"Юрий Иосифович Коринец. В белую ночь у костра (fb2) " - читать интересную книгу автора (Коринец Юрий Иосифович)

Лесная верфь

На следующий день мы встали очень рано, часа в четыре, и расчистила на своём бугре широкое место: мы вырубили можжевеловые кусты и маленькие ёлочки, сбросали в реку одинокие камни, дремавшие в траве, и положили на это место, на землю, перпендикулярно к линии берега десять сырых очищенных берёз. Ещё десять таких берёз мы приставили к берегу так, что одним концом они упирались в верхний край обрыва, а другим концом уходили в воду. Пять из них мы поставили комлями вверх, а пять — комлями вниз. Почему, вы потом узнаете.

Это и была наша верфь!

Мы трудились на ней весь день, до глубокой ночи.

Солнце медленно совершало по небу свой круг, нигде не закатываясь за сопки; оно медленно карабкалось вверх с востока на юг, а потом спускалось с юга на запад, а с запада, не задерживаясь, опять ползло через север к востоку, ползло низко-низко над горизонтом, а потом опять медленно поднималось вверх, оно ни на минуту не останавливалось и не соскальзывало за горизонт, а всё кружилось и кружилось по краю огромной плоскости, наклонённой к плоскости горизонта, и мы тоже не останавливались, всё работали и работали, всё время работали, пока солнце совершало свой круг, работали в самой середине круга, ограниченного горизонтом, в самом центре этой круглой плоскости, и солнце, как огромный круглый фонарь, то ослепительно раскалённый, то матово-красный, всё время освещало нашу верфь, нашу мастерскую на высоком берегу, чтобы нам было светло работать, и мы работали не покладая рук.

Я могу вам даже нарисовать схему — как мы работали, — нарисовать плоскость горизонта и в центре этой плоскости нашу мастерскую, а в центре мастерской нас — меня, дядю, Порфирия и Чанга, — и наклонённую над нами другую плоскость — плоскость движения солнца, — и где между этими плоскостями парили облака, и где находились восток, юг, запад и север, и где располагались холмы и деревья на них, и камни, и где текла река Нива, и где лежало море, в которое текла река, и даже где стоял, приложив лапу к уху, знакомый нам медведь Михайла, дядин друг, потому что он не покидал нас всё это время, он всё время следил за нами, преследовал нас по пятам, преследовал вдоль всей реки — я знал, что он за нами следит, хотя он всё время где-то прятался… Но мы ещё о нём услышим!

Так вот она, эта схема, — пожалуйста, рассмотрите её внимательно, надеюсь, вам картина ясна…

Я очищал брёвна от коры, а Порфирий и дядя делали в них пропилы. Это были особые пропилы: в основании своём они были широкими, а в верхней части узкими; делались они в начале каждого бревна, в середине и в конце, на равном друг от друга расстоянии. Потом, когда все брёвна укладывались одно подле другого, составляя палубу плота, все эти пропилы прорезали палубу тремя перпендикулярными линиями — тогда в эти прорезы загонялись три косых шипа. Так соединялся плот. Такое соединение называется «соединение косым прорезным шипом». Шип должен был плотно входить в прорез — тютелька в тютельку, как говорил дядя; если точно пригнать всухую все эти соединения, они будут очень прочными, потому что потом они в воде разбухнут и намертво вопьются друг в друга.

Часть брёвен уже лежала рядышком, очищенные и пропиленные, а мы работали в стороне над другими.

— Перекур! — сказал Порфирий.

Мы сели — каждый на бревно, — и Порфирий с дядей закурили.

Трава вокруг была усыпана стружками, опилками и скорлупой коры, и над верфью стоял терпкий древесный запах.

— О чём ты задумался? — спросил меня дядя, доставая кисет.

— О Потапычах, — сказал я. — Может, ты всё же скажешь, что с ними было дальше?

— Нетерпелив, как девчонка! — сказал дядя, вытирал со лба пот.

Я тоже вытер пот.

— Их не посадили? — спросил я.

— У них был верный заступник, — ответил дядя. — Поэтому их сразу выпустили.

— Князь Шервашидзе? — догадался я.

— Он самый, — кивнул дядя, передавая Порфирию кисет.

Порфирий стал молча скручивать из газеты большую козью ножку.

— А почему Шервашидзе так о них заботился? — спросил я. — Он что, тоже был их молочным братом?

— Остряк! — улыбнулся дядя. — Просто князь очень любил старого смотрителя. Когда-то он служил вместе с ним на Кавказе, в армии. Отец Потапыча Маленького был храбрым казаком, и князь его полюбил. Это князь потом устроил его смотрителем на тракте. Он был его другом. Он даже был крёстным отцом Потапыча Маленького.

— Он его крестил? В церкви?

— Крестил его священник, а князь был крёстным отцом, или, как тогда говорили, восприемником…

— А меня не крестили! — сказал я.

— Ещё бы! — усмехнулся дядя. — Ты же сын большевика…

— А у вас есть крёстный? — спросил я Порфирия.

— А как же! — ответил Порфирий. — Тогда всех крестили… Такое было время…

— Смешно! — сказал я.

— Пошли работать, — сказал Порфирий, вставая, и затушил сапогом дымивший в траве окурок.

— Что мне делать? — спросил я.

— Делай ваги, — сказал Порфирий.

— Какие ваги?

— Возьми вот эти три берёзки, — сказал Порфирий, — сделай на тонких концах удобные ручки, а комли заостри. Потом поймёшь, что к чему.

Дядя с Порфирием отошли и стали пилить.

— А медведя они не крестили? — крикнул я.

— Медведь от них скоро ушёл, — ответил дядя. — Он погрузился в собственный мир…

— В какой мир? — не понял я: громко жикала пила и шумела река под берегом.

— В свой звериный мир! — ответил дядя. — Каждому своё! Нельзя было делать медведя несчастным.

— А я думал, они его окрестили! И устроили в гимназию! — засмеялся я.

— Не остри! — сказал дядя. — Если ты в чём-нибудь сомневаешься, я не буду рассказывать…

Дядя с Порфирием стали подтаскивать готовое бревно к плоту.

— Я не сомневаюсь, — сказал я. — Я просто так…

— То-то, — сказал дядя сквозь зубы.

Он тащил бревно обеими руками, а трубка дымила у него в зубах.

— А медведь к ним ещё приходил? — спросил я.

— Приходил, — сказал дядя. — Он приходил ещё несколько лет подряд. А иногда мальчик встречал его в лесу. Это были очень нежные встречи!

Дядя и Порфирий положили готовое бревно рядом с другими.

— Они обнимались? — спросил я.

— Обнимались и плакали! — сказал дядя.

— Уж медведь-то вряд ли плакал!

— Ещё как плакал! У него были слёзы величиной с горох!