обрушилось на всех.

Внезапно с главной дозорной башни донеслись пронзительные ликующие звуки. Это персидские войска узнали об отступничестве нахараров, и трубач возвещал торжество Зрадашта… Зловещим был этот звук, словно возвещавший день страшного суда. Католикос осенил крестным знамением толпу, поднял руки и воззвал:

– Остались мы – и остался дух предков наашх. Да будет же он нам опорой!

Повелев Гевонду и его спутникам следовать за ним, католикос сделал знак рукой вестнику; тот встал и, не отрчхая пепла со своей головы, поднялся по лестнице, ведущей в покои.

Опустившись на подушки, католикос обратился к нему:

– Так говоришь, отреклись все?..

– Все, святейший отец! Все!.. Поклонились солнцу, побратались с Азкертом и вельможами арийскими и идут сюда с жрецами и персидским войском…

Католикос поник головой. Затем в порыве отчаяния он воскликнул:

– Иди сюда, садись рядом со мной! Плачь и скорби вместе со мной днем и ночью!.. Садитесь и вы кругом! Будем стенать о стране Армянской, подобно совам в ночи…

Гевонд, Езник и Егишэ, поникнув головами, сели рядом с католикосом. Вестник сел на пол перед католикосом, который, взяв горсть пепла с его головы, осыпал себя и начал бить себя в грудь.

– Соберитесь все вокруг меня, – зарыдал он, – плачьте о гибели страны Армянской!..

Вскоре и снаружи начали доноситься сгоны и причитания. Послышался громкий плач женщин, к нему присоединились горестные вопли мужчин:

– Горе нам! Горе! Пропали мы!..

– До коих же пор будем мы терпеть все это? Все обернулись в сторону, откуда раздался этот грубый выкрик.

– Не пойму я, к чему все это карканье? – говорил Аракэл. – Наступает бедствие – значит, нужно встать и бороться с ним, а не причитать!

– Бороться будут князья наши, Аракэл, ты не отчаивайся! – откликнулся кто-то в толпе.

– Будут ли князья бороться, или не будут – кровь-то проливать будем мы. Беда валится на нашу голову, нам и нужно самим о себе подумать. У волка шея толста оттого, что он сам себе пищу промышляет, на других не надеется… Ну, кто вверен присяге – за мной…

– Все! Мы все!

За ним хлынула вся толпа.

Аракэл решительно двинулся к покоям католикоса.

Во тьме слышались стоны, плач, протесты, проклятья, рыдания и причитания женщин. Толпа дошла до входа в покои католикоса и ворвалась внутрь. И это никому не показалось странным: в минуту бедствия люди забыли о различии между великими и малыми мира сего.

Аракэл еще сохранял выжидательное молчание, как бы желая узнать, что намерены сказать или совершить власть нгущие. Но толпа глухо рокотала, проявляла все нараставшее нетерпение.

Задумавшийся Атом стряхнул с себя оцепенение и неприязненно спросил:

– Чего вам здесь надо? Ответ последовал не сразу.

– Ну, говорите же, чего вы хотите? -нетерпеливо повторил Атом, обращаясь к стоявшему впереди всех Аракэлу, который пристально и злобно глядел на него.

Атом перевел взгляд на остальных: перед ним стояли люди с взволнованными, искаженными тревогой и страхом лицами. Поняв, что ничего он от них не добьется ни расспросами, ни если даже прогонит их из дворца, – он почувствовал, что в нем вскипает гнев. Неслыханная дерзость этих крестьян оскорбляла не только княжеское достоинство, но и самолюбие отважного воина. Однако не успел он заговорить, как Аракэл вновь грубо крикнул:

– Как же это получается, князь? Так нам и дожидаться, чтоб изменники наши объединились с нашими врагами, пришли и уничтожили нас?

– Дальше?.. – раздраженно бросил Атом.

– Я тебя спрашиваю, князь: намерены вы послать войско против них или не намерены?

– Да ты… ты!.. – Атом был так возмущен, что не смог закончить начатой фразы.

– Оставь хитрить, князь! – со спокойным пренебрежением прервал его Аракэл. – Если наши нахарары отступились от нас, то скажи нам прямо, и мы сумеем судить их и расправиться с ними.

– Истинно так! Господь правый! – отозвались со всех сторон.

Атом сознавал нравственную силу, вдохновляющую этого простого воина, присягнувшего защищать родину, но был ошеломлен: не так велико было чувство возмущения, как изумление неслыханной дерзостью простолюдина. Сузив глаза, Атом шагнул вперед: ясно было, что он собирается проучить Аракэл?.. Но католикос, лучше него понимавший, что именно вызвало вспышку ярости крестьянина, предостерегающим движением поднят руку:

– Именем бога, отойди, князь!.. Тут дело совсем в ином… Атому остался непонятен смысл этих слов, но, уважая сан католикоса, он остановился, весь дрожа от негодований. Католикос обратился к Аракэлу и к толпе:

– По какому праву восстаете вы против господ ваших, миряне? Изгнали вы страх из сердец ваших? За всех ответ дал Аракэл:

– Святейший отец, выслушай нас: враг, подлинный враг идет на нас! Да и близкие наши тоже оборотились врагами и тоже идут на нас… Нахарары, разъехавшиеся по уделам своим, оставили страну в огне. Какой уж теперь страх! Какое теперь право? Кто теперь господин и кто слуга, коли смерть стоит перед всеми Теперь стереть надо все эти различия с лица земли!

– Сами мы теперь и господа и слуги отчизны нашей! Наша теперь страна Армянская! – послышались голоса из толпы. Атом шагнул к Аракэлу и окинул его суровым взглядом:

– Ты посвятил себя смерти, присягнул воевать за народ – и этим бахвалишься, забыв о всякой пристойности!

Не опуская упорного, недоброго взгляда, Аракэл с глухой угрозой бросил:

– Весь народ присягал защищать отчизну!

Атом так и не успел ничего ответить этому преступившему всякие границы крестьянину: снаружи донесся оглушающий гул толпы, и с воплем вбежал служитель:

– Князь!..

Перед дворцом что-то происходило. Атом поспешил к выходу. Какой-то всадник с разъяренным, налитым кровью лицом, яростно орудуя плетью, расчищал себе дорогу ко дворцу. Это был один из высокопоставленных сановников – письмоводитель Васака. О нем ходили слухи, что он уже отрекся от веры предков. Толпа глухо зашумела:

– Почему он избивает нас, чего он хочет?..

– Разойдитесь, псы мятежные! Кто позволил вам здесь толпиться? – орал всадник.

Выбежавшие из покоев католикоса Аракэл и его спутники с беспокойством смотрели на происходящее.

– Уразумейте, вы, порождение свиней! Раз отреклись первейшие лица страны, значит, отреклась вся страна! Против кого же вы собрались? Разойдитесь!..

– Так ты тоже отрекся от веры?.. – прервал его, дрожа, дед Абраам.

– Отрекся охотно и с радостью! – вызывающе ответил тот, и плеть опустилась на плечи деда Абраама.

Аракэл сбежал с лестницы, подскочил к всаднику, железными пальцами вцепился ему в плечо, стащил с коня и с дергающимся от бешенства лицом крикнул:

– Кончайте с собакой!..

Толпа зарычала, в сброшенного наземь отступника полетели камни. Испуганный конь ускакал, сбив несколько человек по дороге. Избиваемого камнями заслонили люди, творившие самосуд. Пыль стояла столбом, слышались отрывистые восклицания, глухое бухание камней, причитания женщин – и все покрывал гул общей ярости. Все кончилось так быстро, что, пока Атом и католикос опомнились, на площади уже лежал растерзанный труп, почти не видный из-под груды камней.

Лишь сейчас, впервые за всю свою жизнь, Атом воочию увидел, что такое ярость простолюдина, впервые убедился, что когда простолюдин выйдет из повиновения, он не остановится ни перед насилием, ни перед убийством, уже не тая накопившейся в нем горечи и яростной ненависти к власть имущим; что, однажды поднявшись, он снесет с пути и уничтожит все и всех!.. «Так вот на что они способны, если только…» – мелькнуло в голове Атома. Ему не терпелось обуздать толпу, одернуть грубого и дерзкого Аракэла. С дрожью омерзения взглянул он на труп побитого камнями, и лишь самообладание воина помогло ему сдержать себя.

В этот миг Атом заметил смотревшего на него со злорадством начальника персидского отряда, окруженного персидскими воинами. Немного дальше стоял воевода крепости Аветик с армянскими воинами. Атом с яростью почувствовал, как падает в глазах всех его княжеское достоинство, его авторитет военачальника. Он почувствовал ненависть к простолюдину, попиравшему его власть, установленные законы и порядки. В состоянии глубокого душевного смятения он услышал громкий голос Аракэла:

– Вот так и всех сотрем с лица земли!.. После вероотступничества нет ни князя, ни простолюдина, ни господина, ни слуги!

– Не-ет! Не-ет!.. – яростно подхватила толпа, совсем обезумевшая после убийства отступника.

Атом почувствовал, как кровь бросилась ему в голову: это было уже нестерпимым оскорблением для его самолюбия. Рука его рванулась к мечу. Но католикос взмолился:

– Во имя всевышнего, князь, сдержи себя, не время сейчас!.. Не проливай крови безвинных!

Атом не мог успокоиться. Еще более задело его то, что Аракэл поднялся по ступенькам и властно потребовал у католикоса:

– Издай повеление: кто отречется – да погибнет! Повели нам стереть их с лица земли!

Католикос смутился:

– Ты требуешь, сын мой, чтоб я превратил в развалины страну Армянскую!

Атом не успел вмешаться; в сплошной гул слились голоса:

– Отрекшиеся от родины – смерть!..

– Куда они идут? Зачем ведут врагов с собой?

– Мало их было, теперь хотят новых насильников на шею нам посадить!

– Будь они прокляты!..

– В преисподнюю их, пропади они пропадом!

– Сокрушите их, не то мы сами!..

– Не позволим ногой ступить на нашу землю! В порошок сотрем!..

Кипела людская масса, поправшая ьсе старые порядки и законы и обретшая сама себя.

– Святой отец! – настойчиво повторил Аракэл. – Наши нахарары изменили нам. Больше они для нас не существуют. Мы дала клятву защищать страну, и мы будем противостоять врагу. Издай повеление: уничтожать изменников и врагов-малых и великих. Пусть убивают отступников: господин – слугу, слуга – господина, каждый из нас – отца, мать, сына, жену, брата!.. Установи кару! Не то мы сами ее установим, и тогда горе предателям!

Атом разрывался от ярости и от обуревавших его сомнений. Его сжигало страстное желание изрубить, уничтожить этих обезумевших, забывших всяксе закокопочитание людей, но, с другой стороны, его волю сковывало подчинение католикоса и духовенства воле народа. Он с обядой и раздражением смотрел, как Гевонд и Езник, а за ними и Егишэ подошли к католикосу и обратились к нему:

– Разошли воззвание, владыка!.. Прав простолюдин! – настаивал Гевонд.

Воцарилось молчание. Все ждали. Переживая сильную внутреннюю борьбу, католикос заговорил, как бы обдумывая свое решение:

– Подорвано единение наше!.. Преданные вере – отреклась! Простолюдин восстал!.. В преддверии гибели стоим мы всем миром, и нет уже ни князя, ни простолюдина, ни мужа, ни жены, ни старших, ни малых, ни б"?"км и ни чужих…

– Издай попеление! Встань сам и иди к народу, подними его на бой с изменниками! – сурово требовал Саак.

– Господин – на слугу! Слуга – на господина! – словно молотом бил Аракэл.

– Господин – на слугу!. Слуга – на господина! – глухо прогремела толпа.

– Издай повеление, святой отец! Иди подними народ! – раздались со всех сторон голоса толпы, уже беспрепятственно заполнявшей дворцовые покои.

Католикос вздохнул, перекрестился. После короткой внутренней борьбы он как бы обрел успокоение, просветлел яйцом и взволнованно обратился к народу и духовенству:

– Да будет так, как молвил крестьянин: «Господин – на слугу, слуга – на господина!..» Глас народа – глас божий! Провозглашаю войну всенародную в защиту отчизны! Сам посвящаю себя ей, покидаю престол свой – иду поднимать народ на бой с предателями!

– Посвящаю себя защите отчизны и я! – выкрикнул Гевонд.

– И я!.. И я! – отозвались Езиик и Егишэ.

Атом стоял в оцепенении. Молодой воин, хорошо знающий военное дело, не знал, как понимать то, что происходит на его глазах, и как надлежит поступить ему самому. Совершалось нечто неслыханное и невиданное, опрокидывавшее все прежние представления о порядке, законе и власти! Старшие нахарары страны отреклись от веры, объединились с врагом, шли походом на отчизну; остальные нахарары разъединены, общсгосударственвое войско все еще не создано, католикос не противится расшатыванию власти; народ, разрушив все преграды, стоявшие между простолюдином и нахараром, попрал власть и восстал, чтоб стать господином своей судьбы.

Все это больно задевало Атома. Но одновременно он чувствовал и невольное восхищение бесстрашием Аракэла и его товарищей. В душе его росло уважение человека отважного к смелым людям. Это чувство возросло еще болпше, кот да Атом заметал, что начальник персидского отряда, отдав спешные распоряжения своим подчиненным, увел отряд к башням городской стены, очевидно намереваясь подготовиться к нападеиию. Атом взял себя в руки и спокойно вошел в дворцовые покои, как если б ничего не произошло. Вошел и католикос.

Атом понемногу приходил в себя. Он вспомнил распоряжения и приказы Вардана относительно обороны страны, мысли Спарапета о прелом народе, об отношении военачальника к войску, его завет: «Надейтесь на народ…» И юноша-воин почувствовал, чго до сих пор он недооценивал простой народ. Ведь только на жетании и умении народа бороться зиждилась последняя надежда страны. Атом понял, что единственная сила, которая способна сопротивляться и готова подняться для сопротивления, – это народные массы. Как воин, он оценил это и решил примириться, претерпеть – «пока, на время!.». Понял он и то, что если станет противиться народу, то нанесет своему княжескому достоинству и чести еще больший урон, – ибо не время теперь думать о своем княжеском самолюбии. Страна стояла перед смертельной опсаностью, и он обязан отвечать перед этой страной и перед своей совестью. В нем заговорил храбрый воин и патриот. Он остановился посреди покоя и просто, но с властным оттенком в голосе, заявил:

– Слушайте, пастыри духовные, и вы, братья сельчане!.. Не считайте, что мы, воины, станем попустительствовать изменникам родной страны. И мы не окажем пощады ни владетелю Мамиконяну, ни Аматуни, ни Арцруни и никому-либо иному – будь то мирянин или лицо духовное! Нет пощады отступникам!

– Не будет им пощады! Сотрем с лица земли! – отозвались присутствующие.

– А ты не отчаивайся, святой отец! Страна защитит себя! – обратился Атом к католикосу. – Будь в этом уверен! – Дай бог! На бога уповаю! – откликнулся католикос.

– Будь уверен! – повторил Атом и обратился к своему оруженосцу, статному юноше: – Гайк, вызови ко мне крепостного воеводу!

Гайк вышел из дворца. На площади кипела толпа еще более многолюдная, грозная и взволнованная. Большими группами стояли среди нее персидские воины. Гайк махнул рукой крепостному воеводе, которого окружали воины-армяне.

– Скажи князю, чтоб дозволил он! – крикнул Гайку один из них.

– Да, да, чтоб позволил их прикончить! – подхватил другой, указывая на персов.

– Тише, тише! – быстро обернулся к ним крепостной воевода, направившийся было ко дворцу. – А ну-ка, отойдите назад!.. Вместе с Гайком он поднялся во дворец и вошел в покои.

– Немедленно займешь все башни и входы. Оба конца моста через Аракс будешь охранять сильными отрядами, чтоб персидские войска не захватили мост. Я распоряжусь – тебе пошлют вспомогательные силы. Все будешь делать под предлогом защиты персов от народного бунта, А при первом же сигнале уничтожишь весь персидский отряд!

– Будет исполнено, князь! – с радостью отозвался воевода – Не сдерживай ярость народа! Предоставь ей разгореться…

– Я и себя самого с трудом сдерживаю, князь! Очень уж глубока обида…

– Держи себя в руках! За столицу ты отвечаешь головой, – знаешь ведь…

– Так, князь!

– Поддерживай связь со мной. Отряд свой собери и расставь сейчас же. Начальнику персидского отряда передай мое распоряжение: немедленно вывести вокнол из города. В случае отказа- уничтожь на месте! Иди!

Крепостной воевода удалился, очень довольный приказом Атома.

Атом повернулся к Аракзлу:

– А ты и твои товарищи будьте готовы и ждите приказа! Помни: сражаться – еще не значит доказать храбрость. Храбрость доказывается победой в бою! Грозен час испытаний!

– Мы в бой идем не храбрость показывать, князь! – покачал головой Аракэл. – Да будет ведомо всем – нахарару и простолюдину, – что не видать от нас пощады изменнику, кто бы он ни был! Не отдадим мы страны родной, кто бы на нее ни посягал!

– И правильно! Но чтоб не было опрометчивых, необдуманных действий! Понятно? – подчеркнул Атом.

Из слов молодого нахарара Аракэл заключил, что перед ним человек, преданный родине. Но недоверие рассеялось не полностью, – Аракэл все еще поглядывал на Атома косо. Зато другие почувствовали, что между ними и этим воинственным нахараром заключен негласный договор: всем было ясно, что Атом также возмущен нахарарами-отступниками.

– Идите же, собирайте оружие и группами расположитесь по селам и садам, поблизости от государственного войска. Но, повторяю, сами в бон не ввязывайтесь!

– Это уж видно будет на месте, князь!.. – отрезал Аракэл.

– Без приказа не начинайте! Иначе мы все проиграем… Надо действовать сообща, поймите это. Ну, идите! Товарищи Аракэла ушли из дворца.

– Будет бой – не станем ждать приказа!.. – упрямо пробормотал Аракэл, уходя.

Задумавшись о том, возможно ли выполнение наказов, оставленных Спарапетом, Атом сидел, забыв обо всем окружающем. Он с нетерпением ждал гонцов, которые должны были явиться к нему, чтобы получить указания и немедленно выступить в путь.

Потребовав от служителя пергамент, перо и чернила, Атом разложил листы пергамента на высоком аналое и принялся за составление послания. Вошли гонцы.

– Немедленно отправитесь к нахарарам! – писал и одновременно наставлял гонцов Атом. – В дополнение к моим посланиям передайте устно все, что произошли. Как только персидские войска вместе с вероотступниками подойдут к нашим границам, отряды нахараров немедленно должны двинуться к Айрарату!

Помолчав, он продолжал:

– От моего имени настоятельно просите нахараров установить непрерывную связь со мной. Скажите, что я остаюсь в Арташате, пока не выяснится положение, после чего выеду к Бзнунийскому морю.

Закончив краткие послания, он запечатал их своей печатью и позвал старшего из гонцов, который не отрывал от него настороженного взгляда, точно имел дело с врагом. Но Атом, как видно, хорошо знал его, – он отозвал его в сторону, чтобы вполголоса сказать ему:

– Возможно, что нахарары Гадишо Хорхоруни и Артак Рштуни тайно послали гонцов в свои отряды Передашь нахарарам, что я сам отправляюсь к Бзнунийскому морю, чтоб возглавить дело объединения общегосударственного войска. Еще до того, как отступники доберутся до места, я соберу их отряды и приведу в Багреванд. Понял?

– Понял! – не отводя взгляда от лица Атома, подтвердил гонец.

Атом позвал остальных:

– Вручите эти послания нахарарам, получите ответы и доставьте мне, где бы я ни находился. Езжайте немедленно!

Гонцы выбежали из покоя.

Была поздняя ночь. Толпа все еще нетерпеливо и беспокойно шумела на площади, выражая недовольство бездействием дворца и требуя, чтоб католикос предпринял что-нибудь.

– Владыка, дело не терпит отлагательств! – обратился к католикосу Гевонд. – Выступи, выполни долг свой перед страной!

Католикос долго сидел задумавшись – то ли молясь в душе, то ли обдумывая какое-то решение. Присутствующие ждали в напряженном молчании. Но вот он снял с себя обувь, взял патриарший посох и со скорбью промолвил:

– Истинное слово – скорбящий я отныне! Нет у меня больше ни пристанища, ни покоя. Иду я, чтоб обойти всю страну Армянскую. Пусть следуют моему примеру все, кто ей предан! В путь!..

Все духовные пастыри в знак скорби тоже разулись, взяли в руки посохи и последовали за католикосом. Оборванный вестник, принесший черную весть, прошел вперед. Беспримерное шествие возглавляли католикос, пастыри и вестник, рвавший на себе одежду в знак скорби. За ними двинулась толпа. Католикос часто останавливался на улицах, собирал народ и взывал к нему:

– Подымайся, народ армянский! Настал для тебя день жизни или смерти!

Пылали факелы, и в их кровавом свете было видно устрашающе огромное, кипящее и бурлящее скопление народа.

Из одного дома вышла женщина со щитом в руке, препоясанная мечом. За нею выбежал супруг и протянул ей ребенка. Жена передала ребенка обратно и затерялась в толпе. Тогда муж выхватил из-за двери копье и с ребенком на руках присоединился к шествию. Выходили из домов и другие женщины, тоже с оружием в руках. Среди них были Дешхо и Магтах.

Католикос обходил жилища, вызывая хозяев:

– Оставьте дома ваши! Выходите, присоединяйтесь к нам Население высыпало из домов, охваченное страхом. Люди сознавали, что потрясены основы государства, что исчезли все прежние мерила вещей.

– Пусть слуги предводительствуют своими господами в этой войне за веру! – взывал католикос. – И пусть все будут равны в час опасности!

Он направился за черту города.

– Куда ты ведешь нас, святейший отец? – спросил его некяй болезненного вида пастырь.

– Против отступников, отрекшихся от нас!

Блаюдаря умелым и обдуманным мероприятиям крепостного воеводы все башни и все подступы к городским стенам, а также оба конца моста через Аракс были заняты армянскими отрядами.

Атом призвал к себе воеводу.

– Я уезжаю, защиту города передаю тебе.

– Отвечаю головой за безопасность города, князь! – заверил тот.

Атом, сопровождаемый телохранителем, выехал за городские ворота и быстро скрылся в ночном мраке. Почти немедленно вслед за ним покину»: Арташат и католикос во главе огромной толпы священников и верующих.

Часть горожан, смешавшись с крестьянами-беженцами, тоже вышла из города ч собралась на обычном месте -под городской стеной.

– Как же им теперь быть? – заговорил Езрас. – Нахарары и церковники пошли всю страну подымать на ноги.

– Пусть идут, пусть делают что могут! – ответил Аракэл. – Пусть наши силы растут!

– Нахарары они не об одном, о десяти делах сразу думают!.. – заметил кто-то.

– У нас-то дело одно, а не два или три! – отрезал Аракэл и возвысил голос: – Будут вместе с нами-будем действовать сообща? Не будут – сделаем и сами, без них!..

– Будут, Аракэл! Вопрос жизни! Как же иначе? Ведь выхода у них нет!.. – со стоном отозвался Езрас. -Вот только Спарапет.. Хорошо, если бы он был… Ведь он полководец! А без полководца, как мы сможем. Не сможем!..

– Да, был у нас полководец, да изменил! – злобно возразил Аракэл.

– Вот именно… – горько подтвердил Саак.

– Об этом я и говорю: как же нам сражаться, народу од» ному, без войска?..

– А мы по-своему сражаться будем! – оборвал Аракэл.

– Не сможем мы без полководца, Аракэл! Нужно, чтобы нам показали, как воевать. Войско к этому привыкло… А у нас что получится?

– Войдем в бой – и научимся биться!

Аракэл понимал то, что оставалось недосказанным: крестьянам был нужен вожак.

– Ну, идем! – крикнул он и, повернув в сторону Эчмиадзина, решительно двинулся вперед. Крестьяне пошли за ним.

Длинной цепью тянулся караван армянских нахараров-отступников вместе с колонной жрецов и персидских войск, направляясь в Армению через пески персидского плоскогорья. Впереди этого шествия, чем-то напоминавшего похоронную процессию, шли войска, в середине – нахарары, шествие замыкали жрецы. Войска прокладывали путь отрекшимся от своей веры армянски» нахарарам и персидским жрецам, которие должны были силой навязать огнепоклонничество целому народу… Ведь теперь все они были «персами» и направлялись в страну армян, чтоб покончить со всем, что было в ней армянского, – с религией, языком, нравами, бытом, семейным укладом. Поручение, данное могпэту Михру, касалось также и нахараров.

Войска находились под начальством Дареха. Приподымаясь на стременах, он хищно рыскал глазами по окрестностям. Войска двигались с видом победителей, но настороженно: нахарары хотя и отреклись, но сама страна Армянская еще не была побеждена…

Долговязый, длиннобородый могпэт Михр, сдвинув мохнатые брови над выпуклыми глазами, обдумывал свой будущий обоаз действий. Обслуживавшие его два жреца ни на минуту не спускали с него глаз. Остальные семьсот жрецов, одетые в испачканные сажей черные одежды, весело скалили белоснежные зубы, как бы предвкушая свое беспечальное существование в семьях богатейших армянских нахараров, где многим из них предстояло стать домашними жрецами-наставниками.

Жрецы часто затевали перебранки и ссоры, сильно раздражавшие нахараров, хотя большинство последних оцепенело от горя, и казалось, они ничего уже не видели и не слышали. Чтооы скоротать тягостный путь, нахарары пытались завязать беседу, но ола не клеилась.

