"Юрий Михайлович Корольков. Операция Форт " - читать интересную книгу автора

судьбе Самсона. Кир не может сообщить ничего определенного. Только в одной
из радиограмм Кир информирует Центр:
"Румынские полицейские получили приказ спать одетыми. По непроверенным
данным, отдел контрразведки усиливается работниками из Бухареста. Самсон
укрылся в Дальницких шахтах. Его сотрудники, действовавшие на поверхности,
будто бы арестованы. Данные проверяю".
В феврале Кир передает из Одессы последние радиограммы.
Первого февраля он писал: "Три тысячи румынских солдат прошли пешим
строем на Николаев. Мороз 22 градуса. Много отставших и замерзших.
Проходящие немецкие части румынам помощи не оказывали.
Все еврейское население изгнано из квартир, люди живут под открытым
небом. Погода суровая. Морозы перемежаются снежными бурями. Многие гибнут.
Городской голова Пынтя заподозрен в сотрудничестве с большевиками. Взят
под наблюдение румынской военной разведки".
Пятого февраля Кир сообщил:
"Берег моря в районе Дофиновки обносят проволочными заграждениями. Близ
села Сычавка установлено тридцать дальнобойных орудий. Здесь расквартировано
двести германских артиллеристов.
Вдоль берега от Лузановки до Люсдорфа насчитывается сто двадцать
тяжелых орудий, 320 минометов и станковых пулеметов. Строят блиндажи и
земляные валы".
В деле "Операция "Форт" сохранилась последняя радиограмма за подписью
Кира, датированная 7 февраля 1942 года. После этого связь с подпольной
Одессой гадолго прервалась.

Оказалось, что изучение одних только материалов "Операции "Форт" было
еще далеко недостаточно, чтобы написать документальную повесть, и я поехал
на места минувших событий.
Города, как и люди, долго хранят память о прошлом...
Через много лет после войны я приехал в Одессу и вновь, как в далекие
годы, сразу поддался обаянию этого южного приморского города.
Одесса выглядела такой же, как прежде, - оживленной, жизнерадостной,
немного лиричной и очень зеленой! Платаны с фисташково-желтой корой, на
которой будто застыли, окаменели зеленые солнечные блики, и малахитовые
акации с темной листвой и кривыми шипами-шпорами стали еще мощнее, тенистей,
раскидистей. Ведь прошло двадцать с лишним лет, деревья тоже стали взрослые.
Я часами бродил по улицам и не находил внешних следов войны. И все же в
облике города чувствовалась какая-то грустинка. Я пытался представить себе
Одессу такой, какой она была лет двадцать назад, в дни оккупации, -
затаившейся и неприютной, с поднявшейся на поверхность человеческой мутью, с
чужим говором, чужими порядками, с повешенными на балконах и старых акациях,
с ночной стрельбой и трупами публично расстрелянных на Стрельбищном поле.
Я встречался с участниками и свидетелями давних событий, бродил в
холодном мраке одесских катакомб, читал трофейные документы, захваченные в
гестапо и сигуранце, посещал дома, где находились подпольные квартиры.
Вот здесь, на улице Бебеля, в массивном сером доме была румынская
сигуранца, а за углом, на Пушкинской - находилось гестапо. На улице
Ярославского, против чайной или трактира какого-то Георгиу Несмеяну,
застрелили двух арестованных "при попытке к бегству". Я даже знаю их
фамилии.