"Владимир Кормер. Человек плюс машина " - читать интересную книгу автора

скажешь? Ясно только, что человек преобразился, сделался одержим, что несет
его какая-то непостижимая сила, что он на гребне удачи, что его труд
плодотворен, что ему воздастся... но чего, опять же, стоят эти слова?
Поэтому, объединив отдел автоматизации с вычислительным центром, дирекция
назначила Ивана Ивановича начальником нового подразделения, повысив ему
соответственно оклад, и выделила ему новую квартиру. Иван Иванович, услышав
о назначении, пожал плечами и даже не пошел благодарить директора, а от
квартиры, тоже не сходя с места, отказался.
То были дни, когда машина - нет, дотоле и не машина, а так,
бесформенная груда бездушного металла (вкупе с полупроводниками и
диэлектриками) - внезапно стала оживать, задышала, в мигании разноцветных
лампочек на пульте, в барабанной дроби печатающего устройства, в неслышном
змеином скольжении магнитных лент, даже в движении подмастерьев появился
некий ритм, я бы сказал, осмысленность, заметная и неспециалисту. Иван
Иванович за пультом был точно великий пианист, точно Вольфганг Моцарт, столь
уверенны, столь нежны были прикосновения его к клавишам, он смотрел куда-то
вперед и вверх, он не вытягивал шею и не посылал никого узнавать, сработала
там Система или нет, он слушал, да-да, он слушал и слышал какую-то чудесную,
доступную ему одному мелодию, к которой мы, низкие люди, явившиеся
поздравлять его и уговаривать не отказываться от квартиры, оставались глухи.
Или же мы были свидетелями творческого экстаза и сейчас же, при нас, эта
мелодия еще только слагалась? Да-да, похоже, что так: Иван Иванович и впрямь
что-то про себя напевал, о чем-то сам с собой (или с машиной?) разговаривал,
сам себе (или ей?) улыбался, смеялся (!), а потом внезапно хмурился,
остервенялся, пальцы его лихорадочно бегали вдоль регистров... и снова
успокаивался, облегченно вздыхал, чело его прояснялось...
Мы, затаив дыхание, помнится, больше часу, притаившись сбоку за
стойками, восхищенно взирали на него и не смели приблизиться... Кто-то
побежал к Кириллу Павловичу, Кирилл Павлович принимал какого-то американца,
они вместе и спустились к машине. Кирилл Павлович, увидев вышеописанную
картину, сказал американцу: "Зет из ауа машина". А американец сказал: "О,
карашо!" Под руки аспиранты привели сверху и Опанаса Гельвециевича и долго
(под руки же) водили его вокруг машины... Вслед за начальством в зал
набилось народу человек сто! Иван Иванович ничего не замечал! А как заметил,
что окружен восхищенной толпой, вздрогнул и затрясся, заметался туда-сюда и,
растолкав людей, бросился вон! На лице его - я стоял в самых дверях и
попытался остановить его - были слезы. "Рано, рано еще радоваться!" -
прошептал он мне...
И верно. Радоваться было рано. И много времени еще прошло, прежде чем
настал час наш, заветный день; и еще много горя хлебнули мы с этой проклятой
Системой, и прежде всего, конечно, сам Иван Иванович, потому что это на него
валились теперь все шишки, катились всевозможные бочки, это ему объявляли
выговоры, устраивали разносы за "невыполнение в установленный срок...", это
о нем говорили на ученом совете и в кулуарах, что "было ошибкой доверять
такому", а под горячую руку величали его заглазно ослом, а с глазу на глаз,
а то и при людях советовали ему подыскивать себе другое место работы...
Случалось, что машина, так хорошо себя показавшая накануне, когда все
решали уже, что - ура! свершилось! - наутро вдруг от неизвестных причин
начинала барахлить, сперва легонько, затем все сильнее, сильнее, и к концу
дня совсем разлагалась как "личность" (если уместно так выражаться о