Ближайшие соратники Вардана даже и не пытались рассеят» общую скорбь заверениями в том, что искупят свой грех, подняв восстание немедленно по прибытии в Армению. Погруженный в глубокую думу, Вардан чувствовал, что узел завязался сложный и запутанный. Мучительный вопрос возник перед ним: начать ли восстание, едва переступив границу, или же отложить его на некоторое время? Отложив восстание, придется непременно сохранять видимость отречения. Удастся ли ему это?.. И подобает ли это защитнику отчизны, принесшему обет подвижничества в Арташате и в Эчмиадзине Ему – потомку Мамиконянов?.. Вот уже несколько недель, как оч носит личину притворства перед жрецами, – он, никогда не мирившийся с двуличием!.. Его обжигало воспоминание об унизительном суде Азкерта, о темнице, о непристойном помоненри солнцу, о насилии над совестью, над духом…

«Нет, откладывать немыслимо.. – размышлял он.

Подозревая, что Михрнерсэ не преминет подготовить военные силы для отправки в Армению, он тайно поручил Гарегину Срванягцяну проследить за этим. В случае если подозрения подтвердятся, тот должен был через переодетого гонца дать ему знать.

Так думы воина и полководца отвлекали Вардана от того, что угнетало его душу.

Терзания переживал и Артак. В день отречения от веры и поклонения солнцу он пытался успокоить Вардана софизмами, но теперь он уже и сам с трудом сдерживал ярость при мысли о том оскорблении, которому их всех подвергли как во дворце Азкерта, так и в темнице. Псэед его глазами все время стоял Гевонд. который в келье Егики в ту знаменательную ночь воспевал свободу духа. Все выше поднимался в его глазах пылкий пророк, не признававший никакой порабощающей силы. Он вспоминал слова Гевоида: «Священна моя воля!..» Да, вот величайшее сокровище подлинно свободного человека!..

Вардан покачивался в седле и, казалось, дремал на ходу. Артак, беседовавший с Аршавиром Аршаруни и Вааиом Аматуни, пришпорил своего коня и поровнялся с Варданом.

– Спарапет!.. – шепнул он осторожно, словно боясь разбудить его.

– Говори, князь! – спокойно предложил Вардан.

– Приближаемся к границе!.. Наступает час… Вардан полуобернулся к нему и с усмешкой спросил:

– Что же тебя беспокоит?

– Судьба страны… Что с нею будет?

– То, что будет!.. – полушуткой отделался Вардан.

– Как лучше – сейчас восстать, начать войну или…

– И восстание и война давно уже начались, князь! Мы лишь изворачиваемся, пытаемся обмануть друг друга, обрекли себя на вынужденное молчание… А Михрнерсэ, наверное, уже выслал нам вслед сильное войско с заданием захватить Армению…

– Стало быть, мы пропали? Конец всему? – с горечью произнес Артак и с сомнением, словно спрашивая самого себя, добавил. – А может, оттянуть, пока что-нибудь станет ясно?..

– Нет, князь! – угадал его мысль Вардан. – Пока Азкерт не успел посеять сомнения и раздор среди народа, надо поспешить с объединением страны!

– Но теперь-то, теперь…

– Надо опередить события, взять в руки инициативу! Пока народ восстал, пока он силен – надо возглавить его сопротивление и нанести врагу удар – Да, в этом единственный выход.

– Пока мы еще единодушны, пока мы еще можем рассчитывать на приток свежих сил. – Вардан многозначительно подчеркивал каждое свое слово, – пока мы еще представляем собой – худо ли, хорошо ли – государство самостоятельное и власть… А если Михрнерсэ действительно выслал войска вслед за нами, необходимо действовать, пока они не вторглись в страну, необходимо покончить с этим…

– Когда, где? – задыхаясь, выговорил Артак.

– Скоро! В пути!

И после этих слов, сказанных уже спокойно и уверенно, Вардан погрузился в молчание.

Видимо, и он испытывал потребность в беседе, облегчающей душу.

Не менее Вардана был озабочен и Васак. В дни, последовавшие за отречением, он пережил большую радость. Ему чудилось, что его заветные мечты близки к осуществлению, что ему должно удрться его личное возвеличение Но когда Михрнерсэ наложил руку на его детей, душевный покой Васака был нарушен Какая судьба ожидала их.. Каким событиям предстоячо разьпраться в Армении. На какой путь должен бил ступнть он, скольким превратностям подвергнуться Мгла ли представиться возможность спасти детей. Все бы по скрьто кровасой завесой Васаку вспомнились притеснения, побои, нанесенные им детям, и совесть начала мучить его. Он был глубоко подавлен со дня разлуки с Бабиком и Нерсиком. Терзало его и унижение, которому подвергли нахараров и его самого. Он только сейчac почувствовал, что значит подвергаться насилию, и ненависть к персам вспыхнула в нем с новой силой. «Hет, – думал он, – от персов – через персов же!" Избавимся от персов при помощи самих же персов!.. Это было ясно для нею… Но как добитый этого избавления? Тут-то завеса и спускалась перед его глазами. Сделаться персом для того, чтоб избавиться от персов? Это ведь не способ. И если в Сюнийском замке и в Арташоте ему улыбалась мысль добиться своего ценой перевоплощения, то теперь, после суда, заключения и разлуки с отданными в заложники сыновьями, этот путь хитросплетений и игры со смерчепыюй опасностью на краю бездны качался ему просто ужасным. Обдумывать, мечтать – это было невинным занятием. Теперь жизнь поставила его перед неизбежностью кровопролития И по жде всего -перед пролитием крови собственных детей!

Тяжко озабоченный этими мыслями, Васак не обращал внимания на окружающих. Ехавшие рядом с ним Гадишо и Гют беседовали друг с другом Гют рассказывал об избиении Хосрова. Но вместо того, чтоб рассмеяться, Гадишо задумался.

– Привыкли они к этому! – заметил он.

– Вернее, мы их к этому поучили – поправил Гют. – Мало мы били их, нужно было больше. Вот теперь бить будем…

– Чьими руками – усмехнулся Гадишо.

– Руками наших людей.

– Кто же они, эти "наши"?

Васак прислушался к беседе. Его больно задели последние слова. Гадишо как бы отдернул завесу и разбудил его. Действительно, кто те люди, чьими руками можно было бить персов? Не эти ли отрекшияся от веры нахарары?..

О, этот безжалостный Гадишо!.. Не знавшие промаха стрелы его язвительной мысли глубоко ранили Васака, который почувствовал себя государем без подданных. Он смутно чувствовал это давно, но никогда столь ощутимо и явственно. Вот приближаются оки к Армянской стране, к пределам, где должны начаться решительные действия. Как же собирается он предупредить подготавливаемое Варданом восстание? Ведь он и сам дал слово сорвать с себя личину – открыться на границе!.. Но открыться – это и значило восстать. С тыла над ними нависла угроза персидской армии, – в этом Васак был твердо уверен; это он понял уже тогда, когда был удостоен приема у Михрнерсэ. Несомненно, Михрнерсэ не доверял ему так же, как не верил вообще никому. Он собирал силы… Но мог ли Васак сейчас убедить Вардана отказаться от опасного шага? Мог ли он убедить армянское духовенство покорно принять учение огнепоклонников… Все это было невозможным. Он шел один навстречу неизвестности и бездне. Васак остановил коня. Ею примеру последовали Гадпшо, Гют к Манэч. К ним подъехал Вардан, затем поровнялись и Артак, Нершапух, азаранет, Шмавон.

– Приближаемся к стране нашей, государь Мамиконян! – проговорил Васак, придерживая коня, чтоб оказаться рядом с Варданом.

– Да, приближаемся, – спокойно подтвердил Вардан.

– Что же ты намерен делать? Открыться… Вардан не ответил. Некоторое время ехали молча. Затем Вардан сбоку оглядел Васака.

– Мы ведь так и решили сделать, государь марзпан! Мы поклялись открыться…

На этот раз промолчал Васак. Вардан не стал ждать, пока он ответит.

– Что ж, принудить народ? Заставить его принять веру Зрадашта?

– Пусть его убеждают жрецы…

– «Для видимости»?.. – с колкой насмешкой спросил Вардан. Васак почувствовал, что сила его довбдов может ослабеть, и решил перейти к прямому нападению.

– Все на свете преходяще, государь Мамиконян! Может сгинуть и видимость и истина сама, но народ останется! Почему ты так тревожишься и спешишь?.. Наступят для нас добрые дни… Надо только вырваться из теснины этой, не потерять разума до наступления перемен. Ты знаешь и сан, чго это не какая-нибудь обычная война с кушанами. Целая страна, целый народ ждут нас! Умереть мы всегда успеем. Но кто может сохранить живой страну?

– Правильно! – подхватил Гадишо. – Послушайся государя марзпана, Спарапет! Ведь и мы любим свою отчизну.

– Кто это «мы»? – спокойно переспросил Вардан, пристально оглядывая Гадишо.

– Мы, приверженцы марзпана, «Васакианк»! – подчеркивая каждое слово, ответил Гадишо, так же спокойно и пристально глядя на Вардана. – Мы тоже любим отчизну, хотя и мыслим иначе, чем вы.

– Откажитесь от восстания! – сказал внушительно Васак. – На каких союзников и друзей ты надеешься, собираясь восставать? На Византию, гуннов, на наших нахараров? Чем мы располагаем? Большим государственным войском? Могуществом? Откажись на время от мысли о восстании!..

– Зачем? – спросил Вардан.

Все с изумлением оглянулись на него. Вардан заговорил громче:

– Государь марзпан, пойми, наконец: это не восстание и даже не война – это роковой поединок с насилием, угрожающим нашей духовной свободе. Здесь каждый стоит в одиночку не перед тобой или передо мной, а перед своей свободной совестью. И в деле этом никто не вправе насиловать чью-либо волю. Каждый сам для себя решает – жить ли ему, или умереть…

Они замолкли надолго, мрачные, удрученные.

Вдруг Васак повернулся к Вардану:

– Но ты знаешь, что за нами двигается войско арийцев?

– Куда оно идет? – ответил вопросом па вопрос Вардан. – В Армению или куда-нибудь еще?

– Куда же еще? – спросил Васак.

– К Чорской заставе, против гуннов!

– Возможно и это. Но стоит нам подать малейший повод- и войско арийцев свернет в Армению!

– Оно именно в Армению и идет! – с яростью перебил его Вардан.

Открытое выступление Васака встревожило его. Если подозрение подтвердится – значит, следует принять новое решение. Что же, выходит, что Васак пробует устрашить его могуществом Азкерта?

– Но зачем же вы обращаетесь ко мне, государи «Васакнанк»? – с неожиданной невозмутимостью спросил он вдруг. – Почему вы полагаете, что от метя так много зависит? Поговорите с самим народом…

– С народом будут говорить войска Азкерта! – с раздражением бросил Васак.

– Пусть не бахвалится много этот пес! – поднял голос Вардан. – Пусть он не доводит нас до отчаяния! Мы поднимем против него всю страну, и он еще увидит…

– Всю страну? – вспыхнул Васак. – Ты дерзнешь пойги и на это преступление? Кто дал тебе право ставить всю страну под угрозу гибели?..

– Угроза гибели сака двигается за нами по пятам!.. – махнул рукой Вардак.

Васак огрел плетью когда и проехал вперед. Сильнейшее беспокойство овладело им. Гадишо и остальные его приверженцы догнали его.

– Понимаете ли вы, какое создается положение? – с волнением воскликнул Васак-Предположим, что мы истребим жрецов и отряд, который нас сопровождает. Это нетрудно. Но ведь подоспеет войско арийцев! Вы понимаете?!.

Гадишо ответил только вздохом. Артак Рштуни оглянулся на Манэча, и когда тот немного отстал, он заговорил, как бы сам с собой:

– А нельзя, государь марзпан, избаьиться одновременно и от головы и от головной боли?.. Одним ударом меча!

Гадишо понял. Он быстро взглянул на нахарара Рштуни и сделал ему знак молчать, но тот не обратил на это внимания.

– Не понимаю твоей мысли, – сказал Васак, действительно не сообразивший сразу, к чему клонит нахарар Рштуни.

– Так, как мы однажды попробовали на берегу моря, но, к сожалению, неудачно!..

– С этими вещами поосторожнее! – сурово остановил его Васак. – Нам нужно убить не Вардана, а «Вардананк»! Но как убьешь народ? Наконец, от нас требуют ведь не крови, а отречения от веры… – И он обратился к Гадишо: – Это ясно и тебе, не так ли, князь?.. Уж кому-кому, а тебе это должно быть ясно!

– Была допущена ошибка, но яе с моей стороны!.. – со вздохом признался Гадишо.

– Я твердо решил опередить его уаар. Сегодня же ночью мы разошлем гонцов в наши отряды – пусть соберутся в Зарехаване!

– Почему именно в Зарехаване? – осведомился Гадишо.

– На всякий случай! Пусть соединятся с персидским отрядом и сдерживают восстание, пока подоспеют персидские войска, идущие за нами…

– Согласен! – заявил Гадишо. Выразили свое согласие и Пот с Маиэчом.

– Мы сделаем так… – после короткого молчания заговорил снова Васак. – Поторопим могпэта: пусть приступит к делу, пока не начал действовать этот одержимый. А мы сами задержим наше продвижение. До Зарехавана он в наших руках и, стало быть, бессилен…

– Согласен! – повторил Гадишо. – Если мы сумеем опередить его и одновременно задержав его, мы овладеем положением!

– Гонцов нужно послать этой же ночью, иначе…

– Показался Шаваршаван! – прервал Втйка Гадишо. Впереди, сквозь редкий сероватый туман, проглянули горы Шаваршавана.

Васак задумчиво глядел на них.

– Приближаемся…

Караван миновал Тхмут. Это было наполовину армянское и наполовину персидское селение, расположенное среди болот и богатое садами. Вардан с беспокойством присмлривался к крестьянам, которые, скрестив руки, молча склонились у обочин дороги и провожали их равнодушным взглядом.

Артак громко воскликнул:

– Привет дому сему!

Это относилось к Нершапуху Арцруии, в родовой удел которого они вступали.

– Милости прошу! – отозвался, как гостеприимный ходячи Нершапух Арцруни. – Дом сей вам принадлежит!

У Вардана промелькнула горестная мысль о том, что в некий день и к нему, в его «дом», тоже могут войти с таким приветом…

По-видимому, крестьянам Тхмута еще ничего пе было известно об отречении нахараров. Старики, как обычно, при приближении Спарапета вставали с мест и осеняли его кресюм. Казалось, огнем стыда и укоризны опалило лицо Вардана. Он содрогнулся, когда к нему подбежала одетая в рубище женщина, державшая завернутого в тряпки ребенка и потерла ручку ребенка о полу плаща Спарапета. Ребенок залился радостным смехом и поднял на Вардана свои черные глаза-виноградинки.

– Даруй моему сыну каплю храбрости своей, Спарапет! – громко воскликнула женщина.

Вардан усмехнулся, с грустью и горечью взглянув на нее.

День клонился к закату, когда колонна вступила на Аварайрское поле, подошла к реке Тхмут и сделала стоянку на берем у. Персидские воины с веселым гомоном повели коней на водопой. Жрецы раскинули легкие шатры. Служители разостлали копры, и нахарары сошли с коней.

Наступили яетпие сумерки. Река Тхмут катила свои мутные воды. На западе, в зеленоватых небесах, ярко блеснула первая звезда, и ее отблеск заплясал в волнах Тхмута. С противоположного берега вместе с запахом камыша доносилось заглушенное, тонкое и прерывистое кваканье лягушек.

Отказавшись от ужина, Вардан встал и пошел вниз по течению Тхмута. На реке пе слитно было выкриков жрецов и хохота персидских воыюв.

За Варданом, стараясь быть незамеченным, настороженно и неслышно скользил Арцвп.

Немного дальше, на берегу, горел костер; его свет выхватывал из сгустившихся сумерек очертания нескольких скирд.

Вардан медленно направился к костру, отблески которого освещали крупное задумчивое лицо немолодого крестьянина, сидевшего перед огнем. Суровые черты лица, густые усы, доходившие до самых ушей, и широкие плечи придавали ему, скорее, вид воина, чем человека мирного труда; он задумчиво и сосредоточенно смотрел вдаль.

Вардан подошел. Крестьянин, поднявшись, окинул его спокойным взглядом и с достоинством приветствовал его.

– Мир наступившему вечеру, брат-крестьянин! – спокойно и приветливо поздоровался Вардан.

– Да будет мир! – густым грубым голосом отозвался крестьянин и. мельком оглядев Вардана, добавил медленно:

– Не ведаю, князь ты или иного звания воин и как тебя величать полагается,..

– Никакого величания не надо, брат-крестьянин.

– Соблаговоли тогда присесть!.. – Он растолкал спавшего рядом с ним юиошу.

– Встань, Варданик, принеси охапку пшеницы для воина. Юноша, не очнувшись еще ото сна, вскочил и стал растерянно озираться.

– Не тревожь отрока! – сказал Вардан. – Я сяду и так. Крестьянин спокойно возразил:

– Нет, честь оказывать всегда должно!

Варданик принес сноп пшеницы, разостлал перед Варданом и присел у костра. Уселся и Вардан. Арцви стоял чуть поодаль.

– Косовицей занят ты, как вижу? – заговорил Вардан. – Но помощник у тебя очень молод, брат-крестьянин!

– Ушли помощники мои! – спокойно объяснил крестьянин. – Один – в полку нахарара Атома Гнуни. Другой – в армянской коншне, лично известен Спарапету, бог ему в помощь! – При этих словах крестьянин перекрестился. – На днях сам оч, как дым, пронесся по Аварайрскому полю. Заговорили мы с нг.м, а он исчез…

Опечаленный, Вардан не отводил глаз от огня.

– Трудно тебе, значит, приходится? – сочувственно спросил он крестьянина.

– Да благословит тебя господь, воин! Ты спрашиваешь, трудно ли? Мука из мук! Разве земля дает что-нибудь даром? Труда она требует… – Он задумался и добавил уже мягче: – Да, и то сказать, тому, кто на ней трудится, она дороже становится.

Он замолк, затем вновь заговорил:

– Вот, говорят, Азкерт идет на нас войной. Ну что ж, пусть идет. Придет он – и еще дороже станет нам наша земля!

Вардан поднял на крестьянина взгляд: нет, тот не шутил; наоборот, он был вполне серьезен и спокоен. Помолиав, Вардан спросил мягко и задумчиво, не отводя глаз от огня:

– Ты что ж, войны хочешь, брат-крестьянин?

– Кто войны захочет, брат-воин? – с укором ответил тот. – Война – от злого духа, – он приложил ладонь к земле, – кровью ведь она напоена! А кто крови захочет?.. Да только чем больше пролито на землю крови, тем она дороже сердцу делается. Вот это и есть родное – родина!..

Затем, подумав, он добавил:

– Земля – она впитанной горечью мудра и этой горечью сердцу мила. Жизнь в ней… Великая мудрость в земле, брат-воин!..

Тхмут катил свои воды. С подмытого берега с плеском рухнул в воду пласт земли и пустился в путь вместе с волнами.

Вардан с любопытством внимал скромному крестьянину, который так спокойно и с таким достоинством высказывал свои мысли о земле, о жизни. Как мало он был похож на встреченных Варданом в Александрии и Греции философов, которые выражали лишь заимствованные из книг или друг у друга мысли! А этот крестьянин и не подозревал, что он – философ. Его устами говорили земля, кровь, пот и труд, которые покрыли свинцовым налетом его загорелое, обветренное лицо и наложили иней седины на его волосы.

– Теперь Азкерт тащится сюда. Ну что ж, обломает себе рога о землю!.. – негромко рассмеялся крестьянин. – Когда же это побеждал кто-нибудь землю?

– А не случается разве, что народ погибает в борьбе? – спросил Вардан, стряхивая с себя задумчивость.

– Случается! – спокойно подтвердил крестьянин. – В мире покоя нет, брат-воин! – он показал рукой на реку. – Вот – видишь?

– Вижу.

– Вот и ушла… Не та уже!..

– Да, взглянул – и нет…

Костер затухал. Ветерок устало сложил крылья. Собеседники умолкли. Погруженные в свои мысли, они молча смотрели на огонь. Вардан думал о том, что крестьянин даже не спросил его, что это за лагерь раскинулся на берегу, не посмотрел в сторону каравана, не полюбопытствовал, с кем он говорит.

И Вардан решил не тревожить покоя старого крестьянина – на него подействовало это полное достоинства отсутствие любопытства. Игеьчю так этот человек и представлялся Вардану – как неисчерпаемая сила, идущая от той «горькой», «политой кровью» земли, которая делала родину «милой сердцу».

Пора било возвращаться: приближалась ночь, крестянин нуждался во сне. Да и сам Вардан был утомлен.

– Ну, доброй ночи, друг-крестьянин! Да ниспошлет тебе господь удачу!.. – произнес Вардан, подымаясь.

– Мир утру грядущему, брат-воин! – отозвался крестьянин, также вставая.

Вардан вернулся в заснувший лагерь.

Войдя в отведенный ему шатер, он сел и негромко хлопнул в ладоши. Вошедшему Арцви он приказал незаметно вызвать азарапета, Нершапуха, Артака Мокац и Шмавона, шатры которых били разбиты неподалеку.

Нахараров разбудили. Несмотря на усталость и недовольство тем, что потревожили их сон, они жаждали узнать, что хочет им сообщить Спарапет. Войдя в его шатер, они расселись. Но Вардан медлил.

– Почему ты не настоял, чтобы мы свернули к Арташату? – спросил Нершапух.

– Хотел выиграть немного времени. Нам надо спешить, – объяснил Вардан, – ведь позади наступает войско!

– Мысль об этом войске сильно меня заботит, – заявил азарапет. – Не можем мы спешить»…

– Нет, я решил не медлить. – возразил Вардан. – И именно из-за этого…

Устремив вдаль полные грусти глаза, он продолжал, как бы беседуя с самим собой:

– Остались в плену, в когтях у зверя, заложниками… Только бы удалось им вырваться! Но когда еще это им удастся.

– А-а… – протянул Нершапух и поник головой. Он понял: Вардан имел в виду армянскую конницу.

– А он-то, глядите, – предал своих детей! Ноет у него теперь сердце… Да он и впрямь достоин проклятия! А их у него двое… Каково же мне предать стольких моих сынов! Через море крови я провел их…

Глаза Вардана наполнились слезами. Он похож был на скорбящего отца, самое драгоценное сокровище сердца которого находится вдали, в смертельной опасности. Вардан как будто забыл, что вызвал к себе нахараров, намереваясь сделать им важное сообщение. Он мысленно унесся в далекую область Апар, увидел тысячи юношей, доверивших ему свей жизни: тоскующими и преданными глазами смотрели они ча него – своего отца, своего бесстрашного Спарапета, с которым вместе проливали кровь и который стал после этого самым близким и родным для них человеком.

Вардана терзала тревога за судьбу своих бесценных бойцов. Правда, события развернулись помимо его воли. Правда, отчизна била драгоценнее и требовала большего внимания, чем эти несколько тысяч всадников, которых он мог бы бросить в бой в случае военной необходимости, как бросал не раз. но Вардаи был так глубоко привязан к своим бойцам; и сознание, что он оставил и беспомощными бешеному зверю на расправу, сильно мучило его.

– А Лшуша? – пробормотал он. – Грех на нашу душу!.. Сын братского народа… наш соратник!.. Но что могли мы сделать? – И Вардан умолк со скорбью в глазах.

Артак нарушил тягостное молчание:

– Спарапет, меня мучают неопределенность и сомнения. Умоляю, скажи – что нам делать? Что ты решил?..

– Решение напрашивается само собой, князь: должна пролиться кровь!

– Но ведь ты работал днем и ночью, готовился, и все тебе не хватало времени. И мы все не готовы?

– Эта пора миновала!.. Теперь должен сказать свое слово сам народ: воевать-то придется ему! И когда он подымется, не пытайтесь сломить его дух! Теперь он – наша сила. Пусть только вырвутся из когтей Азкерта мои заложники, конница моя!.. Но я не стану ждать!.. Над ними кружит смерть… Погиб и Ашуша! Как и те дети – его сыновья…

– Спасибо, Спарапет! – мягко сказал Артак. – А то одолели меня горечь и тоска…

– Ты погоди, погоди! Я еще такую беду обрушу насильнику на голову, что проклянет он самое рождение свое… Ни на день раньше, ни на день позже…

– «Ни на день раньше, ни на день позже…» -задумчиво повторил азарапет.

Нершапух словно ожил:

– Добро!.. Какое же место ты наметил?

– До Зарехавана.

– Почему не начать с Цахкотна? Вардан горько усмехнулся:

– А с какими силами? Мы ведь пленники в этом персидском отряде! Удивляюсь, что нас еще не уничтожили!.. Видно, только потому, что пока мы еще «вероотступники»! На нас еще надеются… Боятся народа… Марзпан-то намеревается загнать нас в Зарехаван, в лапы крепостной охраны. Следовательно, необходимо разгромить этих до прибытия в Зарехаван!

– Разошлем гонцов к нахарарам, пусть явятся со своими отрядами! – предложил Артак.

– Не решатся они сразу. Возникнут разт гласия, запоздают – и дело сорвется. Пошлем к князю Атому, в Айрарат: пусть подоспеет к нам до Зарехавана, поможет уничтожить этот отряд!

– Обдумать бы надо!.. – замялся Нершапух. – Хотя… опаздываем мы!..

– Поэтому и нужно спешить!

Долго еще продолжалось бы это совещание, если бы Вардан не прервал его и не распорядился вызвать гонцов. Когда Ар цен их привел, Вардан приказал им ночью незаметно покинуть лагерь и немедленно отправиться в Айраррт.

Бесшумно выскользнув кз шатра, гонцы растаяли в темноте. Нершапух, азарапет и Артак поспешили разойтись, чтоб не вызвать подозрений. Свет у Вардана погас.

Вардан лег с облегченным сердцем: наконец-то приближался день возмездия!..

Еще долго в его ушах звучали слова крестьянина: «Война – от злого духа…»

«Да, сыты мы кровью, слишком много ее пролилось!» Поглощенный этими мыслями, Вардан долго не мог уснуть, несмотря на крайнюю усталость. Перед его глазами стоял встреченный им на берегу Тхмута человек из народа, бесстрашно и простодушно взиравший на жизнь, умевший извлекать доброе даже из грозившего ему бедствия.

В ту же ночь, пользуясь мраком, из лагеря под предлогом купания коней выскользнуло еще несколько гонцов. Но поскакали они в противоположном направлении.

Рано утром Вардана разбудил необычный шум. Вардан присел и спросил у вызванного служителя:

– Что случилось?

– Не решаюсь и сказать, государь… – полусмеясь, полуобиженно ответил служитель – Это жрецы жребий бросали: кто к какому нахарару войдгт в дом; и вот передрались между собой…

Пробормотав проклятие, Вардан поспешно оделся, вышел и стал перед своим шатром Перебранка между жрецами еще продолжалась, дубинки уже взлетали над головами. Из своего шатра вышел разгневанный могпэт и приказал слугам немедленно разнять драчунов. Но вместо этого слуги сами стали избивать дерущихся, а те в свою очередь набросились иа слуг. Могпэт пошел сам, надеясь своим присутствием положить конец свалке. Не помогло и это – драка продолжалась Люди могпэта с трудом вырвались из рук жрецов и кинулись жаловаться своему господину, но погнавшиеся за ними жрецы снова пустили в ход дубинки. Потасовка кончилась лишь тогда, когда жрецы устали раздавать и получать удары.

Артак со смехом подошел к Вардану:

– Не имеем основания жаловаться на отсутствие развлечений, Спарапет!

– Да, если бы мы были способны плакать – то поводов достаточно!… – с горьким смехом отозвался Вардан.

– И скоро они начнут действовать!.. – с грустью сказал Артак. – Они войдут в наши церкви, дома, семьи…

– Многое еще придется нам претерпеть, князь! – вздохнул Вардан.

А Васак в это же время совещался с Гадишо. Шум, поднятый жрецами, привлек и его внимание. Когда он от служителя узнал, в чем дело, беспокойство охватило его:

– И это они должны наставлять семьи наших нахараров?! Да они накличут на нас беду!

– Они накликали бы на нас беду, даже если бы были наиученнейшими мудрецами! – возразил Гадишо.

Васак не мог успокоиться. На его пуди возникало нечто тягостное, чего невозможно было миновать. Правда, он послал гонца к себе в полк с приказом быть готовым к нападению на врага, и то же самое, по его требованию, сделали остальные нахарары, его единомышленники. Но его мучила мысль о том, что Азкерт послал его в Армению не для ведения войны, а для того, чтоб он без кровопролития внедрил учение маздаизма. Кроме тою, неизвестно было, чем увенчается его попытка напасть на повстанцев…

Но как бы то ни было, собираясь подавить восстание, Васак учитывал лишь отряды нахараров противного лагеря. Это было величиной определенной. Вса остальное было в тумане и мраке.

Солнце поднималось, близился час поклонения. Могпэт приказал протрубить сигнал. Полк выстроился на Аварайрском поле. Могпэт, сопровождаемый жрецами, выступил пеоед войсками, которые стояли полукругом. Васак и его сторонники пошли на поклонение, но Вардан, асрапет, Нершапух и Артак Мокац, клорые и в дороге под разными предлогами уклонялись от этого обряда, на этот раз категорически отказались участвовать в нем. Вардан просто вигнал явившегося к нему в шатер жреца.

– Убирайся вон немедленно!.. – крикнул он с омерзением.

Дсльне ждать было невозможно. Омнце поднялось и обряд поклонения начался. Гнусавый голос мсгпэта прозвучал на поле Аварайра, сопровождаемый грохотом барабанов, пронзительными звуками труб и бормотанием жрецов. Это было первым поклонением солнцу иа земче Армении.

Немедленно поcле окончания обряда могпэт подошел к Васаку:

– Государь марзан, что это – прямое неповиновение или отказ от пскюнечия?

– От непривычки то, – просто и грустно ответил Васак, скрывая свою ярость и тревогу. – Потерпи… Вспомни собственных жрецов! Ведь ты даже их не мажешь застрвить подчиниться тебе…

Могпэт умолк, хотя его сомнения не рассеялись.

Колонна поднялась и, перейдя через реку Тхмут, двинулась по направлению к Багреванду.

Арташат продолжал кипеть и после того, как его покинули Атом и католикос. Охранявшие крепость персы и армяне напряженно ждали дальнейших событий, злобно косясь друг на друга. Отсутствие Атома обнадеживало сбе стороны. Воины из армянского отряда надеялись и ждали, что Атом, собрав силы, вернется в Арташат во главе государственного войска и уничтожит захватчиков. А персы, считая отъезд Атома прямым доказательством тсго, что он чувствует недостаточность армпнских сгл в столице, готовились напасть на восставших, как только в Армению вступят персидские войска.

Атом ехал позади шествия, не смешиваясь, однако, с народом. Он был во власти глубокого душевного смятения. Что ему делать? С кем идти? И чем все это кончится? Правда, он желал, чтсб ярость народа не ослабевала: нельзя было позволить, чтоб сломилась та духовная сила, которая должна была противостоять грядущему испытанию. Но у него возникало опасение, что стихийная вспышка даст повод потспить в крови и сорвать все дело восстания.

И действительно, смута уже распространялась из жрая в край по всей стране. Призыв не щадить никого – ни родных, ни близких, ни господ, ни слуг – глубоко проник в сердце народа. Подозрительность и настороженность сменили прежнюю простодушную доверчивость. Каждый в тревоге искал изменников веры и родины в своем окружении. В некоторых отдаленных уделах были даже случаи избиения камнями заподозренных в вероотступничестве. Тревога охватила всю страну. И самым ужасным было то, что нельзя было ни заступиться, ни защищать подозреваемых. Удержать народные массы от вспышек становилось все более и более трудным. Оставалось лишь спешить с организацией общегосударственного войска – крепкого кулака, при помощи которого можно было бы предотвратить насилия персидских отрядов. Народ же следовало держать в состоянии боевой готовности.

Наряду с этими военными заботами Атома терзало еще и скрытое сомнение: действительно ли приняли нахарары веру Зрадашта? А если приняли, то все или только некоторые? И как это произошло – заточили их, сломили их волю, и они, отчаявшись в спасении, подчинились насилию? Согласны ли они будут на восстание? Вот вопрос!.. Не исключена возможность и того, что, вернувшись на родину, они во главе своих полков положат начало междоусобной войне… И кто с кем будет тогда? Кто пойдет с персами и кто против них? Что сможет сделать тогда он, Атом, с кучкой нахараров, которые сохранит верность клятве? Вот он едет собирать силы, но против кого? И кто последует за ним из подданных других нахараров? Как входить в замки нахараров у Бзнунийского моря – одному или с вооруженными силами? Простительно ли будет такое вторжение, хотя бы и в ферме мирного предложения?.. Ничего, ничего не екдно определенного впереди!..

«Ах, Артак, Артак, что ты натворил, куда ты завел меня?..» – пробормотал он, вглядываясь вдаль – туда, где чернела толпа, которую, словно кровью, окрашивал свет факелов.

Куда двигалась эта народная масса, на что была она способна, до чего могла ее довести ярость?

Но нужно было совладать со своими колебаниями и черными мыслями, нужно было решать и действовать. Атом решил взять с собой в области, расположенные вокруг Бзнунийского моря, Гевонда, с его помощью поднять там на ноги местных жителей и через них воздействовать на воинов нахарарских отрядов.

«Если принесшие клятву стоят за сопротивление – они и сами будут довольны моим вмешательством. Если же они против, если они сами отрекутся… – Атом с силой потряс рукой в воздухе. – Тогда я подымусь против них! Я – и со мной все оставшиеся верными обету!»

Атом решил прежде всего заехать к себе в родовой удел – взять небольшой отряд воинов своего полка и с этим отрядом пройти в Хорхоруник, убедить князя Хорена присоединиться к нему и с ним вместе обойти Тарон, Рштуник и Арцруник. Oн имел в виду подготовить удар армянского войска и народа на той окраине, которая, по его убеждению, должна была оставаться в глубоком тылу движущихся на Зарехаван персидских войск.

Полуденное солнце палило нещадно. Несмотря на самое горячее время жатвы, жители Дзмероца, расположенного на дороге между Арташатом и Эчмиадзнном, не выходили на полевые работы. Это было обширное, богатсе садами селение, куда обычно назначались на зимний постой отряды общегосударственного войска, большей частью из полков Вардана Мамиконяна.

Крестьяне и воины собрались на сельской площади, когда в село вступил Аракэл со своими людьми. Жители были взволнованы появлением группы полунагих монахов с сумами на плечах, пришедших со стороны Арагаца.

– Что случилось, святые отцы? И вас обобрали? – расспрашивали их сельчане.

– В смущении и растерянности мы, братья! – ответил согбенный старик монах. – И с бесплодной горы и с развалин налог требуют!.. Последнее зернышко вымели из нашего монастыря, двери запечатали, а нас мукам подвергли.

– Чего же они требовали?

– Чтоб мы от светлой веры нашей отреклись… Рукописи пожгли…

Старик дрожал всем голом, голос его прерывался. Куда они шли, что намеревались предпринять – того не знали и сами монахи.

В это время въехал в селение Атом. Тотчас же вокруг него собрались крестьяне, монахи и люди Аракэл а Усевшись в тени большой шелковицы, Атом вызвал к себе старшин удельного войска, объяснил им создавшееся положение и приказал зорко следить за событиями и быть готовыми кп всякгм неожиданностям.

– Вооружитесь и ждите… Но чтоб никаких нападений на персов! – сурово предупредил Аточ и обратился к одному из пожилых старшин: – Сотник Сеиекерим, помни: ответсвенность возлагаю на тебя лично!

– Как изволить!.. – опуская в знак повиновения глаза, но с плохо скрываемым недовольством ответил сотник.

– Ну, в чем дело? – пристально посмотрел на него Атом, – Говорю тебе: если даже кожу с вас сдирать будут, и то надо стерпеть! А то испортите все дело…

– Огнем горит у нас душа, князь! – нажаловался сотник.

– Строжайший теое приказ! Понял? – нахмурился Атом.

На всякий случай он решил взять с собой из удельного войска небольшой отряд отборных всадннков в качестве телохранителей, и с ними отправился искать католикоса, Гевонда и Езника, которые находнлись в голове шествия.

Не успел Атом отъехать, как на Арташатской дороге показался небольшой отряд. Крестьяне и воины двинулись к окраине села. Отряд персов с несколькими сборщиками вошел в село и остановился нa площади. Начальник отряда выехал вперед и спросил:

– Готова подать?

Из группы крестьян вышел седой староста. Со спокойным достоинством оглядев перса, он холгдно ответил:

Подать давно готова. Но внести ее мы должны нашим властям. Они и доставят ее вашему царю – Мы сами ее возьмем! – так же холодно отрезал перс и пренебрежительно приказал: – Ну, несите! И быстро!

Требование перса было вопиющим беззаконием. Но что было делать старосте?.. Атом приказал не шевелиться, «хотя бы с них и шкуру сдирали…» Староста стал совещаться со взволнованными крестьянами.

Перс, не понимавший армянского языка, уже проявлял признаки раздражения.

– Но как же я сдам? – колебался староста. – Ведь не имеем мы права сдавать им подати!..

– Нужно сдать! Нет у нас иного вывода, – ведь кровь прольется… – уговаривал его Сенекерим.

– К дьяволу! Пусть прольется! Не дам!.. – заупрямился староста.

– Теперь не время говорить о праве да законе, Согомон. Дай им, пусть уберутся! – подал голос один из крестьян.

– Отдай, Согомон! Отдай! – настаивал Сенекерим. – Нельзя нам драться, не то мы бы их в клочья разорвали. Командующий отрядом раздраженно крикнул:

– О чем вы там говорите? Долго буду я вас ждать? Несите!..

– Подождешь, почтенный!.. – с насмешкой отозвался Сенекерим. – Приказа нет у нас, а то…

– Какие еще приказы. От кого? Кончилась ваша власть. Несите скорей подать, а то мы покажем вам «приказ»!

– Кому это вы собираетесь показывать? – спросил, выступая вперед, светловолосый воин и повернулся к крестьянам. – А вы что, онемели?

Крестьяне переглянулись, но продолжали безмолвствовать. Воин, поискав глазами камень покрупнее, спросил:

– Так, значит, перс непременно требует подать?.. – с недоброй усмешкой обратился си к сотнику Сенекериму, хмуро разглядывавшему перса. – А ну, Сенекерим. Дадим-ка мы им «подать»! Уж дозволь!

– Забыл ты, что приказал князь Атом? – прикрикнул на него сотник. – Отойди назад! Воин с ворчанием отошел.

– Копья рука просит, копья! Или косы, по крайней мере, – вырвалось у одного из крестьян.

– Помолчи, Погос, и без того тяжко! – со сдержанным укором обратился к нему Сенекерим.

– Тяжко-то тяжко, а небось отдаете им зерно, да еще с душой вместе! – возмутился Аракэл, с молчаливой злобой наблюдавший за происходившим.

– Да вот, начальник наш говорит, что не ведено, – отозвался другой крестьянин.

– Значит, перс так и уйдет безнаказанный? – спросил Аракэл, делая шаг вперед.

– А ты кто будешь, приятель? – справился Сенекерим.

– Не видишь разве? Я один из тех, кто хлебнул горя из-за персов! До коих же пор терпеть?

– Давайте всех на клочки разорвем! – предложил кто-то из людей Аракэла.

– А вы не вмешивайтесь! Это наше дело – одернул Сенекерим.

– Тоже еще воин!.. Честь-то есть у вас? – вспылил Аракэл.

– Не приказано! Понятно? – заорал Сенекерим. – Иди себе, не лезь в наши дела!

– Правильно! Не приказано нам!.. – подтссрдили воины. – Вы уж не вмешивайтесь!..

– Да мы и не вмешиваемся! Хочется только посмотреть, до коих пор у вас шкура выдержит.

Староста с обидой махнул рукой и заявил, поворачиваясь, чтоб уйти:

– Вот вам подать, вот вам перс ваш! Отдавайте ему сами, а я своей рукой не дам!

Покачав головами, крестьяне смотрели ему вслед. Немного погодя на площади уже лежало до двадцати больших чувалов зерна, и крестьяне начали грузить их на вьючных лошадей.

– Несите и хлеба! – приказал начальник персидского отряда. – Да еще масла, сыра, припасов на дорогу! – с наглой улыбкой требовал он.

Перс явно стремился вызвать стычку, возмущение, он искал повода к кровопролитию. Окинув сластолюбивым взглядом стоявших немного поодаль женщин, он заявил:

– Скоро в нашу веру перейдут, все нашими будут! Перехватив яростный взгляд Сенекерима, перс обратился к нему.

– Ничего, мы и вас вместе с женами вашими в Персию угоним! И для вас дело найдется!

Сенекерим весь почернел, с трудом сдерживая ярость.

– Во имя отца и сына и святого духа! – широко перекрестился Саак, также задыхавшийся от бешенства. Он исподлобья окинул взглядом крестьян.

– Чтоб люди земли стояли и беспомощно ждали, когда их выбросят из родных мест голыми, в чем мать родила? Горе вам!..

– Проклинай, брат Саак, проклинай! Поделом нам! – отозвался Езрас. – Под плетьми сборщиков ты высох, теперь очередь до этих дошла…

– Чего же вы молчите? Когда же вы восстанете? Поднимайтесь! Восстаньте!.. – призывал Саак.

– И восстанем! Не будем дома с женами сидеть! – весело отозвался один из крестьян.

– А раз не намерены вы дома с женами сидеть, то восстаньте! – говорил Аракэл, потрясая кулаком. – Раз уж отреклись от нас наши нахарары…

Высокий широкоплечий крестьянин быстро шагнул к Аракэлу, почти коснулся крепкой выпуклой грудью его груди, окинул его гневным взглядом с головы до ног и, не отводя от него синих глаз, резко и решительно проговорил:

– Наш Спарапет от народа не отречется! Аракэл пристально на него взглянул:

– Как знать? Вот пойдем, сами узнаем. Если он в плену – освободим, если ж и впрямь отрекся – освободим страну!

– Да будут благословенны уста твои! – воскликнул Погос с жаром.

– Эх, говорю же я – пора за копья взяться!

– Ничего, потерпи! – остановил его Сенекерим. – Наступит и день копья!..

– А у меня тем временем сердце разорвется!.. – с горечью отозвался Погос. – Нет, не усидеть мне дома, пойду поищу на них управы!

Крестьяне принесли выпеченный хлеб и молча набили мешки для персов.

– А-а, давно бы так… А ты там не ворчи! – прикрикнул на Погоса начальник персидского отряда и, проезжая мимо, полоснул его плетью.

Отряд удалился. Все словно онемели, окаменели.

– Эге!.. – внезапно воскликнул Саак, пристально вглядываясь вдаль.

Со стороны Эчмиадзина входила в село толпа с католикосом, Гевондом, Егишэ и Езником Кохпаци во главе. Католикос находился в каком-то исступлении. Чем-то зловещим веяло от всего его облика. Покрытые пылью борода, волосы, брови и ресницы, босые ноги в грязи и крови придавали ему вид человека, измученного и потрясенного.

Католикос подошел к крестьянам и воинам, которые с непокрытыми головами благоговейно перед ним склонились. Пылающими глазами оглядел он всех, простер руку и возгласил:

– Подымайтесь на войну за свободу!.. Поднимите меч, карающий против изменников!.. Да будут отвергнуты отныне все отступники!.. Да будет гибель уделом изменника – князь он или простолюдин, слуга или господин! Все подымайтесь!..

– Мы поднялись, и мы готовы, святой отец! – отозвался Саак.

– Да будет благословен меч ваш! – возгласил католикос.

Бежавшие от сборщиков монахи с плачем пробились к католикосу и склонились перед ним, лобызая край его одежды. Католикос горестно взглянул и осенил их крестным знамением.

– Идите в мир, с мирянами спасайтесь… И да ниспошлет господь спасение стране Армянской!..

Перекрестившись, католикос поспешно покинул селение и свернул в сторону Аракса. Монахи следовали за ним.

– Вот и кончилась передышка наша! – с горечью и беспокойством воскликнул Погос.

– Правильно! – признал Саак.

По Арташатской дороге, впереди воинского отряда, ехали персидские вельможи – Деншапух, Вехмихр и могпэт Ормизд со свитой, – стремившиеся придать своему появлению, елико возможно, торжественный вид. Деншапух, ревниво следивший за тем, чтсб его скакун всегда шел впереди скакуна Вехмихра, был в шлеме, имевшем форму тигровой головы. Поверх парчового кафтана был надет массивный, литого золота пояс. Вехмихр старался превзойти его в пышности, нарядившись в сафьяновые, цвета граната, сапоги до колен. На могпэте Ормизде был белый кафтан и высокая остроконечная шапка. Воины из их отряда также принарядились и имели вызывающий вид.

Подъехав к селению, Деншапух остановил коня. Остановился вслед за ним и весь отряд.

– Зачем вы собрались? – спросил Деншапух. Искоса разглядывая его, жители безмолвствовали.

– А это что за монахи? – сердито справился Деншапух. – Откуда они?

– Из Огакана мы, государь!.. – ответил за всех старый монах; взгляд его был устремлен в лицо Деншапуха.

– Есть у вас жалобы?

– Есть, государь! – заявил старик, выходя вперед. – Сборщики житья не дают: все у нас отняли и монастырь запечатали!

– А вы молитвой живите! – издевательски рассмеялся Деншапух.

– Молитвой и будем живы! – ответил старый монах, не выдавая своего возмущения.

Могпэт Ормизд подозвал монаха к себе.

– Вам разве не предписали оставить христианство и принять маздаизм?

– Предписывали, государь могпэт. Но разве позволяет закон предписывать душе человека?

– Не позволяет? Вот и приходите судиться к нам, раз не позволяет, – отрезал могпэт.

Монахи замялись, но воины плетьми загнали их в середину отряда.

Нахмуривиись, Деншапух повернулся к крестьянам:

– Есть жалобы на сборщиков? – все с такой же издевательской усмешкой спросил он.

– Нет! – неожиданно резко ответил за всех Саак, впиваясь Деншапуху в глаза злобным взглядом. Деншапух пристально оглядел его:

– Злой у тебя взгляд!.. Что ты задумал?

– Ничего! – отрезал Саак, все так же не сводя с Деншапуха глаз.

– Ну-ка, пойдем с нами! Посмотрим, что ты в себе таишь! – с угрозой произнес Деншапух.

– Что таю?.. – пробормотал Саак. – То, что всегда останется при мне!..

– Гоните сюда эту собаку! – крикнул Деншапух своим воинам.

Персы набросились на Саака и, скрутив ему руки, втолкнули в ряды монахов.

Аракэл рванулся к персам, но Сенекерим железными пальцами сжал ему локоть:

– Не навлекай беды на все село! Говорят тебе, еще не время!..

Аракэл с болью признался самому себе, что сотник прав: село не приняло бы участия в нападении на отряд, вспышка оказалась бы преждевременной. Следовало, стало быть, подумать об освобождении Саака либо на дороге, либо из темницы.

– Ну, в путь! – приказал Деншапух, еще раз окинул крестьян злобным взглядом, хлестнул своего жеребца и повернул к Эчмиадзину.

Подгоняя их плетьми, всадники увели с собой монахов и Саака.

Следуя почти по пятам за католикосом и Атомом, Деншапух стремился узнать, куда и зачем они идут.

– Вот видите! – простонал Аракэл. – Змея обвилась вокруг нас!.. Войсками наводнили они крепости наши, избивают, терзают народ!.. «Потерпите, потерпите!..» Вот вам ваше «потерпите»!..

Окружающие отвели взгляды.

– Будь она проклята, такая жизнь! – воскликнул один из воинов, гневно отшвырнув ногой камень. – Хватит ждать! А, ребята?..

– Ну, что я тебе говорил, Акобос? – прикрикнул на него Сенекерим.

– Невмоготу мне! Я ухожу! – решительно проговорил Погос.

– Не делай этого, Погос! Дождись князя Атома или же Спарапета! – попытался уговорить его Сенекерим. – Погоди, пока они придут…

– Чего ждать-то?! Невмоготу мне!..

– Погоди, настанет день!.. – Сенекерим вздохнул и громче повторил:- Настанет день!

– Но когда же, когда? – с болью откликнулись воины. – Они окружили Сенекерима, злые и на него и на Атома.

– Сидим тут, бездельничаем!.. – Акобос махнул рукой и зашагал прочь.

– Пойдем, от них тут проку не будет! – проговорил и Погос, дергая за рукав Аракэла.

Во дворе у Погоса собрались товарищи Аракэла и все, кто был недоволен проволочками.

– Гм… «Вооружитесь! Будьте наготове, но не нападайте!» – насмешливо повторил слова Атома Погос. – Изменники идут на нас вместе с врагом, Вехмихр наводнил крепости персидскими отрядами, Деншапух выколачивает из нас налоги вместе с жизнью, а он все твердит: «Не нападайте!» Мы и сами знаем, что нам делать!

– У князей сил не гак много, да и у духовенства не хватит, – спокойно и уверенно заговорил Аракэл. – Если по силам кому-нибудь выстоять против врага, то только нам!

– Правильно!.. – раздались голоса со всех сторон.

– Без нахараров мы действовать не можем, – продолжал Аракэл. – Повести нас должен в бой нахарар, без нахараров нам не обойтись. Да и народ войску верит. Но целика полагаться на нахарарв нам тоже нельзя. Как-никак князья! Не тот у них размах. А вдруг станут на полдороге или в свою сторону свернут?.. Наше бремя мы сами должны нести, братья! Пойдем же из села в село, обойдем всю страну, поднимем простой народ и выйдем навстречу персидскому войску.

– Вот это так, вот это правильно! – раздалось со всех сторон.

Воины и крестьяне Дзмероца решили объединиться с людьми Аракэла и незаметно уйти из села. Погос с несколькими односельчанами принесли в дар коней и оружие для всех. В ту же ночь они покинули село и, издали следуя за отрядом Деншапуха, не упускали его из виду.

Атом нашел католикоса в соседнем селении сидящим на площади под шелковицей. Как ни просили его крестьяне войти в один из домов, католикос не пожелал. Атом переговорил с ним, советуя избегать прямого столкновения с персами, но разжигать огонь ненависти к ним и жажду мести в защиту христианской веры.

– Они еще пока не осмелятся открыто наложить руку на церковь! – объяснил он.

Захватив с собой Егишэ, Атом расстался с католикосом, перешел через Аракс и направился в свою вотчину – Гнуник, лежавшую между Коговитом и Бзнунийским морем. По дороге он продолжал убеждать народ не вступать в столкнсвение с персами, но быть в полной готовности, когда настанет благоприятный момент. Выезжая из селений, он замечал, что за ним издали следуют конные крестьяне, иногда даже и конные монахи. Тщетно он и его телохранители уговаривали крестьян не покидать своих селений – вскоре за ним следовало довольно много всадников, и число их с течением времени все больше и больше увеличивалось.

На следующий день после отъезда Атома в Дзмероц прибыл гонец от Вардана, посланный им из Аварайра с наказом Атому напасть на вступившее в Армению персидское войско и уничтожить его. Не застав Атома, гонец выехал искать его.

События развивались со стремительной быстротой. Вместе с нахарарами в Армению прибыл новый могпэт. Крепости постепенно занимались персидскими гарнизонами. В Арташате и в районах глухо бурлило возмущение народа.

Деншапуха терзало беспокойство. Его направили в Армению для того, чтоб он беспощадными поборами сломил сопротивление армян и принудил их принять учение Зрадашта, а он только вызвал в народе раздражение и осложнил все дело. Вот явится новый могпэт, добьется у армян отречения от веры, и Деншапух станет не только лишним, но даже будет очернен в глазах царя царей… Да минет его гнев Азкерта! Деншапух видел такие расправы, о которых он вспоминал с ужасом. Нужно было какой угодно ценой спасти свою шкуру от царя царей и его палача!

И вот, объезжая селения и монастыри Айрарата, Деншапух силой угонял крестьян и монахов, выступавших с жалобами на сборщиков податей. Его целью было согнать людей с родных мест, измучить их, довести до отчаяния и тем принудить к вероотступничеству. В пути он приказывал избивать пленников, принуждал их поспевать бегом за конными стражами.

Наконец, он свернул в сторону города Зарехаван в области Багреванд, где были сосредоточены персидские силы, решив основать там лагерь для жалобщиков и добиться насильственного отречения их от веры.

Поздно вечером Деншапух с Вехмихром и могпэтом Ормиздом вступил в Зарехаван. Командующий персидскими силами Арташир устроил им торжественную встречу, выведя войска и трубачей.

Вехмихр, еще во время объезда Айраратской равнины убедившийся в тщетности попыток Деншапуха и увидевший, какое раздражение он вызывает в народе, решил действовать против него и ждал лишь удобного случая.

Деншапух принял как нечто само собой разумеющееся все воздаваемые ему почести, надменно ответил на приветствия Арташира и войска и первым вошел в разукрашенный шатер, даже не ожидая, чтоб Вехмихр пригласил его пройти вперед.

– Каково положение у тебя здесь? – справился он у Арташира.

– Смутьяны подстрекают население к мятежу, – ответил Арташир. – А в окрестностях снуют всадники и сколачивают крупные отряды…

– Пора пустить им кровь! – со злобой заявил Деншапух.

Вехмихр давно уже сомневался в том, чтобы войскам удалось подавить восстание. Он с раздражением следил за тем, как Деншапух вместо мирного сбора податей вымогает их силой и нарушает прерогативы его как азарапета. Сейчас он не смог уже сдержать себя.

– Так ты все-таки не желаешь дождаться прибытия наших войск и нахараров? – с укоризной спросил он Деншапуха.

– Мятеж уже начался, азарапет!.. – оборвал его Деншапух. – Куда же я гожусь, если не сумею раздавить мятеж до их прибытия?.. – «Вы только поглядите на него! – с раздражением продолжал он мысленно. – В Арташате небось сам требовал подавления мятежа… Не-ет, марзпаном в Армении буду все-таки я, а не ты, свиная туша!..»

Вехмихр, однако, задумал иное. Он решил зорко следить за Деншапухом, мешать его начинаниям и, когда их постигнет неудача, выступить с обвинениями против Деншапуха на суде, который, как он надеялся, ждал Деншапуха неминуемо.

Деншапух и сам страшился этого возможного суда, как огня. Поэтому он и стремился выдвинуться и затмить как Вехмихра (хотя и назначенного на пост азарапета благодаря ему, но оказавшегося человеком неблагодарным), так и Васака – могучего соперника, соревновавшегося с ним из-за власти и теперь возвращавшегося с крупной победой. Деншапух решил опередить Васака и привести в исполнение основной наказ, тайно данный ему Михрнерсэ: «Искоренить армянское нахарарство и духовенство; оторвать от них армянский народ, согнать его с земли, сослать в Персию; уничтожить это опасное звено между Персией и Византией, которое оказывает поддержку то нам, то византийцам…» «А зачем предоставлять выполнение этого наказа другим, когда сделать это могу я сам? – думал Деншапух, и лихорадка нетерпения охватила его. – Нужно действовать!.. Еще несколько дней – и будет ноздно!»

– Уже поздно! – как бы прочитав его мысли, насмешливо протянул Вехмнхр. – Говорил я тебе в Арташате – мятеж нужно раздавить! Не послушал меня. И вот разрослось восстание, охватило пожаром всю страну!..

Деншапух не ожидал подобного открытого удара от Вехмихра, до сих пор таившего свой яд. Он понял, что Вехмихр недаром бросает ему это обвинение в присутствии Арташира, но не ответил Вехмихру ни словом, хотя едва не задохнулся от ярости. Проглотив злобу, он произнес, обращаясь к Арташиру:

– Один я, нет у меня толкового помощника… Арташир с изумлением взглянул на него.

– Но все же я выполняю свой долг перед великим азарапетом Персии! Завтра утром распорядишься согнать все население на площадь перед моим шатром. Пленников вели бросить в темницу.

– Как прикажешь, – произнес Арташир, смиренно склоняясь; затем он обратился к Деншапуху, Вехмихру и Ормизду: – Государи, ваши покои готовы, благоволите проследовать.

Он отступил в сторону, пропуская вельмож вперед, и проводил их в предназначенные для них шатры.

Сон охватил весь персидский лагерь. Атрушаны выбрасывали вверх снопы искр; откуда-то слышалось тихое горловое пение магов.

А Деншапуха сон не брал: ему не давали покоя обнаружившиеся злоба и предательство Вехмихра. Он был не очень высокого мнения об его уме и ловкости, но Вехмихр был искушен в придворных интригах, знал, как зыбки положения и звания. В сердце Деншапуха поднялась ненависть и к самому Михрнерсэ, который, назначая человека на какую-нибудь должность, окружал его соглядатаями и охотно прислушивался к их наветам. И опасностью грозили не столько возможные наветы Вехмихра, сколько это коварство, которое присуще было всем азарапетам Персии.

«Погоди ты у меня, ядовитая змея! Не поможет тебе твое вероломство! Я опережу и тебя и царя царей: сам завершу гибель Армении!» – думал, скрежеща зубами, Деншапух, беспокойно ворочаясь в изнурительном тепле постели.

На следующий день город выглядел таким мирным, чго, казалось, все обстоит вполне благополучно. Не принес с собой ничего особенного и вечер. Уже было за полночь, когда Деншапух пригласил к себе Вехмихра, Ормизда и Арташира и заявил, что намерен судить согнанных им жалобщиков – крестьян и монахов. Видно было, что он чем-то недоволен и раздражен.

– «Разори страну, а народ обрати в персов!..» -так повелел мне великий азарапет (он подразумевал Михрнерсэ). Но вот попробуйте – «разоряйте и превращайте в персов», когда они готовят восстание!.. – Он позвал стоявшего на часах у двери сипаха и приказал:- сгоните всех заключенных во двор! Пригоните сюда же все население!

Он пригласил сановников; все вышли из покоев и расселись на поданных служителями подушках.

Персидские воины согнали довольно многолюдную толпу местных жителей. Люди заполнили двор, стояли у ворот и под стенами. Стража вывела из подземных темниц жалобщиков, избитых и истерзанных пытками. Несколько в стороне стал сборщик налогов, состоявший при Деншапухе, когда собирали жалобщиков.

– Подойди ближе! – приказал ему Деншапух, намереваясь доказать могпэту Ормизду всю трудность порученного ему дела и хорошенько проучить Вехмихра за его злоязычие:

– Расскажи, в чем они провинились?

– Государь, эти монахи внесли налог за монастырь, – доложил сборщик, – но когда монастырь был разрушен, они отказались уплатить налог за развалины. Крестьяне внесли налоги за этот год, но отказались уплатить подушный, поземельный и таможенный налоги за прошлые годы!

Деншапух сурово взглянул на него:

– Говори только правду, не то слетит у тебя с плеч голова!

– Воля твоя, государь!

– Есть у вас жалобы? – обратился Деншапух к заключенным, с тревогой глядевшим на него.

– ЕСТЬ, государь! Как не быть? – заговорил один из них, старый, больной крестьянин. – Истощили крестьян непосильными поборами и побоями… По горам да по лесам разбежался народ…

– Есть у кого еще жалобы? Пусть станет туда! – распорядился Деншапух, показывая на правый угол двора.

Большая часть заключенных подалась вправо. Не двинулись с места Саак и несколько его товарищей. Деншапух злобно оглядел их и перенес взгляд на остальных, толпившихся в правом углу. Он ласково обвел взглядом колодников, всклокоченные волосы, окровавленные лица и избитые тела которых свидетельствовали о том, что с ними делали на местах и в темнице, и так же ласково спросил:

– Почему вы не хотите платить налогов?

Из толпы выступил вперед высокий, крепкий старик, на длинной бороде которого запеклась кровь.

– Все уплатили, что с нас причиталось, и остались нищи и наги. Забирайте уж и нас! Отведите к царю, кончайте с нами!..

– А что будет делать с вами парь царей? – с улыбкой переспросил Деншапух.

– Пустит на топливо для атрушанов! – с горькой усмешкой отозвался старик.

– Нет, идите к себе домой и заплатите оставшиеся налоги, – мягко и убедительно проговорил Деншапух, очевидно желавший показать всем, каким отеческим долготерпением государственного деятеля он наделен. – Закон справедлив и милосерден…

Как бы сговорившись, монахи, колотя себя в грудь, выступили вперед:

– Как же нам заплатить, государь? Откуда, где взять? Ведь мы с трудом вносили налоги, когда еще цел был монастырь. Но где взять средства, чтоб выплатить вам налог на развалины?

– Ничего, богата страна Армянская!.. – отшутился Деншапух, со скрытой злобой оглядывая людей, похожих на обтянутые кожей скелеты; истлевшие лохмотья не могли прикрыть их истерзанные тела, высохшие ноги и висевшие плетьми руки. Некоторые колодники были и вовсе наги, едва опоясанные ветхим лоскутом вокруг бедер. Их запавшие, горевшие лихорадочным огнем глаза свидетельствовали о бессоннице, голоде и перенесенных мучениях.

Деншапух перевел взгляд на собравшуюся во дворе толпу и пробормотал:

– Мятежный народ!..

Заключенные смотрели на него с ненавистью.

– Пока вы у себя в стране – вы останетесь армянами! А пока вы останетесь армянами, вы будете держать сторону византийцев… Переселяйтесь в Персию! Там вы станете персами и будете далеко от византийцев… Даю вам три дня сроку. Приготовьтесь!

Толпа замерла, онемела, не зная, как понять это распоряжение и что делать… Было ли действительно решено угнать их всех в Персию или это только злая шутка?

Из толпы вышел невысокого роста крестьянин с привлекательным лицом и, тряхнув гюлуседой копной волос, спросил:

– Мы же с землей нашей составляем одно, как можем мы сдвинуться с места?

Говоря с заключенными, Деншапух время от времени поглядывал на Саака, который не сводил с него настороженного взора. Вначале Дечшапух не обращал на него внимания, но постепенно какое-то смутное воспоминание начало просыпаться. Где он видел этого человека?.. И вдруг Деншапух вспомнил селение Дзмероц и крестьянина, который именно так смотрел тогда на него – со злобой и ненавистью. Деншапух взглянул еще раз, отвел глаза и вдруг снова в упор уставился на Саака.

– Второй раз вижу, как злобно ты смотришь на меня… Что у тебя на душе?..

– На душе? – вопросом на вопрос ответил Саак. – На душе у меня то, что ты из нас все выжал, кожу с нас содрал и кости обнажил! Осталась у нас лишь душа нетленная. Теперь хочешь и душу убить? Но в душе у нас – истина бессмертная, и душу тебе не убить!..

Деншапух мягко улыбнулся и, откинувшись на подушки, зевнул. Затем он повернулся к могпэту Ормизду:

– Какой здесь воздух, государь могпэт!

– Весьма мне по душе, государь! – ответил могпэт и, потягиваясь, протяжно зевнул в свою очередь, заразившись от Деншапуха.

Деншапух многозначительно взглянул на сборщика податей, который немедленно удалился. Деншапух продолжал вполголоса беседовать с Вехмихром.

Сборщик податей вернулся в сопровождении палача – человека могучего телосложения. Медленно подойдя к Сааку, палач ударил его кулаком прямо в лицо.

Среди заключенных кто-то тихо и протяжно простонал. Деншапух безмятежно продолжал беседовать с Вехмичром. Саак не отводил бестрепетного взора от палача. Страшное безмолвие царило во дворе. Заключенные с мрачным отчаянием смотрели на Саака. Палач продолжал наносить ему удары кулаком. Что-то невыразимо омерзительное было в неторопливом этом, бесстрастном избиении, выдававшем привычное бездушие. Палач ухал при каждом ударе, нанося их деловито, с серьезной простотой, как если бы имел дело с бездушной вещью.

Саак морщился, напрягая мускулы лица, по-видимому, он хотел защитить глаза. Но удары сыпались все быстрее и сильнее. Выскочил выбитый глаз; окровавленное, изуродованное лицо казалось бесформенным куском теста, замешенного на крови. Саак, до этой минуты вздрагивавший и дергавшийся, внезапно, как бы приняв какое-то решение, окаменел и перестал защищаться. Выпятив грудь, он с какой-то непонятной, безумной решимостью приподнял лицо и шагнул к палачу. Как только тот поднимал руку для удара, Саак придвигался к нему ближе. Схватив избиваемого левой рукой за плечо, палач старался правой удержать его, заставить отступить, но с необоримой душевной силой подвижника Саак наступал на палача, для которого самое ужасное было в том, что эта сила была не телесной…

Палач смутился и перестал бить. Его охватило странное оцепенение, какое-то смятение. Саак повернул свое залитое кровью лицо в сторону Депшапуха и медленно зашагал к нему, не отводя от него своего единственного глаза. Это было уже не человеческое лицо, а застывшая уродливая маска, которая как бы плыла в воздухе. Палач пятился, а Саак шел, направляясь к лестнице; дойдя до нее, он стал медленно подниматься по ступенькам. Он точно искал кого-то, вытянув руки, спотыкаясь. Чего он хотел? Убить, уничтожить кого-то, схватить окровавленными руками? Никто не мог сдвинуться с места, все были точно прикованы. Особенно пугало, что он двигался в полном безмолвии.

Могпэт, который смотрел на него, раскрыв рот, как на видение из потустороннего мира, внезапно вскочил, крича:

– Держите его! Это Ариман…

Ужас охватил всех. Деншапух, который раньше склонен был рассматривать это необычное происшествие как нечто забавное, вздрогнул. Злорадная усмешка застыла на его тонких губах, сердце у него сжалось. С безграничным страхом глядя на ищущие его окровавленные пальцы, он привстал. Простой крестьянин, ничем не выделявшийся в толпе, теперь казался ему грозным призраком из загробного мира…

Нужно было его остановить, а воины мялись, не осмеливаясь подойти к этой истерзанной жертве.

– Держите его! – вопил могпэт. – Проклятие Ариману!

Воины встрепенулись и накинулись на подвижника. Но Саак отбрасывал их, – невиданная сила проснулась в нем, и он упорно сопротивлялся воинам.

Палач, кривя рот и кусая губы, бросился на помощь воинам. Общими силами они пытались оттеснить Саака. Но тот, подняв вверх свое залитое кровью лицо, не давал сдвинуть себя с места. Чем-то грозным веяло от него. Казалось, этот человек будет являться в ночных кошмарах и наводить ужас. Необходимо было уничтожить его, стереть с лица земли. Вот он глядит на всех, не останавливая взора ни на ком, и каждому чудится, что именно его ищет этот ужасный взгляд.

Он отходит, но не потому, что поддается чужой силе, а по собственной воле, преисполненный еще большей ненависти, еще большей жажды мести.

– Скорей уберите его!.. – с тревогой простонал могпэт. Подвижника оттеснили назад в толпу.

– Нет, уведите совсем! Прогоните! – вопил могпэт. – Прогоните злого духа из этого дома!

Вехмихр дрожал всем телом.

Саака довели до ворот и вытолкнули вон…

Как будто страшная тяжесть свалилась у присутствующих с души, как будто миновала большая опасность – все вздохнули с облегчением, хотя тяжелое молчание не нарушалось.

Чтобы как-нибудь развеять общее подавленное состояние, палач набросился на других заключенных. Это было местью за страх, внушенный Сааком. Этой мести жаждали все. Палач как бы выполнял всеобщее желание. Он продолжал избиение, чтобы убить страх.

Деншапух силился вернуть себе душевное равновесие, могпэт бормотал себе под нос заклинания. Один лишь Вехмихр, пряча блестевшие злорадством глаза, с хитрой улыбкой внимал стонам избиваемых: он был уверен, что как бы долго ни продолжалось избиение, оно ни к чему не приведет.

К Деншапуху вновь вернулась наглость; со злобной улыбкой он склонился к могпэту:

– Терпение… Еще немного терпения – и их упрямство будет сломлено!..

Но могпэт не разделял этой уверенности. Он со злобой и завистью глядел на стойко переносивших пытку крестьян: он начинал подозревать, что в этих истерзанных телах живет какой-то могучий дух, который не может быть сломлен, и это вызывало отчаяние у палачей.

А Деншапуха одним своим видом приводила в отчаяние неподвижная туша Вехмихра: Деншапух угадывал, какое скрытое злорадство вызывала у Вехмихра неудача противника и соперника. Он понимал, как радует Вехмихра сопротивление армян, и поклялся самому себе сломить их упорство любой ценой.

– Довольно, государь! – многозначительно и насмешливо сказал ему, наконец, Вехмихр. – Эти людиНалогов не заплатят!

– Заплатят! – кусая губы, с едва сдерживаемым бешенством пробормотал Деншапух.

«Как бы не так!» – мысленно посмеялся над ним Вехмихр.

Между противниками началось какое-то дикое состязание. Деншапух, прикрыв глаза, делал вид, что дремлет. Такое же безразличие проявлял и Вехмихр. Оба, казалось, дремали, лишь изредка полуоткрывая глаза и выжидательно оглядываясь.

Кровь лилась ручьем. Избиваемые валялись на земле, пропитавшейся их кровью, некоторые уже потеряли сознание; один испустил дух и лежал, прижавшись к земле окровавленными губами.

Деишапух освободился от ужаса, который охватил его ранее. Стоны избиваемых вернули ему самообладание: это было нечто простое и понятное, далекое от сверхъестественного сопротивления Саака…

Деншапух поднял руку. Палачи прекратили истязание.

– Hу как, согласны вы подчиниться? – обратился Деншапух к крестьянам и монахам.

Лишь стоны и рыдания были ему ответом.

– Значит, не подчиняетесь? – угрожающе повторил он свой вопрос.

Никто не ответил. Деншапух вскочил и крикнул, задыхаясь от ярости:

– Всех в темницу!.. Бить без пощады! – И, отвернувшись, направился к двери. Улыбаясь себе в бороду, встал и Вехмихр. Могпэт со злобой и испугом оглядел изуродованных, потерявших человеческий облик крестьян и монахов и, кривя лицо, последовал за Деншапухом и Вехмихром.

– Проклятое непокорное племя!.. – воскликнул Деншапух, стискивая зубы, и со злобой пробормотал: – Разори их, но обрати в персов!

– Прикажи их всех повесить! – с тонкой усмешкой посоветовал Вехмихр.

– Ты многих перевешал, а чего добился? – с ненавистью огрызнулся Деншапух.

– Потому-то я и советую ждать прихода войск! – вновь уколол его Вехмихр.

– Дело не в войсках, государь азарапет! – с насмешкой произнося его титул, ответил Деншапух. – Дело в другом, в другом!

Он со злобой подчеркнул это слово, и сам над ним задумался. Там, позади истязуемых, стояла людская масса, целый народ поднимался во весь рост! Деншапух подумал об этом – и умолк, нахмурясь.

Вехмихр почувствовал, что настает его час. Чтоб все могли воочию убедиться в неспособности Деишапуха управлять страной, он вызвал к себе начальника персидского войска и громко, торжественно приказала – Пошли отряд в Арудж – занять крепость!

– Слушаю! – покорно отозвался тот.

– Гм!.. – пробормотал, скрипнув зубами, Деншапух. – Погоди ты у меня, свинья и порождение свиньи! В Тизбоне я еще велю вспороть тебе брюхо!

Насильственно согнанные по приказу Деншапуха жители в оцепенении внимали воплям истязуемых, ожидая, чем все кончится. Передние ряды раздались перед Сааком, который шел, закрыв лицо руками. Один глаз у него вытек, другой был залит кровью и ничего не видел. Среди мертвого молчания толпы прозвучал хриплый возглас Саака:

– Месть!

Казалось, заговорил убитый, наполняя сердца живых суеверным страхом.

– Месть! – вновь прохрипел Саак. Кровавая пена выступила у него на губах.

Расталкивая толпу, к нему пробивался дрожащий от волнения и ярости старик. Он обнял Саака и повел за собой. Саак шел, тяжело и громко ступая.

– Месть! Месть! – раздались восклицания.

Внезапно сотни рук взмахнули сверкнувшими в воздухе мечами: это персидские воины начали рубить и колоть народ. Раздались вопли, люди разбегались, но персы, преследуя их по пятам, беспощадно убивали всех. Озверев, персидские воины врывались в дома жителей. Начался повальный грабеж. Другие персы, еще находившиеся в своих шатрах, выбежали и тоже кинулись в дома, чтоб не упустить своей доли добычи, из-за дележа которой началась общая свалка.

Уцелевшие жители бежали в поля и в горы, а затем потянулись к Тарону – искать защиты там, где всегда находили ее их предки…

По горным тропам они вскоре догнали всадников, которые выбрались из Зарехавана и окружающих его гор раньше и, слившись в отряды, двигались к Бзнунийскому морю. Среди этих отрядов бросался в глаза отряд Аракэла, усиленный прекрасными наездниками – уроженцами Дзмероца и Зарехавана. Не вняв уговорам, к отряду примкнул и Езрас, оказавшийся, несмотря на свой хилый вид, весьма выносливым наездником.

Аракэл направлялся в Тарон, в надежде, что там начнется народлое восстание и войска двинутся против нахараров-отступников.

Отряд пробирался через горные перевалы. Аракэл, задумавшись, ехал немного в стороне. Один лишь Погос был в прекрасном настроении и говорил громко и весело:

– Спрашивает меня жена: о чем, мол, вы совещались? Я и говорю: «Уже не крестьянин я, ухожу, прощай!» Она мне: «Опять?!» – «Я из конницы Мамиконяна! – говорю. – Жди меня, я вернусь, не всем же нам умереть!»… Оседлал коня – и…

Погос оглядел горы и с воодушевлением воскликнул:

– Что может сравниться со свободой!.. Вот это жизнь!..

– Ого-го! Ого-го! -перекликались воины, восхищенные горным воздухом, простором и свободой.

– Придется нам на этот раз сражаться? А, братец Погос? – спросил, повернув свое простодушное лицо к Погосу, тонкий я гибкий, как тростинка, юноша Сероб.

– А кто же всегда сражался, если не мы, сынок Сероб? – весело отозвался румяный воин и громко захохотал.

– Кто это спрашивает? Сероб?.. Говори же, Ованес-Карапет, объясни ему, пусть поймет! -подхватил Погос. -Выступят нахарары – мы сражаемся! Мы выступили – опять-таки мы будем сражаться! Намотай это себе на ус, Сероб, намотай хорошенько!.. Мы всегда воевали и будем воевать!.. Всегда с боем отвоевывали себе право на жизнь, с боем отвоюем его и теперь…

– Золотые у тебя уста, Погос! Золотые!.. – воскликнул краснощекий всадник.

– А ну, Ованес-Карапет, затяни песню, – попросил разошедшийся Погос.

У Ованеса-Карапета песня и так просилась на уста: звучным сильным голосом он затянул:

Над вольным, великим нашим Масисом,

Над вольным, превыше всех Масисом

Свет повис; светоч света,

Сиянием сияет над сияющим Масисом…

Эгей, воспоем мы сияющий Масис!..

Эгей, воспоем мы сияющий Масис!..

«Эгей.. Сияющий Масис!..» -дружно подхватили все.

– Давай-давай дальше! – весело крикнул Погос. Ованес-Карапет, глядя своими веселыми глазами то на ясное небо, то на яркие цветы, которые росли на склонах гор, пел дальше:

Острый меч взвивался над Масисом,

Боем била молния над Масисом,

Камни воздвигались века, из века в век, – Не дошли до великого края Масиса!

Эгей, воспоем великий край Масиса!

Эгей, воспоем великий край Масиса!..

Отряд дружно подхватил припев. Погос горящими глазами окинул Ованеса-Карапета и крикнул ему:

– Ну-ка, лети молнией, не то перья твои по ветру развею!..

И внезапно, точно обезумев, он отдал поводья скакуну. Все всаднкчи сделали то же. Как стрелы, сорвавшиеся с тетивы, полетели всадники; щебень и песок сыпались из-под копыт. С пронзительным, ликующим криком взяв последний поворот, отряд остановился на горном перевале. Внизу раскинулась долина. Справа вилась Арацани, местами ослепительно белая, местами отливающая красноватым цветом, местами сверкающая расплавленным золотом в лучах заходящего солнца.

Отряд медленно спустился к Агиовиту, на родину Атома Гнуни, чтоб оттуда пробраться в Тароп.

Спускались сумерки.

Прохладный ветер шелестел в травах, трепал цветы мальвы и разносил над горными тропами острый аромат мяты.

Во главе небольшого конного отряда Атом Гнуни и Егишэ спускались к горному ущелью. На отливающем медью под солнцем выступе скалистого хребта возвышался замок, каменная ограда которого сливалась с гранитом скал. Две горные речки вились вокруг замка. Синяя лента дыма тянулась вверх и таяла в небесах. Отряд подъезжал к родовому замку нахараров Гнуни.

Еще из Арташата Атом послал к князю Хорену гонца с наказом «немедленно, безотлагательно прибыть в Гнуник».

У ворот отряд встретили все обитатели замка с князем Хореном во главе.

– Где мать-княгиня? – не видя матери, спросил Атом у старшего сепуха.

– Она спустилась в село, навестить больных, – объяснил тот.

Атом пригласил Егишэ и Хорена в зал. Егишэ попросил разрешения уединиться и отдохнуть, пока подадут ужин. Дворецкий проводил его.

Оставшись наедине с Хореном, Атом немедленно приступил к делу.

– Грозная пора настала, князь! – обратился он к Хорену. – Конечно, до тебя дошли уже последние вести…

– Дошли! – со вздохом отозвался Хорен.

Но когда Атом подробно рассказал о событиях в Айрарате и Багреване, о скоплении персидских войск, Хорен вскочил с места.

– Да что ты говоришь? Ведь мы погибнем! – воскликнул он.

– Погибнем, если не подготовимся к сопротивлению. Я обратился к нахарарам с призывом выступить с отрядами на помощь и поддерживать постоянную связь со мной через гонцов. Но до сих пор ни помощи, ни гонцов…

Наступившее молчание нарушил Хорен:

– Сами создали войско из верных и преданных воинов. Пойдем на отступников и на персов!

Хорен покраснел, с трудом перевел дыхание и смущенно улыбнулся. Необычайные, неслыханные, не бывалые никогда раньше события волновали его, он не в состоянии был осознать всю их опасность. Атом разбирался лучше, но мудрость воина подсказывала ему кратчайший путь: сперва действовать, а раздумьям предаваться потом.

– Невиданное это дело!.. – со вздохом промолвил Хорен.

– Идти на смерть -тоже дело невиданное, князь! Однако мы идем, когда это необходимо! Конечно, где это слыхано – вносить разруху в страну для того, чтоб эту же страну построить Мы попираем ногами власть, закон, – но делаем это для того, чтоб спасти дух народа! «Все – против всех!..» – таково решение, вынесенное в Арташате. И так решили они сами: Спарапет, нахарары Аматуни, Мокац и все остальные.

– Господь да будет нам опорой! – со вздохом согласился Хорен.

– Выступим сегодня же ночью, – произнес Атом.

Вызвав через дворецкого начальника своего полка, он приказал немедленно выделить отряд, который должен был сопровождать их в Хорхоруник.

Вошла не старая еще женщина, судя по виду – знатная госпожа.

Кудри, перехваченные шитой золотом головной повязкой, падали ей на плечи. Узкий кафтан с разрезными рукавами облегал ее стройный, высокий стан.

Она была очень похожа на Атома, Обменявшись приветствиями с князем Хореном, она обняла Атома и медленно опустилась на подушки высокого сидения.

– Какие у тебя новости, мать? – осведомился Атом, почтительно стоя перед нею.

Княгиня ньчего не ответила. По-видемому, ее сильно взволновали вести, услышанные в селе или в замке. Она молчала, стараясь побороть волнение.

– Говори же мать, – вновь попросил Атом. Княгиня Гнуни печально взглянула на сына.

– Против Спарапета хочешь выступить? – тихо спросила она.

– Не знаю – против ли него, или вместе с ним, – ответил Атом.

– Не делай этого! Спарапет – святой… Не делай этого, сын мой! – сказала она и, дрожа всем телом, обняла сына. – Не иди наперекор божьей воле!..

– Наперекор своей собственной воле, мать… но выступить я должен!

Княгиня перекрестилась. В глазах у нее стояли слезы.

Вошел Егишэ. Он приветствовал княгиню, которая с благоговением склонилась к его руке. Дышавшее спокойной настойчивостью лицо и ясные глаза пастыря рассеяли сомнения княгини.

Сопровождаемый свистом ночного холодного ветра, отряд Атома вместе с Хореном и Егишэ выступил, направляясь в Хорхоруник.

В мрачную жизнь замка Огакан с приездом Зохрака снизошел мир. Бодрость и жизнерадостность сына Спарапета передавались всем.

Старшая госпожа поправилась, прошло ее угнетенное душевное состояние. Крепкая натура и сила воли помогли ей пересилить болезнь, а возвращение Зохрака вдохнуло новые силы.

Встав с постели, она изъявила желание побывать в монастыре Глака – помолиться за Вардана и его товарищей. Ей предложили поехать в княжеской колеснице, но она приказала оседлать коня. Она настолько окрепла, что ее желание поехать верхом не вызывало опасений, тем более что она всегда была бесстрашной наездницей. Всех радовала вернувшаяся к ней бодрость, позволявшая ей предпринять дальнее путешествие. Отъезд ее из замка был желателен еще и по другой причине: близились грозные дни, – хотя никто ничего определенного не знал, но все ждали тяжелых вестей.

Супруга Спарапета часто поднималась на кровлю или на вышку замка и с тревогой вглядывалась вдаль. Она чувствовала, что близятся дни испытаний…

Анаит любила уединяться в зале, из окна которого ее впервые увидел Артак; там она с радостью перебирала в памяти прошлое и мечтала о будущем. Иногда к ней молча подсаживалась со своим рукодельем Астхик, не мешавшая сестре предаваться думам.

Сестры часто сиживали у окна. Анаит часами не отводила затуманенного взора от далекого горизонта, а младшая сестра с интересом смотрела на площадь перед замком, на ущелье с его тропинками и на дорогу, по которой проходили пешие крестьяне с вьючными животными или проезжали конные.

Но в последние дни Астхик обратила внимание на странное явление – крестьяне выглядели раздраженными, озлобленными; они бросали враждебные взгляды на замок, останавливались под оградой, говорили о чем-то, явно волнуясь. С каждым днем это все более и более обращало на себя внимание.

Как-то раз много народу собралось вокруг небольшой группы всадников на прекрасных скакунах, прибывших, по-видимому, издалека. Астхик высунулась из окна, чтоб лучше их разглядеть и услышать, что они говорят.

В комнату вот па супруга Спарапета. Девушки почтительно приветствовали ее.

– Что случилось, милые? -ласково спросила она.

Девушки указали ей на всадников, которые уже сидели на камнях, не выпуская поводьев из рук. Немного в стороне, прислонясь спиной к камню, сидел крестьянин с суровым лицом. Сам он не говорил, предоставляя говорить другим. Выслушав всех, он спокойными, но вескими словами стал убеждать всех в необходимости восстать против Азкерта и нахараров-отступников.

Один из его спутников, которого товарищи называли Погосом, собрал вокруг себя крестьян-таронцев и горячо спорил с ними; его громовой бас перекрывал все голоса.

– Если он в опасности – пусть весточку подаст! От веры отрекся, теперь от народа тоже отрекается?

– Наш Спарапет тысячу раз своей жизнью пожертвует, а народ не предаст! – с гордостью возразил исполин-таронец.

– Как бог свят! – подтвердил стоявший рядом старик, обнажая голову, сверкнувшую серебром на солнце, и крестясь. – Наш князь – Спарапет всей страны Армянской!

– Истинно, дед Оган! – подхватили со всех сторон.

Супруга Спарапета вздрогнула. То, что открылось перед ней, было одновременно и чудесно и ужасно. Ее супруг, земное и смертное создание, внезапно возник перед нею как существо высшего порядка. Ей и раньше приходилось слышать, как возвеличивают Спарапета, но теперь, когда в дни великих народных испытаний она услышала и осознала все величие доверия, какое народ оказывает ее мужу, – она побледнела от сознания грозной ответственности.

Крестьяне беседовали громко, но мирно. Говорил дед Оган.

– Народный Спарапет – значит Спарапет-избранник… В день бедствия отчизна призовет Спарапета и спросит его только об одном: «Как ты охранял мой народ?.. Какой же ответ даст Спарапет отчизне? Понимаете?.. – И дед Оган медленно и торжественно стал объяснять: – Человек грешен – народ свят… Святы только отчизна да еще народ. В народе – дыхание страны родной! Во веки веков!

– Народом мы живем!.. – устремив печальный взор вдаль, задумчиво вымолвила супруга Спарапета и вздохнула. – Ради народа простятся нахарарам их грехи… Господи, ты даруй им помощь! Должна спастись страна, чтоб спаслись и мы!..

В комнату вошла сильно взволнованная княгиня Шушаник и, быстро подойдя к окну, начала пристально всматриваться в дорогу.

– Конница приближается, – обратилась она к матери.

– Наша?.. – с трудом выговорила та.

– В том-то и дело, что не наша. Ах, мать… – замялась княгиня Шушаник.

– Да что случилось? – встревожилась супруга Спарапета, выглянула в окно и быстро вышла.

Шушаник, Анаит и Астхик последовали за нею. Все обитатели замка уже собрались у ворот. Дорога была запружена всадниками. Конный отряд приближался, распустив знамена.

Навстречу помчались конные разведчики и тотчас прискакали обратно. Командир замковой охраны, сепух Давид, с трудом сдерживая скакуна, закричал:

– Войдите в замок! Быстрей!..

– Закрывай ворота! – приказал он старшему привратнику, Ворота замка закрылись.

Отряд приближался спокойно, словно люди шли в родной дом, ничто не изобличало воинскую часть в походе. Вот он подошел ближе – и стали видны фигуры Атома Гнуни, князя Хорена и Егишэ.

Атом был мрачен и явно озабочен; задумчивым выглядел и Хорен; а Егишэ с его вдохновенным лицом и горящими глазами был похож на пророка, которому все равно, через какие земли он проходит и перед какими людьми вещает свои заповеди.

Сепух Давид, задыхаясь от волнения, повернулся лицом к своему отряду и подал знак рукой. Всадники осадили коней, чтоб обеспечить себе пространство для разбгга.

В ворота замка начали сильно стучать изнутри, послышался по-мужски повелительный голос супруги Спарапета, приказывавший Давиду остановиться. Открылась калитка. На площадь выбежала разгневанная госпожа Дестрик. Дочь едва поспевала за ней.

Полк Мамиконянов застыл на месте. Сепух Давид вздрогнул, с налитыми кровью глазами подскакал к супруге и дочери Спарапета и, потеряв всякое самообладание, властным тоном приказал:

– Сейчас же вернитесь в замок!.. Немедленно!..

– Перестань, сепух, тебе говорю! – оборвала его госпожа Дестрик.

– Изволь немедленно вернуться в замок, госпожа!.. Не могу я допустить!.. – задыхаясь, настаивал сепух.

Он обнажил меч и подал знак к атаке. Еще миг – и оба отряда столкнулись бы, если бы Егишэ не погнат коня вперед: один миг и служитель церкви преобразился в отважного воина. Сепух Давид, увидев перед собой лицо духовного звания, с изумлением осадил своего коня. Егишэ, подняв крест, сделал угрожающее движение в сторону замка, на стенах которого стрелки уже натягивали тетивы своих луков. Он с грозным видом повернулся к сепуху.

– Оставьте всякую мысль о сопротивлении! – с гневом воскликнул он. – Вас больше не защитят ни стены замка, ни княжеская власть! Нет больше ни князя, ни крестьянина! Теперь все равны! Записывайтесь в воины отчизны, идите защищать священную свободу!

Призывы Егишэ не смутили бы лишь на миг растерявшегося сепуха: Давид был не из тех людей, которых чьи бы то ни было угрозы могли заставить забыть о своих обязанностях. Но пространство между обоими отрядами было уже все заполнено местными жителями и людьми Аракэла, – и это являлось препятствием для любых военных действий.

Воинов полка Мамиконянов поразило скорбное выражение лица супруги Спарапета. Она соглашалась на нечто беспримерное в истории рода Мамиконянов – на передачу родового замка чужим людям, вместо того, чтобы оказать им самое яростное сопротивление.

Она властно приказала Давиду:

– Перестань! Не видишь разве: они принесли страшную весть. – Затем, повернувшись к Егишэ, она дрогнувшим голосом произнесла:- сообщи, что знаешь, святой отец!..

Молчание наступило мгновенно.

Суровым и скорбным голосом Егишэ возвестил:

– Внемлите мне и плачьте, несчастные! Нарушили свой обет армянские нахарары. Идут на нас, отрекшись от себя и от отчизны!.. Они идут с войском арийским, с жрецами-огнепоклонниками…

Вся краска сбежала с лица супруги Спарапета, и она рванулась к Егишэ.

– Мой супруг верен своему обету! Не может он быть отступником! – сурово выговорила она. -Но горе мне, если о нем, о Вардане Мамиконяне, решились говорить подобное!

В это время на площадь прискакал Зохрак, который с молодыми сепухами Багдасаром, Григором и Суреном выехал утром в ближайшее село. Он с тревогой спросил мать:

– Что случилось?

Госпожа Дестрик ничего не ответила ему. Зохрак с тревогой впился глазами в ее лицо:

– Приняли мученичество… или?.. Говори же, мать! Госпожа Дестрик грустно объяснила:

– Говорят, якобы он отрекся от веры.

Зохрак сначала побледнел, затем вспыхнул и произнес дрогнувшим голосом:

– Неправда! Отец пойдет на смерть, но огнепоклонником не станет!

Супруга Спарапета обратилась к прибывшим:

– Пожалуйте в замок! И ты, святой отец! Войдите!.. – и она со вздохом добавила: – Да охранит ваш сон кровля Вардана Мамиконяна, пока не вернется он сам и не очистит имени своего от злой клеветы!

Она прошла вперед. За нею последовали Егишэ, Атом, Хорен, княгиня Шушаник и Зохрак. Вернулись в замок также Анаит с Астхик и Югабер.

Войдя в покои Вардана, супруга его опустилась на колени и начала молиться. Ее примеру последовали девушки и женщины.

Казалось, в комнату внесли гроб, в который предстояло положить покойника…

Вошел замковый священник, с ужасом взглянул на коленопреклоненных женщин, горестно приветствовал Егишэ и скорбно простонал:

– Горе дому Мамиконянов!..

Захват замка Огакан Атомом был внезапным и ошеломляющим, как удар молнии, и казался чем-то невероятным и зловещим. Двое посторонних – чужой нахарар и чужой князь – вошли со своим войском в замок Мамиконянов и вот распоряжаются в нем…

Потрясенный, Зохрак не мог решить, как ему следует держаться.

Атом решил поговорить с ним о цели своего прибытия.

– Вызови сепухов из вашего полка! – приказал он Зохраку. – Мне к завтрашнему утру нужен отряд вашего полка, чтобы вместе с моим выступить в Рштуник. Подготовить надо сегодня же ночью!

Зохрака обидел повелительный тон Атома, но он постарался сдержать себя: не время было спорить.

Пришли вызванные сепухи. Давид не в силах был скрыть свое раздражение и крайнюю озабоченность. Остальные старались себя не выдавать. События, которые происходили на их глазах, сбивали их с толку. Кинув недоброжелательный взгляд на госпожу Дестрик, Давид отозвал в сторону Зохрака и шепнул ему:

– Я приказал готовиться к нападению, князь. Зохрак побледнел и глухо пригрозил:

– Не смей! Голову с тебя сниму, глупец!.. Давид отвел в сторону яростный взгляд.

– Приготовьте отряд! – распорядился Зохрак. Сепухи безмолвствовали.

– Кому я говорю? – повысил голос Зохрак и шагнул к сепуху. Тот стоял скрестив руки на груди в знак подчинения, но отвечал сердито:

– Ну и что ж, если даже отрекся? А я буду молча сидеть да смотреть, как у меня возьмут отряд и передадут под командование чужому князю? Светопреставление настало, что ли?..

– Правильно он говорит, князь! – зашептали сепухи.

В приемный зал вошли разъяренные воины, заподозрившие, что тайно от них подготовляется какое-то предательство.

– Отведите его в темницу! – показывая на Давида, приказал им Зохрак.

Со смущением и изумлением глядя на Зохрака, воины неохотно окружили Давида.

– Руки прочь! Я сам пойду в темницу замка моего господина! – воскликнул, расталкивая воинов, Давид и направился к выходу. В дверях он обернулся и с гордостью произнес:

– Я – из дома Мамиконянов!.. Зохрак обратился к остальным сепухам:

– Подготовьте отряд. Завтра на рассвете выступаем!

– Слушаем! – отозвались сепухи, опустив голову.

Молившиеся женщины встали и уселись у стен. В средине зала образовалось свободное пространство. Казалось, там выставленно тело Вардана Мамиконяна и вокруг собрались родные, чтоб оплакать его. Анаит и Астхик разрыдались. Но княгиня Шушаник, неизменно приветливая и внимательная к обеим девушкам, на этот раз даже не взглянула в их сторону.

Наступила тяжкая, мучительная ночь.

Примириться с совершившимся казалось невозможным. Наоборот, чем далее, тем все больше увеличивалось чувство тревоги.

Внезапно за воротами послышался топот коней, донеслись сдержанные голоса; «Тише!.. Тсс!..», заглушенное перешептывание, испуганные голоса, лай собак, – и все это, поднимаясь со двора к террасе, проникало в большой зал.

Югабер вышла.

– Что случилось? Кто там? – спросила она.

– Старшая госпожа вернулась!.. – шепнули ей на ухо.

– Старшая госпожа?.. Горе мне!.. – воскликнула Югабер и стала бить себя по голове. Вбежав в зал, она крикнула:- старшая госпожа!..

Сдерживая свое волнение, госпожа Дестрик быстро вышла навстречу свекрови. Но, едва подойдя к порогу, она увидела Старшую госпожу впереди сопровождавших ее сепухов, воинов и служителей, – она шла в зал, сама с собой разговаривая. Служанки, опасаясь, как бы с ней чего-нибудь не случилось, если ей неожиданно сообщат тяжелую весть, безуспешно пытались проскочить вперед, чтоб предупредить сидящих в зале.

Пока те сговаривались, что и как сказать Старшей госпоже, она вошла в зал. Все затаили дыхание. Старшая госпожа подняла взор на супругу Спарапета, которая выступила ей навстречу.

– Дестрик.. Недобрая весть?.. – в мертвом молчании, голосом, как бы шедшим из потустороннего мира, спросила Старшая госпожа, окидывая госпожу Дестрик настороженным взглядом; нижняя губа ее дрожа та.

Егишэ, Атом и Хорен, подойдя к Старшей госпоже, подхватили ее и повели к высокому сидению, предназначенному для Вардана. Старшая госпожа взглянула на сидение и спросила глухим голосом.

– Где сейчас Вардан Мамиконян?

Лишь Егишэ решился нарушить тяжелое молчание:

– Государь Спарапет возвращается, Старшая госпожа…

– Возвращается как защитник отечества? – со страхом переспросила Старшая госпожа.

– Это ведомо лишь ему одному да еще совести его! – с глубоким волнением ответил Егишэ.

Наступило напряженное молчание. Внезапно Старшая госпожа ударила себя по коленям:

– Горе мне!.. Душу свою загубил!.. – она горестно оглядела всех и вновь с силой ударила себя по коленям. – Горе мне!..

Ужас объял всех, кто находился в зале, и всех, кто стоял за дверью, где, забыв все приличия и разницу положений, перемешались слуги, сепухи и воины. Тишину нарушало лишь тяжелое дыхание доведенной до исступления старой женщины. Она резко встала и с гневом оглядела всех.

Пытаясь успокоить ее, Егишэ сказал:

– Но ведь об отречении Спарапета еще ничего в точности не известно, Старшая госпожа Пусть судьей Вардану Мамнконяну будет сам всевышний…

– Молчи, святой отец, молчи!.. Молчите и вы! – обратилась она к остальным. – Молчите!.. Что неизвестно? Как может такое дело оставаться неизвестным?.. Не говорите этого, – слова ваши дойдут до места упокоения отошедших… Не говорите этого Все оцепенели. Казалось, сейчас войдет в замок весь род Мамиконянов, вплоть до покойного Амазаспа Мамиконяна.

– Пусть не узнает об этом Амазасп, не узнает Мушег, не узнает святой Саак!.. Чтоб не дошло до их гробниц! Пусть и я не слышу об этом!..

– Но, может быть, притворно отрекся он, Мать-госпожа!.. – склонившись перед нею и обнимая ее колени, с мольбой проговорила супруга Спарапета.

– Притворно?.. – яростно воскликнула Старшая госпожа. – Отрекся от родины?.. Не пошел на подвижничество?..

Потрясенная и оскорбленная, старуха порывисто поднялась и пошла к выходу. Никто не осмелился остановить ее.

Как бы поддерживаемая сверхъестественной силой, она быстро прошла по террасе и, спустившись по лестнице, направилась к воротам замка. За нею последовали не только находившиеся в зале, но и все обитатели замка. К ним присоединились крестьяне и воины.

– Боже, боже, куда она идет?.. – шептала княгиня Шушаник.

– Знаю – куда, – со вздохом тихо отозвалась Югабер. Вперив взор вдаль, что-то шепча дрожавшими устами, Старшая госпожа направлялась к пригорку рядом с замком, где находилась родовая усыпальница Мамиконянов.

Мрачное шествие освещалось факелами. Впереди двигалась престарелая мать Спарапета, за нею – Егишэ, Атом, Хорен, госпожа Дестрик и Шушаник, Анаит, Астхик, Югабер, Зохрак, сепухи, воины и крестьяне. Никто не решался остановить Старшую госпожу, никто не мог не пойти вслед за нею.

Она простерла руки к темным надгробиям, оглядела их и, кивнув головой, остановилась у заросшего мхом надмогильного памятника. Под ним покоился прах Амазаспа Мамиконяна-отца Спарапета.

Внезапно среди ночного мрака раздался глухой возглас, напоминавший хриплый клекот старой орлицы:

– Амазасп, встань!.. Амазасп, встань! Сын твой отрекся от тебя!.. Перед всеми отрекся он от родины, расшатал основание дома Мамиконянов!..

Никто не решался нарушить молчание.

– Мушег!.. Васак!.. Вачэ!.. Встаньте, творите суд праведный!

Все затаили дыхание, как бы ожидая ответа. С такой силой прозвучало это заклинание, что казалось, все умершие Мамиконяны сейчас поднимутся и встанут перед нею.

– Встань же, Амазасп!.. – вновь воскликнула старуха, как бы ожидая ответа. – Это я тебя зову!.. Если не встанешь, скажи, – я приду к тебе!.. Нет у меня на земле пристанища, нет покоя, нег сына! Осиротела я!.. Восстань же, свободный, верни свободу стране Армянской!..

Глаза старухи как бы видели что-то действительно существующее, живое, она забыла обо всем окружающем и ни на что не обращала внимания.

Переводя взгляд с одной могилы на другую, она говорила сама с собой, как бы задавая вопросы или отвечая кому-то невидимому.

– Слышишь? Говорят, отрекся он… Но как это могло случиться? Чтоб он, мой Вардан?.. Нет, этого не может быть! Вардана никогда не было на свете… Вардан – это сон!.. Сон, облеченный в плоть.. Горе мне..

Она обернулась, обвела взглядом всех окружающих. Егишэ стоял между сломленной горем старухой и толпой, словно олицетворение неотвратимой судьбы. Атом был в этот миг прекрасен и страшен, как обнаженный меч. Жена Спэрапета была похожа на смерть. Остальные застыли, охваченные благоговейным страхом. Старшая госпожа глядела на них, как бы смешивая их с мерещившимися ей тенями предков.

– Кто вы? Также покойники, призраки? Почему вы стоите рядом с предками?.. И где Вардан?.. Почему вы оставили его одного?.. Идите и приведите его на суд матери!..

– Приведем, Мать-госпожа! – послышался суровый и отрезвляющий голос Атома.

Старшая госпожа как будто очнулась. Ее затуманенные глаза озирали собравшихся перед усыпальницей крестьян, крестьянок и монахов, озаренных кровавым светом факелов. Как бы проснулось ее на миг затуманившееся сознание, и старая княгиня задумалась об этих крестьянах и крестьянках, которых она с дней своего детства постоянно, и летом и зимой, видела работающими во владениях нахараров, неизменно покорными и смиренными, с печатью тайных забот и горя на лице, живущими в постоянной нужде.

– Большие тяготы пали на простой народ!.. – промолвила она, словно разговаривая сама с собой. – Разделим же с ним его тяготы, и пусть господь умерит гнев свой… Мы были причиной того, что разразилось бедствие! И мы уронили себя перед богом и перед людьми… Мы обирали крестьянина, угнетали его, не думали о нем. И вот поднялся голос его к небесам! Войско наше, родина, завещанная предками, – ведь это он!.. Это он – кормилец и защитник страны!..

Ночь уже лежала в горах и ущельях. Сидевший на могильной плите Егишэ похож был на сложившего крылья орла, устремившего вдаль немигающие глаза. Поглощенный своими мыслями, он витал в далеком мире, безмолвно ожидая, чтобы все прониклись величием дела, о котором он собирался говорить. Для этого, казалось ему, нужны были время и безмолвие.

И вот он заговорил. В порыве творческого вдохновения он начал с рассуждения о высшей добродетели. Он говорил так, как если бы обращался к самому себе, и одновременно следил за полетом своей мысли.

– Не падайте духом, не печальтесь безнадежно. Будьте сильны волей и свободолюбием! Идите на подвижничество как воители за святую свободу родины. Будьте воистину свободны! Знайте, коротка жизнь человеческая, но вечно человечество! Тлен и прах – нахарар, тлен и прах – простолюдин, близкий, родной – тлен и прах… На дух уповайте! Родное становится чужим, когда обращается в прах, и снова делается родным, возвращаясь из земли, из праха… Будьте семени подобны, что смерть приняло и цветком вернулось! Потоку подобны будьте, что к морю стремился и его вечной жизни причастился. Отрекитесь от личного, чтоб приобщиться к жизни общей. Жить – это и значит умереть за других. И не рождается цветок без смерш породивших его. Бесстрашие к смерти – вот в чем непобедимость!..

Воедино сливается все человечество, и дух каждого стремится к духу общему. Любовью к отчизне крепите дух свой! Вас мало, немногочисленны вы… Да умножит число ваше любовь к отчизне! Воинами свободы станьте, отрекитесь от себялюбия, слабости, страстей, корыстолюбия, честолюбия, освободитесь от деспота- гонителя духа и свободы!..

Так взывал Егишэ. И чем дальше, тем больше менялся смысл жизни в душе каждого его слушателя. Как будто открывался некий иной мир, куда можно было войти, лишь отряхнув с себя все прежнее, старое, преобразившись совершенно. Суровой требовательностью дышали слова Егишэ. Ужас внушали они, как сверкнувший над головой меч правосудия, и ослепляли они, как истина. Суровым было требование – перемениться в одну ночь, умертвить в себе прежнего человека, отречься от близкого и родного, похоронить и забыть его, стать воином родины, подвижником, новым человеком с новой душой.

Егишэ умолк и застыл в каменной неподвижности, как бы превратив в камень все окружающее. Среди напряженного всеобщего молчания он строго и торжественно обратился к супруге Спарапета:

– На тебя смотрит страна Армянская, супруга владетеля Тарона! Скажи, отрекаешься ты от отступника?..

Княгиня вздрогнула и ответила с укоризной и болью:

– Мой супруг не отречется от родины! Он – Мамиконян!..

– А если отрекся он, будешь ли ты отвечать за него перед народом?

Егишэ умолк. Молчала и госпожа Дестрик.

– Пока вернется он и засвидетельствует истину, обязана ты сама держать ответ перед богом и народом. Скажи, до возвращения его отрекаешься ты от отступника?..

Госпожа Дестрик собрала все свои силы. С беспощадной решимостью, ибо знала, что в этот миг свято каждое произнесенное слово, она в порыве вдохновения, сурово и размеренно произнесла:

– От отступника отрекаюсь!..

Казалось, своей собственной рукой обрушила она меч на голову своего мужа. Присутствовавшие с ужасом смотрели на ее побледневшее, застывшее, суровое лицо.

– А ты, князь? – после недолгого гнетущего молчания обратился Егишэ к Зохраку. – Отрекаешься ты от отступника?

Зохрак взглянул на Егишэ с гневом. В его ответе прозвучали гордость и достоинство воина:

– Пока не вернется отец и своими устами не возвестит истину – отрекаюсь… от отступника!..

Лицо его покраснело от негодования и сдерживаемой скорби.

– А вы все?.. Княгиня Шушаник, сепухи и вы, слуги, – отрекаетесь ли вы?..

– Отрекаемся!.. – отозвались в один голос госпожа Шушаник, Астхик, Анаит, Югабер, сепухи, прислужницы и слуги. Егишэ шагнул к толпе и громко спросил:

– А ты, страна Армянская? Отрекаешься ли ты?

– Отрекаемся!.. – прокатился многоголосый ответ народа. Егишэ обвел всех взглядом и торжественно возгласил:

– Да будете вы благословенны, защитники отчизны! Вы вступили в число воинов-подвижников, отреклись от всего, что было вам дорого и близко. Отныне близкой вам да будет лишь страна Армянская, отчизна ваша! Призываю вас на защиту родины и свободы ее! Вперед, воины обета, готовьтесь к бою!

Все присутствовавшие осенили себя крестом, с волнением повторяя последние слова Егишэ. Наступило напряженное молчание.

Опустив суровый взгляд, госпожа Дестрик стояла глубоко задумавшись. Она переживала тягчайшее потрясение.

Старшая госпожа, напряженно внимавшая всему, что происходило вокруг нее, внезапно встрепенулась и обратилась к невестке – Скажи, чтоб принесли меч Мушега Мамиконяна и чгоб оседлали моего коня!

– Бабушка!.. Бабушка!.. – с испугом повторял Зохрак.

– Если он не встал на защиту отчизны, должна встать я! – гневно отстранила его старуха. – Если вы не выступаете против отступников – пойду я. И пусть сразит меня меч врсга!

– Не выдержишь ты, Мать-госпожа!.. – с трепетом обнимая ее колени, умоляла госпожа Дестрик. – Дозволь уж нам идти.

– Куда вы пойдете без меня? Предоставьте мне судить его! Сама пойду я, взгляну, что с моим сыном, в каком огне горит он. Или же Отдам ему меч предков – пусть разит он, убьет меня!..

– Бабушка!.. – молил ее Зохрак.

Статная госпожа взглянула на него ласково и грустно:

– Hет, ягненок мой, дело это мое. И не могу я поручить его никому. Не отговаривайте меня… – Она горестно всплеснула руками. – Горе мне!.. Потомок Мамиконянов, Спарапет народа армянского… как мог он от святыни такой отречься? Значит, отрекся он и от страны своей! Нет! Я подниму страну против него! Пусть держит ответ перед нею!..

Всем известна была железная воля матери Спарапсга: решив что-нибудь, она не останавливалась ни перед чем, и всякое противодействие било лишним.

– Мать-госпожа!.. – в последний раз попыталась убедить ее госпожа Дестрик.

– Я сказала! – отрезала Старшая госпожа. Вернувшись с княгиней Шушаник, Зохраком и Югабер в замок, госпожа Дестрик прошла в оружейную. Дочь и сын с волнением заметили, что она отбирает доспехи и для себя.

Княгиня Шушаник и Зохрак со слезами припали к рукам матери, они поняли: мать посвящала себя делу защиты родины.

– Пойду очищу имя Мамиконянов от бесчестия!.. – шептала госпожа Дестрик, с волнением оглядывая своих детей.

Слуги помогли госпоже Дестрик надеть доспехи и шлем и препоясали ее мечом. Все плакали, как если бы обряжали покойника.

– Перестаньте! Подвижникам не к лицу слезы! – приказал Зохрак. – В бою не плачут, а сражаются. А это -бой!..

Госпожа Дестрик обняла сына и, пересилив себя, отерла глаза.

– Эх, ягненок мой, вместе со слезами уходит от нас и слабость наша. Сегодня мы еще мягкосердечны – завтра будем мужественны. Завтра я должна быть в состоянии поднять меч на него… Так я поклялась перед народом!

Зохрак с благоговением обнял и поцеловал мать.

– Через огонь придется нам пройти, – продолжала госпожа Дестрик, – чтоб народ смог найти себя, воспрянуть духом! Но мы воины родины, и должны вести себя как подвижники. А у подвижника нет никого – ни родителей, ни детей!.. Мы принадлежим народу и родине. На нас смотрит страна! Боже, поддержи нас!

Жена Спарапета хотела заглушить тревогу своего сердца, побороть человеческую слабость. Ее мучило то, что народ верил в Вардана, в его преданность родине. Это было самым страшным и мучительным.

В шлеме и панцире, с мечом на боку госпожа Дестрик имела мужественный вид.

– Возьмите меч Спарапета Мушега и легкий шлем для Старшей госпожи! – приказывала она слугам.

Она пошла к усыпальнице, где все ждали ее молча и не двигаясь с места.

Старшая госпожа спросила:

– Принесли меч?

– Принесли, Мать-госпожа!.. – отозвалась Дестрик, с любовью глядя на нее.

До сих пор у всех еще мелькала надежда, что Старшая госпожа переменит свое решение. Но она твердо стояла на своем.

Мать Спарапета стала над могилой Амазаспа Мамиконяна. Егишэ и остальные последовали ее примеру.

Старшая госпожа громко обратилась к крестьянам:

– Страна Армянская, родная земля, с тобой будет непобедима несчастная мать твоего Спарапета!.. Прими мою кровь!

– Приемлем… Да будет! – загремели со всех сторон голоса крестьян.

– И да сохранит господь страну родную! – воскликнула Старшая госпожа, осеняя их знамением креста.

Она твердым шагом направилась к замку; все последовали за нею. В большом зале все снова сели полукругом.

Госпожа Дестрик чувствовала потребность заглушить скорбь сердца рассказом о возвышенных и героических деяниях. Она приказала достать дорогие сердцу армян книги и рукописи и раздать присутствовавшим. Среди рукописей были и священное писание, и отрывки из исторических трудов Агафангела и Мовсеса Хоренаци, и книги, повествующие о родословной дома Мамиконянов.

Княгиня Шушаник взяла священное писание, подозвала Аааит и Астхик и принялась с ними читать. Иногда прерывая чтение, она беседовала с девушками о подвижничестве. Она понимала, как тяжело на душе у Анаит: ведь среди отступников был и Артак!.. Как должна была поступить Анаит?

Княгиня Шушаник заметила волнение девушки. Но в сердце этой доброй женщины теперь царили чувства воина, прежняя мягкость исчезла.

– Не надо, Анаит, не грусти! – шепнула она. – Если он и впрямь отрекся – он для тебя умер! А мертвого не ждут! Выбрось его из сердца!

Анаит опустила голову.

– Выбрось его из сердца, говорю! Артака нет. Надень черные одежды скорби, оплачь его… Холодной водой полей могилу, чтоб скорей остыло сердце!..

Но Анаит была не в силах совладать с горем: она с плачем прижалась к сестре.

– Что ж, ты хочешь огнепоклонника принять в свои объятия? Слушать наставления жрецов? Хочешь и сама отречься от родины? Хорошо же ты будешь тогда украшать рисунками рукописи, читать отца истории нашей Мовсеса Хоренаци и уподоблять супруга своего потомкам Гайка!.. Нет, Анаит, отрекись от него!..

Ярость княгини Шушаник была направлена не только против Артака, но и против отца. Как он мог пойти на отречение, предаться персам? Она не спрашивала себя: что же мог сделать человек в условиях, в каких находился Вардан? Пойти на гибель? А какая была бы от этого польза родной стране?

Как бы для того, чтобы заглушить в себе эту мысль, она с еще большей суровостью обрушила свои упреки на голову бедной Анаит.

– Преклони колена, дочь моя, молись и выбрось его из сердца навсегда!.. – приказывала девушке княгиня Шушаник. – Затем она обратилась к Астхик:-А ты благодари господа, что у тебя нет нареченного, от которого тебе пришлось бы отрекаться!.. Молитесь, готовьтесь к подвижничеству!..

Анаит и Астхик отошли в угол, начали молиться. Молча смотрел на них Егишэ. Казалось, он за тем и прибыл, чтоб вырвать из сердца Анаит весенний цветок жизни… Тяжело и непонятно было девушкам: как можно изгнать любимого из любящего сердца?!

Артаку отдала Анаит свою первую любовь. Артак был для нее олицетворением жизни – прекрасной, сладостной, ласковой жизни… Как жить без любви? Как представить себе, что возможна жизнь без любви?.. Анаит молилась, ей хотелось найти пороки у любимого, что-нибудь такое, что очернило бы его, сделало бы чужим, помогло бы возненавидеть его, и не только возненавидеть, – даже желать его гибели, его смерти!.. Ведь Артак был сейчас изменником родины! Он был таким же врагом отчизны, как персы: он шел в родную страну, чтоб разрушить храмы, красоту которых восхвалял, сжечь золотую рукопись, которую для него разрисовала Анаит, запретить читать Мовсеса Хоренаци, любить прародителя армян – Гайка, Ара Прекрасного, с которым Анаит в самых заветных мечтах сравнивала Артака. С любовью вернется к ней Артак или с безразличным и суровым взглядом отчуждения? Захочет ли он защищать ее от разнузданных персидских воинов. Кто же теперь защитник Анаит?..

Неопытной душе невыносимо тяжкой казалась задача, неумолимо поставленная жизнью. Жил некогда возвышенный, беспорочный юмоша – и вот нет его, хотя он жив и приближаемся к стране Армянской… Бьется любимое сердце, но оно мертво, его нужно похоронить, «полить могилу холодной водой», чтоб забыть навсегда… Забыть первую молодую любовь, едва вкусив ее, стать неумолимым ее врагом, вступить с ней в беспощадный бой и погубить ее своею же собственной рукой!..

«Боже, боже, помоги мне!..» -шептала с горечью и отчаянием Анаит, и слезы застилали ей глаза, мешая видеть яркие краски золотой рукописи, лежавшей у нее на коленях.

Нет, не может Анаит отречься от любимого!.. Нет в живых Артака-отступника, – он умер. Но жив тот светлый Артак, который рассказывал Анаит о чудесных и мудрых книгах библиотек Александрии, о героических деяниях предков, о своей любви и жажде подвига.

Подобными рассуждениями Анаит пыталась усыпить свою тоску. Но напрасно: суровое сознание требовало, чтобы она отреклась от отступника, стала ему врагом, была готова выйти на бой против него… Смерть предателю!

Анаит повернула голову, взглянула на Егишэ, в его глаза пророка. Они приказывали…

Анаит с горечью взглянула на золотую рукопись, вспомнила, почему решила разрисовать ее: в рукописи были запечатлены заветы Мовсеса Хоренаци, говорившего, что родина – превыше всего. Превыше всего – значит, превыше и любимого!.. Анаит обязана так поступить: она – дочь своей родины. Как может она стать женой отступника, который отрекся от своего народа?! Какое море крови должно пролиться из-за отступничества Артака! В душе Анаит возник образ безжалостного юноши, который забыл, кто он, забыл о своем народе… Он был безобразен, у него было лицо дьявола, глаза горели ядовитой злобой…

Анаит вздрогнула. Ее сестра, стоявшая на коленях рядом с ней и с болью следившая за ее мучительной душевной борьбой, взяла ее за руку. Это ласковое и умиротворяющее прикосновение родной руки смыло г Лртака чуждые, обезображивающие его черты и восстановило гот прежний, любимый облик, который раз и навсегда запечатлелся в золотой рукописи сердца Анаит. А вдруг эта весть ложна? Быть может, и не отрекался он? Быть может, принял мученический конец и весть об этом еще не дошла до них? Какой же грех совершает Анаит, оскорбляя священную память подвижника!

Сжимая холодные пальцы сестры, Асгхик думала о себе. У нее нет возлюбленного, – так оно спокойнее и легче… Но Астхик, которая видела любовь Анаит, грезила о возлюбленном, который мог у нее быть… Она подумала, что не повторит ошибки Анаит: она прежде всего узнает, подлинный ли подвижник тот юноша, которому она отдает свою любовь. Ведь мог пойти на подвижничество и Артак, однако он избрал постыдный путь отречения. А ныне всякий юноша должен избрать путь подвижничества! Астхик и сама ступила в эту ночь на этот путь, и только с подвижником разделит она любовь или смерть. Перед ее глазами вставал возвышенный образ юноши, который в эти жестокие дни не потерял мужества и, сдерживая боль сердца, ожидал, когда начнется священная война. Вот он сидит рядом со своей героической матерые и готов пойти на смерть… Астхик уже несколько дней следит за ним, она оценила сокровище его души, его наследственную доблесть; он из рода героев. По зову отца он прибыл сражаться во имя спасения отчизны. Уже несколько дней, как он дома, но не ищет ни покоя, ни наслаждений, не чванится своим княжеским титулом, не предается многословию. Он весь поглощен подготовкой к великой войне. Астхик всем сердцем тянулась к Зохраку, ей хотелось любить его, даже без всякой надежды на взаимность, даже ничего не получая в ответ на свою любовь. «Пусть он любит другую, пусть будет счастлив с другой!.. Пусть я умру, лишь бы жил он!..» – так грезила Астхик, не подозревая, что Зохрак уже проник в тайники ее сердца…

Днем во дворе и вокруг замка Огакан начали собираться прибывшие из родовых имений родичи Мамиконянов; всю ночь напролет приходили из окрестных деревень крестьяне. С ньми сметались вышедшие без разрешения из лагеря воины из полка Спарапета, так что вскоре площадь перед замком закипела от множества народа.

В замок явственно доносились голоса. Слышно было, как часто упоминается имя Вардана Мамиконяна, и это бросало в трепет госпожу Дестрик.

Внезапно шум усилился. Югабер, стоявшая у окна, увидела, как толпа вплотную окружила широкоплечего, похожего на кулачного борца черноволосого крестьянина с горящими черными глазами, лицо которого выражало волю и бесстрашие.

Это был таронец, который днем спорил с Погосом.

– Бросьте, бросьте, люди добрые!.. Да разве от родины отрекаются?! – говорил он. – Так я вам и поверил!..

В этот миг, пробиваясь сквозь толпу, вышла вперед группа крестьянок. Выступавшая во главе их высокая худощавая женщина остановилась, расправила плечи, воткнула длинный посох в землю и, оглянувшись, крикнула хриплым, но властным голосом:

– Да хватит, хватит вам языками трепать!..

– Что случилось, Хандут? Что это ты точно с цепи сорвалась? – откликнулись недовольные голоса.

– О чем вы думаете, кого ожидаете? – продолжала Хандут, – Нахарары нас покинули. Остались мы одни-одинешеньки. Враг идет на нас. И коли вы – земля родная, то вставайте, поднимайтесь или пустите нас вперед! За мной, народ деревенский!..

– Правду она говорит! Правду! – отозвались со всех сторон.

– А если правду, то вставайте! – крикнул Погос и решительно поднялся с места. – Вот войско пойдет – и мы пойдем!

– Вперед, Погос! Мы за тобой! – подхватили со всех сторон крестьяне. Окружив Погоса, они направились к Аракзлу.

Аракэл, молча и сосредоточенно смотревший на окружающих, чувствовал, что при всей их решительности эти речи еще не означают готовности немедленно приступить к делу. Крестьянин еще не дошел до того состояния, когда необходимость сохранить самое свое существование заставляет человека восстать и вступить в борьбу не на жизнь, а на смерть. И Аракзл не ошибался: когда отзвучали пламенные призывы, полилась мирная беседа.

Он встал, опядел крестьян и начал, не повышая голоса:

– Слушай меня, народ!.. – Он опустил глаза, подумал и холодно продолжал: – Враг идет, чтобы подрубить самый наш корень, чтобы превратить нас в рабов, прижимать нас еще сильней, чем прижимали князья, или же и вовсе изгнать нас из страны, сделать бездомными бродягами, рассеять и развеять по миру… Пусть даже и пойдет воевать наш князь, пусть и духовенство подьшется, но силу-то дать должны ведь мы? Только нами и сильна земля родимая. Страна – это мы! Это мы должны воевать за землю, за народ! Мы должны сохраните наше право и честь!

Крестьяне собирались вокруг него, толпа все больше густела.

– Что бы мы ни делали, конец один – война. Князь князем и останется: может, придет, а может, и не придет; может, будет сражаться, а может быть, и нет… Но мы-то должны себя защищать, как по вашему?

– А без князя, без войска и полководца что мы можем сделать? Не можем ничего, Аракэл! – откликнулся кто-то из толпы.

– Вот пойдем – и увидим! – негромко проговорил, усмехнувшись, Аракэл, подумал с минуту и нахмурился – Лучше бы до этого не дошло; а коли дойдет, вы как полагаете, войско да нахарар могут, а мы не сможем? Сможем. Нужда сама заставит… – решительно заключил он.

– Истину говорит… Правду истинную! – откликнулись крестьяне.

– А если так, то беритесь за оружие, вставайте! К чему лишние слова?

– Вот теперь уж встанем так встанем!

– Правильно – встанем, пойдем! А присоединится кто-либо по дороге – пусть идет с нами вместе! – решил Аракэл.

– Идем! Раз нет у нас господина, сами будем себе господами!

– Значит, все согласны? – переспросил еще раз Аракэл, медленно обводя всех взглядом.

– Согласны!.. Все!.. – гулом прокатился ответ.

– Если так, собирайтесь.

Долго еще длилось эю совещание то прерываемое выкриками, то переходившее в мирную беседу. Крестьяне, хотя и охваченные воодушевлением, взвешивали, обдумывали свое решение: восстать или нет; теперь восстать или поздней?..

Аракэл понимал, что раньше чем действительно подняться, крестьянин не раз еще подумает и передумает. Однако он не терял надежды, зная, что угроза потерять землю подымет крестьянина даже помимо его воли. Сдерживая ярость, он терпеливо ждал.

До сидевших в замке отчетливо доносились голоса крестьян. Может быть, впервые власть имущие услышали из их уст грубое, полное укоризны слово по своему адресу. Непривычно звучало для них это слово. Но оно было спраьедливо. Это было слово земли, ее решение, веское, кар сама земля – непрерывно рождающая, размножающая, дающая и жизнь и смертный покой на своем необъятном лоне. Это был голос природы, грозный и мудрый. Все почувствовали, что крестьянин встает, полный ярости, не ожидая подтверждения дошедших до него вестей, и, с прозорливой мудростью предвидя бедствие, выступает ему навстречу, чтоб предупредить гибель. Слово укоризны задевало самолюбие властителей. Однако это было слово и воинов – грубых, но самоотверженных, а они представляли внушительную силу. Атом и Хорен, имевшие постоянное общение с войском и лишь через него знавшие народ, – сердцем воинов приняли брошенное власть имущим крестьянское слово укоризны. Как военачальники, они и не могли иначе расценивать мнение народа. В час опасности против врага вставал грудью весь наоол. Это привлекало князей-воинов, покоряло их.

Уже за полночь к замку начали стягиваться крестьяне, вооруженные копьями, мечами, дубинами и топорами. И насколько шумным было их предыдущее совещание, настолько спокойным и будничным выглядел этот их сбор.

Но вот Егишэ встрепенулся, оглядел всех и твердо заявил:

– Довольно! Приступим к делу. Пора выступать – война не ждет…

Атом приказал сепухам разослать конных гонцов по всему Таронскому краю – оповестить народ, чтоб не доверялся лживым сообщениям, в полной готовности ждал подтверждения вестей и условного знака, чтоб нанести решительный удар персидскому войску, подступающему к границам Армении…

Затем, уже как старший военачальник, Атом не допускающим возражения тоном приказал Зсхраку – Выведи отряд из лагеря. Выступаем немедленно! На миг задумавшись, Зохрак поручил одному ис стоявших у дверей воинов:

– Приведите сепуха Давида!

Вошел Давид; лицо его было искажено яростью.

– Что, еще не успокоился – сурово спросчл Зохрак. – Ты мне скажи, воин ты или нет?

– Воин народа моего!.. – глухо ответил Давид.

– Будешь сражаться против изменников, за народ?

– А кто сказал, что мой Спарапет – изменник?.. – с возмущением выкрикнул Давид, но, видя, что Зохрак вперил в него угрожающий взгляд, оч с полными слез глазами вытянул шею и крикнул:

– На, руби! Не пойду я против моего Спарапета! Атом шагнул к нему и негромко, простым, но страшным голосом приказал:

– Выведи отряд!

Сепух вздрогнул, взглянул на мрачное лицо Егишэ, на доспехи Дестрик, на всех присутствовавших, и взял себя в руки.

– Слушаю! – громко ответил он и повернулся к выходу, Зохрак последовал за ним. По дороге в лагерь он искоса взглянул на Давида и с усмешкой спросил:

– Опомнился? Понимаешь теперь или же еще не понимаешь? Давид быстро повернулся в седле и воскликнул:

– Хоть убей меня, князь, а я вывожу отряд, чтобы подчинялся он только тебе и супруге моего Спарапета Других военачальников я над собой не признаю!

Зохрак понял, что это означало: Давид продолжал свое, никакие доводы переубедить его не могли. Зохрак счел за лучшее пока с ним не спорить, но зорко следить за его действиями.

В замке также царила обычная предотъездная суматоха, усиленная тревожным настроением обитателей.

Наступил рассвет. Перед замком выстроились отряды Атома и Хорена. Обитатели замка высыпали на площадь. Прискакавший отряд из полка Мамиконяьов, под начальством сепуха Давида, выстроился в стороне, ожидая распоряжений.

Из замка вышли Атом с Егишэ и Хореном. Атом испытующим взглядом окинул отряд Мамиконяна. Егишэ перекрестил воинов. Но различны были чувства, господствовавшие в этот миг на обоих концах площади: на одном конце стоял военачальник, непреклонная воля которого требовала подчинения, на другом-воины Мамиконяна, враждебно относящиеся к чужому и еще не знакомому им начальнику.

Они пристально и настороженно изучали Атома, отмечая его красоту, его волевую мужественную осанку. Они пытались выказать. пренебрежение к самозванному командиру, но невольно подтянулись, когда на них остановился полный ледяного спокойствия взгляд Атома.

У ворот сбились конные и вооруженные крестьяне и крестьянки; видно было, что они собираются присоединиться к выступающему отряду.

Внезапно всеобщее внимание приковала к себе группа женщин во главе со Старшей госпожой, вышедшая из ворот замка. Счорбный вид матери Спарапета внушал благоговейный трепет. За Старшей госпожой следовали госпожа Дестрик и княгиня Шушаник, уже снарядившиеся в дорогу. Глубокое впечатление произвело на толпу появление Анаит, Астхик и Югабер с остальными прислужницами, одетых также в воинские доспехи. Вид женщин, по-мужски вооруженных, отражал то совершенно новое душевное состояние, которое переживали все в замке с момента появления Атома. Все переменилось в замке, быть может, – и во всей стране…

Внушала почтение гордая осанка супруги Спарапета. Неловко чувствовала себя в доспехах одна лишь Анаит. Из-под тяжелого шлема глаза ее с тоской смотрели вдаль, избегая встречаться взглядом с кем бы то ни было. Астхик держалась смело и выглядела веселой, свободно чувствовали себя в доспехах и прислужницы, среди которых была и неразлучная с супругой Спарапета Югабер.

Взгляд Атома упал на группу конных вооруженных крестьян, которые пристально смотоели на стоявших в строю воинов. Погос отделился от этой группы и обратился к Атому:

– Мы готовы, князь!

– Зачем оставили вы свои дома и занятия? Куда направляетесь? – недовольным тоном спросит Атом.

Подавленное и угрюмое молчание было ему ответом.

– Вы же не войско. Вы не знаете, как надо сражаться… Вы нам будете только помехой!

Хандут смело выехала вперед.

– Ты князь и господин наш! – сказала она. – Тебе подобает приказывать. Позволь только сказать, не дано тебе господом права запретить родной земле самой за себя драться.

Старшая госпожа, которая, казалось, была глуха ко всем голосам внешнего мира, перевела суровой взгляд на Атома и глухо вымолвила – Не гони крестьянина, сын мой! В нем твоя сила… Крестьянин – это и есть родная земля… На нем благословение господне!

Атома поразили эти слова старой женщины, с которой он не мог не считаться.

– Приказывай, князь! – с угрюмой решимостью, в которой было что-то повелительное, проговорил Аракэл.

Атом помнил этого крестьянина, дерзко ставшего перед ним в день, когда пришло известие об отречении нахараров. Теперь он показался Атому еще более опасным.

– Князь, – настаивал Аракэл негромко, но твердо, – войско у вас есть, сражаться вам не внове. Мы знаем, что вы умеете и брать страны и отдавать их. Наше дело иное – сражаться мы не умеем. Но уж мы если будем сражаться, то умрем, а страны не отдадим! Не препятствуйте же нам идти в бой за свое дело. Мы все равно пойдем.

– Истинно! Истинно! – поддержал народ.

Атом не решался обидеть Старшую госпожу, ослушаться ее. Вместе с тем он как будто начинал сознавать истинное значение простого народа. Он окинул вооруженных крестьян внимательным взглядом и кивнул им в знак одобрения – Приказывай, князь!.. Приказывай! – раздались настойчивые голоса крестьян.

– Будете следовать за отрядом и подчиняться мне. Кто ослушается моего приказа, буду накааывать смертью!

– Наказывай смертью! -ответил Аракэл.

– Становись во главе своего отряда! – приказал ему Атом. Крестьяне выстроились, стали креститься. Они подтянулись и выглядели настоящими воинами.

– Ну, в путь! -произнес Егишэ.

Телохранители подвели скакунов. Вслед за Егишэ сели на коней и остальные. Атом обвел всех взглядом и, подняв руку, скомандовал:

– Вперед!

– В добрый час! – прокатилось по отрядам.

Атом выехал вперед. За ним проследовали по порядку группы князей, женщин, воинские отряды и затем крестьяне.

Когда все вышли на равнину, Егишэ громко запел духовную песнь, которая одновременно была и боевой. Воины подхватили припев, – выступление в поход подняло их настроение.

Атом, еле сдерживая плясавшего скакуна, совещался с Хореном и Зохраком. Надо было проникнуть в замок Рштуни и взять там отряд Атом знал своенравный характер нахарара Рштуни и смутно чувствовал, что придется столкнуться с серьезным противником. Он возлагал всю надежду, скорее, на внезапность появления, чем на возможность убедить командиров рштунийского полка.

Спускался туман. Налево поднимала к небу свой исполинский шатер гора Гргур, как бы взлетевшая вверх и окаменевшая в воздухе. Справа высился Сасунский горный хребет, отдельные вершины которого вонзались в облака. Свинцовая Меграгет вилась между камышами, и хмурились темные лесистые горы Рштуника. Туда-то и направлялся Атом, сопровождаемый вооруженными женщинами и крестьянами.

Господа Дестрик ехала молча, погруженная в свои думы. Княиня Шушаник часто поглядывала на Анаит, душевное смятение которой причиняло ей глубокую боль. Шушаник было тяжело думато, что первому чувству молодой девушки суждено погибнуть под тяжелым ударом судьбы. Но она не решалась бередить раны сердца бедной девушки и лишь хотела узнать, как, по мнению Анаит, встретит их ее отец – сепух Гедеон.

– Анаит, ты боишься гнева отца? – тихо спросила Шушаник.

– Нет, княгиня, не боюсь, – отозбалась Анаит грустно, не поднимая глаз.

– Вот и хорошо! Держись перед ним без страха, расскажи ему о сьоем обете. Ведь ты теперь подвижница…

– Знаю, княгиня! – произнесла Анаит, и глаза ее наполнились слезами.

Княгиня Шушаник перевела взгляд на Астхик, которая совершенно не казалась подавленной, наоборот, она была более оживленной, чем оби то, ее прелестное лицо дышало воинственным задором, жаждой подвига. Лишь очень внимательному наблюдателю удалось бы подметить, что в глазах девушки мелькала тоска, а уголки губ опускались в грустной улыбке, когда девушка тайком бросала взгляд на Зохрака. Ее и ргдсчало и одновременно тяготило чувство первой любви. Зохрак качался ей недосягаемым его любовь – невероятной. И вчерашнее смирение перед первыми велениями любви, примирение с лыслью, что Зохрак никогда не узнает о ее чувстве, что она безответно будет прислуживать ему на поле оитвы, – сегодня были вытеснены бурной, страстной и требовательной любовью. Астхик казалось, что она склонилась над рекой любви и беспечно играет с волной; и какой безобидной, нежной выглядела эта волна. Но вот эта волна подхватила ее и несет к стремнине, и Астхик принуждена бороться с разбушевавшейся стихией… Иногда же какая-то тайная надежда и неукротимая жажда жизни переполняли ее такой страстной радостью, что она задыхалась от счастья, чссго даже забывая, куда они сейчас едут и с какой целью.

Группа крестьян следовала позади. Среди них особым весом и уважением пользовались Погос, дед Оган и Хандут. Они ехали молча, с озабоченными лицами.

Анаит часто и почтительно оглядывалась на Хандут, уверенно правившую своим конем – девушку привлекало врожденное достоинство и чест юеть запечатленные на слегка грустном лице Хандут. Анаит впервые встрече ла подобную женщину.

Астхик, для которой поход был, скорее, каким-то радостным путешествием, с любопытством оглядывала одежду Хандут и следовавших за нею женщин, их непокрыше головы со спускавшимися до пояса косами, их вышитые куртки с разрезными рукавами, туго подпоясанные шерстяными поясами, нитки бус у них на шее. Женщины, как и сама она, были вооружены копьями и умело правили конями. Асгхик осматривала короткие кафтаны крестьян, их плащи, укрепленные на плечах длинными перехватами. Во время езды ветер развевал плащи, открывая шею и грудь. Почти все крестьяне были хорошо вооружены, снабжены кинжалами и мечами. Радостно было смотреть и на воинов, на их броню, на блестящие шяегы, мечи ч булавы. Внимание Астхик привлек молодой воин с тонким лицом: плотно сжав губы, он ехал мопча, точно принимал участие в каком-то торжественном обряде, и высоко держал свою обоюдоострую секиру, чтоб не ранить коня.

Воины были в веселом настроении: они месяцами жили в шатрах или проводили дни в утомительных учениях, а теперь радовались приближению настоящего дела. Молодежь переглядывалась и пересмеивалась. Серьезны и задумчивы были старшие, лучше понимавшие что такое война. Каждый отряд выступал под собственным знаменем: это были знамена нахараров Мамиконяна, Хорхоруни и Гнуни.

Но вот на южном склоне Гргура расплавленным свинцом сверкнуло подернутое рябью Бзнунийское море. Оно дышало неспокойно, точно гневалось на кого-то. Недружелюбно хмурились и Рштунийские горы.

Госпожа Дестрик опасливо поглядывала на Старшую госпожу, на ее застывшее лицо, развевавшиеся пряди волос, похожих на морскую пену. Она боялась, что престарелая женщина не выдержит трудностей гути, простудится и заболеет. Это опасение разделяли с нею все. Но, по-видимому, в Старшей госпоже таится запас сил и возможность огромного душевного напряжения. Она гнала своего скакуна, не проявляя никаких признаков усталости. Она страдала только от душевной тревоги.

На этот раз Атом был гораздо более озабочен, чем во время приезда в Тарон. Прежде всего, его беспокоил неоднородный состав отряда, а затем и прием, ожидавший его в Рштунике. Нет сомнений, что нахарар Артак Рштуни, еще и в Аштараке проявивший себя противником сопротивления Азкерту, уже заслал гонцов к начальнику своего отряда и организовал группу своих единомышленников. Атом, который и сам был независимым няхараром и прекрасно понимал, что всякий независимый нахарар вполне естественно будет сопротивляться попытке ущемить его права. Он сознавал также, что, собирая общегосударственное войско из отрядов отдельных нахараров в отсутствие самих хозяев, предпринял дело неслыханное. Но вместе с тем, когда же еще приходилось стране Армянской переживать такое бедствие, как ныне? А бедствие это надвигались, подобно потопу, и думать о том, что законно и что незаконно, уже не приходилось.

Атом окинул взглядом свое еще столь слабое войско и стал внимательно присматриваться к крестьянам и крестьянкам. И вдруг у него мелькнула мысль: «Хорошо, что они с нами! Они нам помогут!»

Он оглядел женщин из княжеских семей, Егишэ, служанок, И как будто впервые предстало перед ним все величие и значение роли, которую он на себя взял. Он вспомнил ночную проповедь Егишэ, обращение Старшей госпожи к предкам, тревогу людей земли – и понял, что нынешний поход является не простым, обычным воинским выступлением, а чем-то гораздо более значительным и важным. И Атом почувствовал прилив новых сил, нового воодушевления Он подозвал к себе сепуха Давида. Хлестнув скакуна, тот подскакал и хмуро остановился перед Атомом.

– Возьми десяток всадников и пройди вперед, к замку нахарара Рштуни. Объясни, зачем мы прибыли. Объясни, что мы идем не с войной, – пусть не вздумают сопротивляться нам! Скажешь, что мы не войдем в замок, пока нас не пригласят.

Сепух Давид задумался. Все еще хмурясь, он, однако, не мог скрыть своего удивления перед проявленным к нему доверием.

– Это дело я могу поручить только тебе! – добавил Атом.

– Слушаю! – наконец очнувшись, с жаром отозвался Давид.

Вскоре сепух Давид во главе десятка всадников уже мчался впереди отряда, втайне радуясь, что такое же «поношение», какс; постигло таронский полк, постигнет и рштунийскии.

Отцу Анаит, сепуху Гедеону, доложили, что в замок прибыли конные гонцы из Тарона. Гедеон приказал впустить их, и Давид въехал в ворота. Обитатели замка с удивлением взирали на серьез ные, озабоченные лица прибывших. Еще большее изумление охватило Гедеона, когда в роли обыкновенного гонца он увидел сепуха Давида. События последних месяцев, тревожное состояние в стране заставили всех насторожиться в Рштунике, как и во всех прочих областях Армении. Неожиданное появление сепуха вызвало большой интерес. Давид рассказал Гедеону о вероотступничестве нахараров.

Гедеон содрогнулся:

– Отреклись? Почему? По какому праву? Это не по закону предков! Это не дело мужчины! Не приемлю я этого!

Помолчав, Давид сообщил ему и о том, что к замку приближается отряд Атома.

– А этому кто дал право? – разъярился Гедеон.

Давид объяснил, зачем прибыл Атом. Гедеон слушал недоверчиво и с неудовольствием. Но, услышав, кто сопровождает отряд, он опешил и молча посмотрел на Давида, точно забыв все возражения, какие ему подсказывала его мрачная, своевольная натура. Это было событием неслыханным и невиданным: к отряду, составленному из родовых полков Гнуни, Хорхоруни и Мамиконяна, присоединились мирные крестьяне и женщины и среди них – Старшая госпожа рода Мамиконянов, жена, дочь и сын Спарапета, его крестьянки и слуги… Старшим военачальником является посторонний нахарар, а предводительствует отрядом Егишэ…

Смущенный, Гедеон задумался. Желание сопротивляться отняло. Необычайное сообщение так на него подействовало, что он не решился даже возражать, когда Давид посоветовал ему не препятствовать отряду Атома подойти к замку.

Давид поспешил использовать замешательство Гедеона:

– Соглашайся, сепух! Пусть отряд подойдет! Ведь это ради дела родины. Опасности тут нет никакой.

– Пусть сперва подъедут женщины! – потребовал Гедеон, решив проверить слова сепуха Давида, раньше чем отказать в разрешении.

Гедеона особенно смущало присутствие в отряде Старшей госпожи, супруги и дочери Спарапета и то, что в движении участвовали народные массы. Крайне раздражало его и то, что собственные дочери без его разрешения прибыли с отрядом.

Давид тотчас отправил гонцов к Атому с извещением об условном согласии Гедеона.

У ворот замка собралась большая толпа любопытных, когда Гедеон с женой и старшей дочерью, княгиней Аршалуйс, вышли встречать гостей.

Из ущелья постепенно выходил отряд. Замковая охрана заняла сторожевые посты.

Поручив отряд Зохраку, Атом с Егишэ и женщинами подъехали к замку. Напрягая глаза, Гедеон всматривался в приближающихся женщин, ища своих дочерей, Его внимание немедленно привлек скорбный облик престарелой Старшей госпожи. Вид матери Спарапета сильно на него подействовал. Он поспешно выступил вперед, с благоговением приложился к ее руке и приказал служителям помочь ей сойти с коня Гелеон склонился в приветствии черед госпожой Дестрик и княгиней Шушаник и оглянулся на дочерей, которые со слезами на пазах смотрели на Старшую госпожу.

Ни сам Гедеон, ни прочие обятятели Рштунийского замка не могли отвести глаз от счомлчмшой горем матери Спарапета. Ока внушала благоговение всем окружающим. Поддерживая ее, Гедеон и госпожа Дестрик проводили Старшую госпожу в замок. Она молчала, поглощенная безутешным горем.

Гости вошли в зал, Гедеон пригласил сперва Старшую госпожу а затем и всех остальных сесть. Княгиня Аршалуйс и госпожа Эстер смиренно склонились к руке Старшей госпожи и расцеловались с гостями. Приложившись к руке Егишэ, Гедеон суровым взглядом предложил жене и дочери последовать его примеру, затем со смиренным видом стал перед Старшей госпожой и Егишэ, как бы ожидая их прикззяний.

Он вьчлядел таким растерянным и испуганным, что Егишэ пригласил ею присесть.

– Присядь, сепух, отдохни! Подумаем, поговорим! Надвигается беда…

Гедеон отказался наотрез.

– Перед Великой госпожой? Не пристало простому сепуху…

– Присядь, Гедеон, присядь, сын мой! – вздохнула Старшая госпожа. – Сгинула, пропала твоя Великая госпожа…

Гедеон не дал себя убедить. Он глубоко задумался, затем с возмущением и яростью воскликнул:

– Но как осмелились они отречься? Родина именно для того и существует, чтоб от нее не отрекались!

– Вот потому-то и поднялись мы на ее защиту, сепух! – ответил Атол – Необходимо, чтоб и Рштуник принял участие в войне за отчизну.

Гедеон пристально взглянул на Старшук госпожу, на ее спутников. По-видимому, какое-то новое чувство овладело этим своенравным человеком. Он приказал вызвать командира рштунийского полка, прочих сепухов и – из соображений, не понятых никем из присутствующих, – также и замкового священника, отца Зангака.

Тэр-Зангак явился вместе с каким-то подозрительным мэнахом. Командира полка сопровождали сепухи Рштуника. Среди них был и синеглазый русый сепух, совещавшийся с Артаком Рштуни в ночь приезда Артака Мокац; это именно его сообщник и погиб на берегу Бзнунийского моря от меча Арцви. Этот русый сепух тайно содержал дома жреца, чтоб постепенно внедрить в семейный быт устои огнепокчогства Подозрительный же спутник Тэр-Зангака был одним из гонцов Артака Рштуни, присланных им с Аварайрского поля; через него нахарар Рштуни прислал наг.аз держать полк наготове, чтоб по условленному знаку выступить в Зарзхаван для борьбы с верными обету нахарарами Самозванно хозяйничавшего в замке Гедеона собирались бросить в темницу и затем вывести полк в Зарехаван, как только нахарар Рштуни достигнет Багреванда.

– Ну, значит, вы согласны! – заявил Гедеон непререкаемым тоном, даже не спрашивая мнения сепухоз. – Итак, мы присоединяемся с нашим отрядом к полку, защищающему отчизну. Конечно, вы также желаете, чтоб мы выступили против отступников. Тогда принесите обет оставаться преданными отчизне и вере, оставаться истинными христианами!

Все молчали. Но это не произвело никакого впечатления на Гедеона, он даже как будто ничего не заметил и так же невозмутимо продолжал:

– Вы, конечно, отказались от всяких внутренних раздоров, и нахарару-отступнику вы уже не подчиняетесь. Вы теперь признаете яолько народ ваш и Христа, господа вашего. Так приложитесь к руке святого отца и отправляйтесь готовить отряд! Сепух Запдаган! – обратился он ко второму из приспешников Артака Рштуни. – Отправляйся в полк и приведи его в замок!

Ошеломленные сспухи не двигались с места. Тогда Гедеон спокойно подошел к командиру рштунийского полка, взял за локоть и, подталкивая подвел к Егицп и насильно заставил ею гре клонить голову и поцеловать руку Егишэ. Командир полка, не ожидавший подобной грубости, растерялся и выполнил требование Гедеона. Остальные поспешили последовать его примеру, опасаясь подобного же обращения. Но в поведении Гедеона, помимо обычных свойственных ему странностей, была и другая сила – сила убеждения и веры в свою правоту. Действовала на окружающих и та уверенность, с какой он отметал в сторону всякие околичности, не считаясь ни с кем и ни с чем.

Однако сепух Згндаган, командир рштунийского полка, точно прирос к месту. Гедеон догадался, в чем дело, но не подал и виду.

– А что я отвечу нахарару, когда он вернется? – обратился к нему командир полка.

– Я сам ему отвечу! – спокойно заявил Гедеон.

Сепухи не двигались с места. Тогда Егишэ обратился к ним:

– Вы колеблетесь отдать себя на службу родине? Неужели вы ставите нахарара вашего превыше родного народа? Гедеон оскорбился:

– Вовсе они не колеблются… Они немедленно отправляются выполнять мое приказание!

И он сурово взглянул на сепухов:

– Ну?!

Сепухи вышли. Атом ргзким движением поднялся с места. Он был уверен, что сепухи сейчас выведут свой полк против него.

– Выйдем-ка, сепух! – обратился он к Гедеону. – Последим за ними…

Совершенно неожиданно для всех окружающих Гедеон молодцевато подтянулся и, как подчиненный начальнику, покорно ответил:

– Слушаю, князь!

Они уже подходили к воротам замка, когда услышали гул возбужденной голпы. Атом, тотчас же догадавшись, что происходит, удержал Гедеона. Они стали наблюдать и прислушиваться, не замеченные никем.

За воротами кипела многолюдная толпа. К замку стекались окреаные жителя, обеспокоенные приходом войска и отрядов из Тарона. Все громче начинали роптать и подоспевшие воины-рштунийцы, подозревая что-то неладное. Гул толпы ширился и разрастался.

– Куда хотят нас погнать?

– Зачем пришли к нам Хорхоры и Мамгуны?..

– Умер, что ли, наш князь?!

– А ну, сепух, подай-ка знак!..

Голоса звучали все более угрожающе. У Атома мелькнула мысль, что далее медлить нельзя, иначе может погибнуть все дело. Он весь подобрался. Еще миг – в толпе началась бы общая свалка. Но вот, перекрывая общий шум, послышался хриплый голос Хандут. Протолкавшись вперед, она напустилась на рштунийцев:

– А ну, чего вы тут распетушились? Птенцами Азкерта заделались или прихвостнями отступников?! Вот придут жрецы, займутся вашими женами, да и детей у вас заберут… Вас с земли согнать хотят, головы вы безмозглые! Какие тут могут быть разговоры о мамгунах да рштунах, арцрунах да хорхорах? Бабьим платком повязать бы головы таким мужчинам, как вы! Что ж, и женщин настоящих среди вас нет, чтоб выйти на войну с персом?

– Вот уж правда истинная! Идем, как нам не идти – отозвалась, подбегая к ней, крестьянка-рштунийка… – Неужели мы позволим, чтобы жрець. к нам домой огонь занесли, чтоб перс нас в рабство обратил?! Пойдем, как не пойти! Вот крест истинный!..

– Уйди отсюда! – прикрикнул на нее длиннобородый великан-рштуниец. – Тебя это не касается!

– Как хочешь, Артэн, воля твоя, но родина и меня касается!

– Молчи, бесстыдница! Убью на месте! – орал дядюшка Артэн, замахиваясь на жену.

– Убей, Артэн, воля твоя! Только родину как ты убьешь?

– Србуи!.. Србуи! Смотри! – послышались предостерегающие голоса. Но Артэн почувствовал смущение: горец, не привыкший раскрывать перед посторонними свои семейные дела, растерялся и умолк.

А Србуи обратилась к женщинам-рштунийкам:

– Идем, сестрицы, идем! Да будет стыдно нашим мужчинам! Эх, умереть за тебя, господь наших зеленых нив, наших синих лесов! И не стыдно вам гнать этих людей, которые пришли к вам на помощь со своей старой княгиней, с женщинами деревенскими? Идем, сестрица, идем вместе! – И она обняла Хандут.

Мужчины-рштунийцы нахмурились, глядя на обнявшихся женщин. Казалось, это еще более разъярило, а не умиротворило упрямых горцев. Сверкнув глазами, Артэн прикрикнул на пришельцев:

– Эй, вы! Не знаю, как вас – мамгуны вы, хорхоры или арцруны! Как явились сюда, так и уходите к себе обратно! Не то – свидетель бог! – прольется кровь.

– Истинно! Бог свидетель! – откликались со всех сторон. Некоторые уже схватились за кинжалы Рштунийцев словно подняло ветром. Послышался грозный гул, крики, брань, засверкали в воздухе занесенные кинжалы. Неизвестно, чем могла кончиться завязавшаяся ссора. Но тут вперед выступил Аракэл. Выхватив меч из ножон, он швырнул его к ногам Артэна.

– Вы что на нас коситесь? Враг нам – пере, враг нам – изменник. Теперь, что же, вы и нас за врагов почитаете или себя за персов считать начали? Чего вы на нас раскричались? Против своих выступать хотите? Мы сюда не для кровопролития пришли, и вы нас кровью не стращайте. Присоединяйтесь к нам! Подымайтесь на защиту родной земли! Не то перс придет и отнимет ее у вас!

Расталкивая стоявших впереди, вырвался разъяренный Артэн и высоко поднял руку. Все умолкли, и Артэн гневно кинул Аракслу:

– Бери свии слова обратно и уходи отсюда! Как это «перс на нашу родную згмлю идет»? Кто ему позволит?!

– Идет-то он идет, а ты скажи: стоишь ты за родную землю?

– Cтою, бог свидетель! Земля наша, земля и родина и я – одно! Что ты тут рассказываешь? – Артэн быстро наклонился, ударил ладонью по земле, захватил горсть ее и потряс кулаком в воздухе.

– За этим перс идет? Да я не только тебя, рштуна, мамгуна, перса, князя твоего, – я и своего князя не признаю! В земле этой – вера моя и моя родина! Не отдам я ее, так и знай! В это верую, это исповедую!

Он повернулся к толпе своих земляков:

– Правильно, братья?

– Правильно, Артэн! Правильно!.. – отозвались те.

Пожилой горец сделал знак рукой, чтобы успокоить односельчан; когда все умолкли и обернулись к нему, он степенно заговорил:

– Раз ты это понял, дядюшка Артэа, то пойми и то, что мамгуны перед тобой или рштуны, лорхоры или арцруны – все равно кровь-то у нас одна, земля – одна, горе – одно; и враги у нас одни и те же… Вставайте! Кто г нами не пойдет – бабий платок тому на голову!

– Истинно! Идем все! – загремели ему в ответ горцы. Атом почувствовал, что пора вмешаться. Он быстро выступил за ворота и обратился к толпе:

– Кто любит землю родную, в ком жива честь – пусть присоединяются к нам! Идем выручать нахараров из оков Зрадашта! С многоголосым гулом толпа обступила его:

– Веди нас, князь! Идем с вами!

Конечно, Атом добивался, чтобы против персов выступил рштунийский полк, то есть воины Рштуника, а вевсе не народ его. Но он изменил свое первоначальное намерение, решив обеспечить себе прежде всего сочувствие крестьян.

Намерение заговорщиков натравить рштунийцев на пришельцев потерпело поражение. Зандаган с десятком всадников поскакал к полку Атома и привел его к замку. Лагерь разбили в лесу, окружавшем замок. Атом приказал Зохраку ни на час не отлучаться из лагеря и установить наблюдение за окрестностями и находиться в боевой готовности.

Атому казалось крайне подозрительным то, что удача была достигнута так безболезненно и легко. От его внимания не ускользнули многозначительные взгляды, которыми обменивались командир рштунийского полка и его сепухи. Ясно было, что они пришли к какому-то тайному соглашению. Поэтому Атом приказал и сепуху Давиду не спать этой ночью, выставить усиленную сторожевую охрану и строго остерегаться внезапного нападения.

Ночь казалась мирной, но сна обманчиво прикрывала и хлопоты хозяев по приему гостей, и замыслы Атома и Гедеона, и заговорщические перешептывания сепухов. Госпожа Эстер и княгиня Аршалуйс с помощью госпожи Дестрик и княгини Шушаник пытались уговорить Старшую госпожу прилечь отдохнуть. Но та не соглашалась лечь в постель, заявив, что в знак скорби ляжет на полу, нь снимая одежды.

Анаит и Астхик выбрали себе на ночь комнату, в которой некогда гостил Артак. Атом провел ночь в лагере.

В невзрачном строении, примыкавшем к замку и служившем помещением для стражи, собрались командир рштунийского полка сепух Зандаган, замковый священник тзр-Зангак, гонец нахарара и несколько сепухов и шепотом долго совещались о том, что им предпринять. Решено было открытого сопротивления не оказывать и разрешить взять из пслка отряд для присоединения к полку Атома. Когда же Атом удалится, а нахарар Рштуни прибудет в Зареванд, немедленно с помощью оставшихся отрядов захватить замок и выступить на соединение с нахараром.

Наутро выделенный отряд предстал перед Егишэ, который кратким словом напутствовал воинов:

– Выступаем против изменников святой веры и родины. Воин-армянин всегда так и поступал. Все вы будете самоотверженно сражаться, проливать кровь ради спасения родины. Теперь помолитесь!

Егишэ прочел краткую молитву, после которой отряд двинулся к лагерю и стал рядом с полком Атома. Гедеон приказал командиру полка принять командование над выступающим отрядом. Тит замялся – на тайном совещании было решено, что он должен остаться в замке. Но Гедеон не признавал возражений:

– Командующий возглавляет отряд и выступает с ним, чтобы принять участие в войне за родину! – заявил он.

Затем он взял знамя, приказал Анаит и Астхик стать рядом с княгиней Шушаник и, приложив свободную руку к груди, склонил голову перед Атомом и произнес:

– Теперь повелевай, князь!

Послышались рыдания госпожи Эстер и Аршалуйс.

– Ну-ну!.. – прикрикнул на них Гедеон. – На войне за родину слез не лоют! Прекратите сейчас же, не то…

– Разреши им, сепух, – слезы облегчают сердце, – заступился Егишэ.

– Неверно, святой отец! – разгневался на него Гедеон – Не должно быть никакого облегчения теперь!

Обе госпожи, Эстер и Аршалуйс, с полными слез глазами, приблизившись к Старшей госпоже, склонились к ее руке и хотели сбнять княгиню Шушаник, но Гедеон недовольно пробормотал:

– Сперва приложитесь к руке святого отца!

Они выполнили и это распоряжение Гедеона. Когда они простились с княгиней Шушаник и со слезами обняли девушек, Гедеон позвал отца Зангака, приложился к его руке и распорядился:

– Ежедневно служи обедни в замковой церкви и со слезами моли господа о даровании нам победы. Повтори!

– Со слезами буду молить господа о даровании нам победы, – покорно повторил отец Зангак.

Послышался смех. Но, заметив гнев на лице Гедеона, смеявшиеся умолкли.

– Полк, в дорогу! – подал комалду Атом. Полк пришел в движение. Все осенили себя крестным знамением. Гедеон снял шлем, перекрестился и громко произнес:

– Бог армян, будь ты защитой народу армянскому!.. – Высоко подняв знамя, он поскакал на своем бешеном коне вперед.

Полк взял направление на родину Артака Мокац, чтоб оттуда вернуться в Арцруник и затем направиться на север – к Зареванду.

Мрак безлунного вечера сгущался. Через горный перевал, между Хорхоруником и Апахуником, двигался полк Свободы, пополненный отрядами из войск нахараров Рштуни, Арцруни и Мокац.

Впереди выступало войско, за ним следовало народное ополчение во главе с Аракэлом, Погосом и Хандут. В рядах ополчения находились Старшая госпожа, госпожа Дестрик и Шушаник, Анаит и Астхик, Югабер, прислужницы и крестьянки, которыми окружила себя Старшая госпожа.

На высоком перевале бушевал ветер. Во мраке едва можно было различить сломленную горем мать Спарапета, съежившуюся в седле и покачивавшуюся на ходу. Какую бы неожиданную, необычайную в ее возрасте выносливость и стойкость ни проявляла эта престарелая женщина, бывшая некогда прекрасной наездницей, – ее вид не мог не вызвать жалости. Она молчала, устремив взор прямо перед собой, и лишь иногда глухо вздыхала, крестясь.

За последнюю неделю пути женщин и девушек сильно изменились. В утомительном походе истрепались их одеяния и головные уборы, обветрилась нежная кожа; несмотря на привычку к верховой езде, вымотались их силы.

Стойко держались в седле крестьянки, более привычные к лишениям. Их поношенные куртки трепал ледяной горный ветер, но они ехали, сохраняя сдержанность и спокойствие, готовые к любому повороту судьбы и даже к смерти.

Выслав конников в разведку, Атом медлил с продвижением: он одновременно ожидал сведений и от лазутчиков, которых направил к каравану отрекшихся нахараров.

С запада слепо брела по небу похожая на нахохлившегося филина, черная, дышавшая сыростью грозовая туча. Она все разбухала и ширилась. Вопреки опасениям, она не разразилась грозой, а лишь обложила туманом все небо. Мрак сгустился. Ветер спал; начал моросить мелкий дождь.

По каменистой горной тропе, в тылу полка, загрохотали копыта. Дождавшись, пока всадники подъехали, и опознав их, Зохрак направил их с одним из тыловых разведчиков к Атому. Атом придержал своего скакуна, и запыхавшийся разведчик доложил:

– Князь, прискакали гонцы из Рштуника!

– В чем дело? – спросил Атом, строго осматривая всадников. Один из них выступил вперед:

– Сепух, командующий рштунийским полком, выделил большой отряд и следует позади нас. Он идет на соединение со своим нахараром.

Атом задумался. Известие не предвещало ничего доброго. Ясно было, что здесь кроется предательство, а не простое желание поскорей встретить нахарара Рштуни. Он остановил отряд. Хорен подъехал к нему. Не было смысла двигаться дальше, имея в тылу отряд, который мог в решительный момент нанести предательский удар в спину.

– Остановимся на ночь в Багноце, – предложил Хорен. – Разузнаем, в чем дело.

– Узнавать-то нечего: тут явная измена и желание нанести нам удар! – отозвался Атом. – Придется свернуть с дороги и затеряться в горах.

Он свернул направо и подал команду:

– За мно-ой!.. Бесшумно!..

Передаваясь от передних рядов к последним, прокатилась команда: «Бесшумно…»

Полк свернул в дикое бездорожье горного хребта. Только привычные к горным переходам скакуны могли пробираться в подобную темень. Полк неслышно ушел в сторону от главной дороги. Мягкая трава горного склона едва ли сохранила отпечатки копыт, но и они смело могли сойти за следы пасшегося здесь скота. Вместе с тем ночной мрак помог полку выйти из поля зрения следовавшего за ним на отдалении отряда, который, продолжая держаться взятого направления, должен был вскоре потерять полк из виду.

Было уже за полночь, когда полк спустился в горную долину и вошел в незнакомое село. Дружный лай деревенских псов разбудил крестьян, с оружием в руках выбежавших из своих хижин. Полк остановился и после недолгих переговоров разместился на ночлег.

Атом, сопровождаемый Хореном, обошел село, разместил посты и отдал необходимые распоряжения. С ним был также и Зохрак, ни днем, ни ночью не смыкавший глаз из опасения неожиданного нападения, представлявшегося весьма вероятным.

Старшую госпожу бережно, под руки, ввели в самую просторную хижину, которая вместе с прилегавшим к жилой комнате помещением для домашнего скота была признана наиболее удобной для размещения всех знатных участников похода. Навстречу гостям выступили хозяева – седой краснощекий старик и почтенная расторопная старушка; с глубокими поклонами они усадили Старшую госпожу и ее спутников на тахту перед очагом. За Старшей госпожой вошел в хижину и Егишэ, который, прочитав благословение, уселся перед огнем. Он ласковыми глазами оглядывал и хозяев хижины и каждый предмет в ней: ему вспомнилось собственное детство, родная деревушка…

Одна из невесток ввела за руку в хижину дряхлую старушку, которая дрожащими губами бормотала что-то невнятное. Когда она подошла ближе, выяснилось, что она шепчет молитву. Это была мать хозяина хижины, «старшая госпожа» семьи. Она подошла к матери Спарапета, склонилась к ее руке, и Старшая госпожа пригласила ее сесть рядом с собой. Растерявшись, та не двигалась с места. Старшая госпожа вновь попросила ее сесть, но старушка все еще растерянно и испуганно оглядывалась. Госпожа Дестрик взяла ее за руку и усадила рядом со Старшей госпожой. Старушка села и словно окаменела.

Дождь па дворе все усиливался. В дымовое отверстие – ердик – врывался горный ветер, занося холод и сырость.

– Приведи крестьян, промокнут они!.. – обратилась к хозяину Старшая госпожа.

– Они не под открытым небом. Старшая госпожа! – с добродушной улыбкой успокоил ее тот.

– Введи, введи их! – настойчиво повторила Старшая госпожа. Хозяин вынужден был подчиниться.

Старшая госпожа видела, что окружающие не совсем понимают ее. Она искала вокруг себя опору, которая помогла бы ей выдержать испытание, пойти на подвижничество. И эту опору она видела в народе. Всю свою жизнь эта женщина с сильной волей питала какой то странный страх перед народом. Крестьянин представлялся ей каким-то особым существом, в которое провидение вложило высшую справедливость. Но в то же время какая-то завеса заслоняла перод ней облик этого крестьянина и во время его службы в войсках, и тогда, когда он трудился, обливаясь кровавым потом, и когда случалось ей видеть его в суровом быту. И вот сегодня эта завеса спала, и народ встал перед нею во весь рост – народ, которому лишь одному по плечу было отвести великое бедствие хотя бы ценою своей праведной крови. Вот почему Старшая госпожа, как христианка, считала теперь за грех отделять себя от простого народа.

Но не только совесть христианки толкала Старшую госпожу навстречу народу. Считая народ «страной родной», она понимала, что, если жив народ, значит, существует и страна. А страна была понятием нерушимым, вечным. И теперь этому нерушимому и вечному грозила опасность. Это было чем-то похожим на конец мира, ужасным, как страшный суд. Поэтому Старшая госпожа всей душой жаждала слияния с народом. Мысль о подвижничестве рядом с народом, в его рядах, придавала ей непреодолимую силу, ина входила в народ, чтоб удержать страну от гибели.

Из крестьянскою ополчения только женщины согласились воиги Мужчины наотрез отказались нарушить покой Старшей госпожи.

Когда крестьянки, томленные и смущенные, вошли в хижину. Старшая госпожа обратились к ним:

– Войдите, войдите, дечц мои, не стесняйтесь!.. Нет больше ни князя, ни простолюдина! Все мы подвижники, все равны перед богом. В многолюдий – народ!..

Она сказала эти слева с горячим убеждением и верой, полузакрыв глаза. Затем ьня взглянула на своих посетительниц и горестно выговорила:

– Идем вместе, может быть, вашим праведным голосом доведу я мольбу мою до господа Крестьянки молчали. Им не совсем был понятен даже смысл слов старой княгини, но они чувствовали ее большое горе и одновременно ее большую душевную силу. Это внушало им уважение к Старшей госпоже, загогорить с которой они не осмеливались.

Опустившись на корточки, они с интересом глядели на Старшую госпожу, – им очень редко приходилось так близко сталкиваться с лицом княжеского происхождения. Одно только было им хорошо известно: что во время большого горя человек забывает и свею гордость и преимущество своего положения. Большие страдания, бывшие всю жизнь уделом простого народа, помогали крестьянам смутно осознать тяжелые душевные переживания старой княгини. Их собственному существованию также грозили большие перемены: стоявшая на краю бездны родина вот-вот могла быть утрачена безвозвратно…

– Не оставляй надежды, Великая госпожа-княгиня! – набравшись смелости, обратилась к ней Хандут. – Соизволением господа и для тебя откроется дверь радости…

Госпожа Дестрик вздрогнула. Перед ее мысленным взором предстал образ «святого Спарапета», причинившего матери своей то великое горе, в котором пыталась утешить ее эта женщина из народа.

Анаит опустила голову. Она все время думала об Артаке, и грусть ее как бы временно утихла. Но когда вслух заговорили о чужом горе, ее рана как будто снова раскрылась. Слезы навернулись ей на глаза. Астхик заметила это и также приуныла.

Старшая госпожа задумалась и произнесла, словно разговаривая сама с собой:

– Страна потонет в крови… Кто ответит за кровь?..

– Ничего, Великая госпожа-княгиня! – отозвалась Хандут. – Стране гибели нет! Э-э, мы ведь все равно что земля, которую топчут ногами. Топчут нас и топчут, а мы все живы! Выживем, ничего!..

В грубоватом голосе крестьянки звучал голос страны, веками переносившей боль и страх. Это внушало слушателям надежду.

– Да услышит господь слова твои! – крестясь, пробормотала Старшая госпожа.

– Услышит, Великая госпожа-княгиня, услышит! – откликнулась молчавшая до этого старая мать хозяина. – Если что и совершил Спарапет, то, наверно, для того и совершил, чтоб мы жили… Земля-то родная должна жить или нет?!

В глубине ее потухших глаз блеснула затаенная искорка, когда она добавила:

– Чему бьть, того не миновать, Великая госпожа-княгиня! Будем мы – будете и вы! Не будет нас – не будет и вас! Что же делать?

Из ердика, с высокого потолка, падали тонкие иголочки дождя, но жар очага и тепло, шедшее из соседнего хлева, защищали от холода. Сладостен был этот дождь своей грустью и одновременно – обещанием жизни. Сидевшие в хижине испытывали радость от сознания, что они защищены от холода. В другое время им, вероятно, показалась бы невыносимой эта темная хижина с прилегающим к ней коровником. Но сегодня вечером этот жалкий потолок, едва защищавший их от дождя, мирное посвистывание сверчка в запечье, дыхание животных, безмятежно пережевывавших жвачку, запах сена – все это придавало особую значительность тому, что в этот вечер происходило в хижине.

Астхик подошла к молодым крестьянкам и разговорилась с ними. А Анаит, прислушиваясь к вою ветра, летела мыслью вдаль, пытаясь силой воображения представить себе Артака, прочесть в его глазах – верно ли, что он отрекся?.. И хотя от Старшей госпожи Анаит слышала, что даже притворное отречение является грехом, но в этой мысли для нее таилчсь надежда, как таилась она в этом холодном дожде, который навевал грусть, но помогал молодым росткам наливаться жизнью. Анаит старалась не глядеть на Егишэ, на Старшую госпожу, на госпожу Дестрик и княгиню Шушаник, доспехи которых напоминали о надвигающейся буре, о крови.

Хандут внимательно всех разглядывала, затем она толкнула локтем свою землячку и негромко рассмеялась:

– Туго им приходится! Грехи теснят, вот они и тянутся к крестьянину… До чего дело дошло, а?..

Она задумчиво взглянула на Старшую госпожу – то ли сочувствуя, то ли злорадствуя, вспоминая ли о чем, или, быть может, забывая…

– Сестрица Хандут! – подала голос сидевшая в углу пожилая крестьянка со сверкающими глазами. – Порадуй Великую госпожу, спой что-нибудь!

– Спою, отчего не спеть!.. – с готовностью согласилась Хандут, вышла на середину и села лицом к Старшей госпоже.

Она поскребла черным ногтем земляной пол, прикрыла глаза и хрипловатым, но приятным голосом завела сложенный таронскими сказителями плач о Васаке Мамиконяне – том славном армянском Спарапете, который и после смерти продолжал внушать ужас врагам и вдохновлять родной народ, не веривший в смерть своего героя.

Хандут пела о том, как издевался персидский царь Шапух над плененным Васаком:

«Это ты, лиса, истреблял мои армии? Вот прикажу я убить тебя, как убивают лисиц. Что будешь ты делать теперь?..» – «До сего дня я был львом для тебя, теперь ты меня лисой называешь? Но пока я был Васаком, меня считали гсполином: одной ногой опирался я на одну гору, другой – на вторую, И когда переносил я всю тяжесть тела на правую ногу – опускалась правая гора; когда же переносил всю тяжесть на левую ногу – опускалась левая гора!..» – «Но скажи, что это были за горы? Скажи!..» – «Одной горой был ты, другою – кесарь Византийский!..» И велел Шапух кожу содрать с храбреца и повесить велел се перед Аршаком, царем армянским, в темнице заика Ачхуш.

Ах, льва назвала лисой лиса,

Ах, со льва кожу содрать велела лиса!..

Слушатели сидели насупившись. Хандут, воодушевившись, пела дальше чуть хрипловатым своим голосом:

Горе, горе льву мы поем,

Что попал в темницу наш лев

Громко об отчизне споем

Чтоб встал наш лев живым;

Чтоб встал наш лев живым, -

Чтоб встал и тяжко вздохнул:

«Горг, дым мой, дым родной!..

Позабыт я. Но если вспомнит обо мне

Сладостный мой, дым мой родной -

Не в темнице Анхуша буду я, Васак,

Не с ободранной кожей буду я, Васак:

Лишь вдохну запах душистого дыма -

Достигну края коего родного!..»

Горе, горе льву мы поем,

Что попал в темницу наш лев.

Громко об отчизне споем, -

Чтоб встал наш лев живым!

Приди, дым мой, дым дымохода родного,

Приди, дым мой, дым мой родимый…

Послышались заглушенные рыдания. Потом наступило молчание; было слышно только, как дышат люди и как жуют свою жвачку животные… Из ердика вился дым, – а сказание говорило, что одного лишь запаха родного дыма достаточно, чтоб ожил доблестный Спарапет Васак, предательски умерщвленный врагами…

Старшая госпожа покачала головой и задумалась.

Неподвижно застывший на своем месте Егишэ встрепенулся и стал рассказывать о деяниях армянского царя Аршака Второго и Спарапета Васака Мамиконяна.

– Они любили жизнь и за нее отдали свои жизни. Победили они смерть, и вот – живы вечно! Лучше умереть и жить в памяти людей, как живое воспоминание, чем бродить живым мертвецом…

С ужином, который по желанию Старшей госпожи состоял из одного лишь кислого молока и лаваша, покончили быстро. Старшая госпожа усталым голосом благословила хозяев и улеглась на приготовленной для нее постели. Немного погодя легли и все остальные.

Атом, который вместе с Хореном, Зохраком и Гедеоном обходил посты, вызвал к себе младших командиров и наистрожайшим образом приказал укрыть коней и всадников в ущелье, весь день провести в укрытии и, оцепив село, никого не выпускать. Он распорядился расставить вокруг села дозорных, а самый полк подготовить к выступлению следующей же ночью. Затем он выслал лазутчиков на дорогу и к тем местам, куда, как предполагалось, мог двинуться рштунийский отряд Одновременно он распорядился послать сведения своим лазутчикам в Багреванд о новом местопребывании своего полка.

Однако выступлеиие рштунийцев и опасения за участь хорхорунийского полка не давали Атому покоя. Он поделился своими мыслями с Гедеоном.

– Я верну полк обратно! – уверенно заявил тот.

– Сможешь ли? – выразил сомнение Атом.

– Смогу! – подтвердил Гедеон и с удивлением спросил:- Как же это я да не смогу?!

Атом недоверчиво оглядел его.

– Смогу, и выеду, и верну! – повторил Гедеон.

Атом заглянул упрямому сепуху в глаза и почувствовал, что в этом странном человеке действительно таится своеобразная сила. Он дал согласие на отъезд Гедеона в Рштуник и Хорхоруник.

Сопровождаемый несколькими всадниками, Гедеон направился в Арцруник: это был самый краткий и удобный путь в Рштуник.

Положение неожиданно усложнилось. Могло случиться, что караван нахараров уже достиг Багреванда и отступники уже начали свое дело… Атому надо было выступить туда безотлагательно, чтоб оказать им решительное противодействие. Но вот он прикован к этой котловине и принужден скрываться со своим войском в горах, ожидая удобного случая, чтоб вырваться… Расстраивав лись вес распеты Атома. С этим не могла примириться его натура. Надо было спешить с решительным ударом.

Ночь прошла в тяжелом раздумье. Целый день Атом напряженно ждал сведений, обходя посты и проверяя бдительность постовых. Воинам приказано было не выходить из ущелья.

Уроженцы различных местностей, они понемногу привыкали друг к другу и даже начинали дружить, несмотря на то, что младшие командиры косо смотрели на это сближение.

– Эгей, собирайтесь сюда! – из укромной лощинки весело сзывал товарищей Погос. – Собирайтесь, собирайтесь сюда, орлоеды-хорхоры, конокрады-гнунийцы, медвежатники-рппунийцы, толстокожие мамгуны, золотоглоты-арцруны, сварливые могки!..

– Ну, что еще втемяшилось тебе в башку? – засмеялся Ованес-Карапет, направляясь к Погосу. Он не посмотрел себе под ноги, споткнулся о кучу щебня, свалился под откос и, скользк, долетел до самой реки.

– Камни разобьешь, безбожник! – крикнул ему вслед Погос.

Манук и Абгар, продолжавшие коситься друг на друга, хотя и ставили коней у одной коновязи, вместе водили их на водопой и спали рядышком, – дружно вскочили и подбежали к Погосу.

– А ну, братцы, давайте хоронить Азкерта! Закипела хоровая пляска. Сверкнув глазами, Погос стремглав выбежал на середину круга и стал во главе хоровода. Мечи заблистали и засвистели над головами плясунов, кружившихся в всь явственной пляске. Как удавалось им не поранить друг друга, вероятно, не смогли бы объяснить и они сами. Видно, спасали бесстрашие да молодость.

– Стой! – во зесь голос крикнул Погос и повернулся к Ованесу-Карапету. – А ну, запевай «пляс хромых»! Выделилась группа плясунов, и хор начал запев:

Хоп, хромушка, ковыляя, припадая, -

Тпик, тпик, тпик, тпик!

Хоп о землю, бредет, ковыляя, -

Тпик, тпик, тпик тпик!..

Беспечный смех и восклицания отдавались эхом в долине. Молодые воины совершенно забыли о войне, о походе и об опасности. Вдруг со стороны села донеслись звуки сигнального рожка.

– Выступаем!.. – раздались со всех сторон восклицания. Воины побежали к скакунам.

К вечеру лазутчики донесли, что преследующий Атома отряд рштунийцев свернул на дорогу в Зарехаван и ночью, по всей вероятности, проследует через Багноц. Это было очень на руку Атому: двигаясь по следам Атома, рштунийцы ночью потеряли бы всякий его след и принялись бы разыскивать внезапно исчезнувшего из поля зрения противника». Но раньше, чем они догадались бы, что Атом от них прячется, – он успел бы действительно исчезнуть. Поэтому решено было провести еще одну ночь на месте, чтоб дать рштунийцам уйти подальше.

Однако ночью к Атому прискакал срочный гонец с донесением. о тем, что нахарары прибыли в Цахкотн, что туда уже стянуты персидские войска и ожидаются полки нахараров-отступников. Атом спешно вьпвал к себе Хорена и Зохрака.

– Дольше выжидать мы не смеем! – заявил им Атом. – Нужно быстро добраться до Цахкотна и нанести удар!

– Что же предпринимают нахарары? – спросил Хорен.

– Ничего не известно…

– Нужно было бы узнать… – задумчиво сказал Хорен.

– Нельзя нам медлить, – нужно действовать, пека не подоспели полки нахараров. Но вот вопрос-против кого, для чего и зачем идут в Цахкотн полки нахараров? И не являются ли они все предателями? Нет, нужно спешить и покончить все одним ударом!

– Когда же выступаем? – осведомился Зохрак.

– Немедленно! Оставим наших попутчиков здесь, – они догонят нас позднее, мы же быстро пойдем в обход, чтоб добраться до Зарехавана, не встретившись с рштунийцами.

.Разбудили Егишэ. Когда ему сообщили о полученной вести, он заявил, что намерен один поехать навстречу нахарарам.

Разбудили женщин, сообщили о принятом решении, и полк труднопроходимыми горными тропами выступил к Цахкцтну, в обход Зарехавана.

Медленно, с не вызываемыми никакой необходимостью остановками, караван Васька держал путь к Ангху, центру области Цахкотн. Вардан догадывался, что Васак что-то готовит. Он уже давно заметил, что Васак поддерживает постоянную связь со своими приверженцами в стране Такие же подозрения питал и Васак в отношении Вардана.

Состояние неуверенности в собственных силах царило в обоих лагерях и нельзя было определить, кто сильнее, кто является хозяином положения. Приверженцы обеих групп вынуждены были соблюдать крайнюю осмотрительность в поведении и речи, что необычайно затрудняло приттие каких бы то ни было решительных мер как с одной, так и с друюй стороны, хотя обстановка уже настоятельно требовала решительных действий.

Атмосфера сгущалась. Каждая сторона пришла к самостоятельному решению – нанести другой стороне удар в Зарехаване; затаив это решение, противники напряженно следили за каждым движением друг друга Особенно беспокоило Вардана то, что его гонец запаздывал. Что это могло означать?. Лишь около Цахкотна Вардан, наконец, решился послать в Айрарат второго гонца, чтоб узнать причину странного исчезновения первого.

Еще не дойдя до Артаза и Цахкотна, Вардан узнал, что в народе идет сильное брожение. Одновременно до него дошли тревожные вести о том, что персидские войска занимают крепости, а в Зарехаване они даже учинили избиение жителей.

Но самым угрожающим было приближение войск, высланных Азкертом. Мысли об этом не покидали Вардана.

Село Ангх, лепившееся среди скал, точно исполинское гнездо хищной птицы, казадось, оправдывало свое название;* на каменного грифа была похожа и цитадель, в которой засело персидское войско Разбросанные тут и там строения напоминали птенцов, пригревшихся под крылом матери. Из цитадели и одного из зданий тянулся к небу дым атрушанов. А внизу, на склоне невысокого холма, лепилась почерневшая церковь.