"Волки сильнее собак" - читать интересную книгу автора (Смит Мартин Круз)

4

Пятиэтажное здание на Бутырской улице с алюминиевыми окнами, выгоревшими шторами и чахлыми геранями выглядело совсем обычно, если не считать очереди, которая длинной змеей извивалась по тротуару. Цыгане в ярких тряпках, чеченцы в черном и русские в кожаных куртках – все они враждовали между собой как представители разных национальностей, но выглядели одинаково жалко со свертками, которые, один за другим, покорно подавали в стальную дверцу для тех, кто был по ту сторону.

Аркадий сунул удостоверение в дверцу и прошел через зарешеченные ворота в туннель, где охранники в военной форме прохаживались с овчарками, которые то и дело оглядывались на хозяев в ожидании команды: «Пропустить», «Взять». Туннель выходил на полностью скрытую от улицы крепость с красными стенами и башнями, окруженную вымытым добела внутренним двором. Недоставало только рва с водой. Однако здание для многих ассоциировалось отнюдь не с волшебной сказкой, а, скорее, с кошмаром. Бутырка была построена при Екатерине Великой, и с тех пор более двух столетий все правители России – цари, партийные вожди и президенты – снабжали ее государственными преступниками. Охранник с удлиненной снайперской винтовкой, следивший за Аркадием из башенки, возможно, в прошлой жизни был стрельцом. На спутниковых антеннах, расположенных вдоль зубчатых стен, могли торчать головы. Во времена Сталина каждую ночь черные «воронки» доставляли новые жертвы в этот самый внутренний двор с этими же самыми, красными, как кровь, стенами, и на вопросы о чьем-нибудь здоровье, местонахождении и судьбе можно было ответить единственным словом, которое произносили шепотом: Бутырка.

Поскольку Бутырка являлась тюрьмой предварительного заключения, визиты следователей были там обычным делом. Аркадий прошел за охранником через приемное помещение, где новички – бледные, как ощипанные цыплята, парни – снимали гражданскую одежду и облачались в тюремную. Широко раскрытые глаза были устремлены на старые, похожие на гроб, ниши, в которых вряд ли можно сесть, – хорошее место для умерщвления монахами плоти и замечательный способ представить ужас заживо погребенного.

Аркадий поднялся по изношенным мраморным ступеням. Сетка, протянутая между перилами, исключала возможность передавать записки. На втором этаже низкие окна скупо пропускали свет, и от этого создавалось впечатление, что ты находишься под водой или стоишь с закрытыми глазами. Охранник провел Аркадия вдоль ряда старых черных дверей, окованных железом, каждая имела полочку для подачи еды и глазок.

– Я здесь новенький. По-моему, эта, – сказал охранник. – Мне так кажется.

Аркадий отвел в сторону язычок глазка. По ту сторону двери, в камере, рассчитанной на двадцать заключенных, находилось человек пятьдесят. Наркоманы, воры, мелкие жулики. Спали они поочередно при тусклом свете лампочки в проволочной оплетке и зарешеченного окна. Затхлый, спертый воздух, зловоние пота, перловки, курева и дерьма в параше. В жару все раздевались до пояса – молодые заключенные были белые, как сметана, ветераны – синие от татуировок. Туберкулезный кашель и шепот висели в воздухе. Несколько голов повернулись в сторону открывшегося глазка, но большинство не отреагировали вообще. Человек в Бутырке мог дожидаться суда девять месяцев.

– Нет? А эта? – Охранник показал Аркадию на соседнюю дверь.

Аркадий посмотрел в камеру. Такого же размера, как и первая, но здесь был единственный обитатель – культурист с короткой стрижкой белесых волос в обтягивающей черной футболке. Он упражнялся с эспандерами, привязанными к койке, которая была прикреплена к стене, и всякий раз, когда он сгибал бицепс, койка стонала.

– Эта, – сказал Аркадий.

Антон Ободовский являлся воплощением удачливого мафиози. Он был мастером спорта, посредственным украинским боксером, а потом телохранителем местного босса. Однако Антон был честолюбив. Как только у него появился пистолет, он начал угонять машины, выбрасывая из них водителей. А затем стал принимать заказы на определенные машины, организовал свою бригаду и воровал машины в Германии, перегоняя их потом через Польшу в Москву. В Москве он решил разнообразить свою деятельность, предложив защиту небольшим фирмам и ресторанам, которые потом присваивал себе, пожирая целые компании и отмывая деньги через рестораны. Этот человек жил как принц. Подъем в одиннадцать, белковая диета. Час в тренажерном зале. Короткие телефонные указания и визит в авторемонтные мастерские, где его механики разбирали краденые машины на запчасти для перепродажи. Он приобретал одежду в магазинах, где с него обычно не брали денег, бесплатно обедал в ресторанах. Одевался в черный костюм от «Армани», проводил время сразу с двумя самыми красивыми проститутками и никогда не платил за секс. Бриллиантовый перстень в виде подковы означал, что его хозяин везунчик. В определенных кругах Антон занимал высокое положение и все же был не удовлетворен своей жизнью.

– Банкиры – вот кто настоящие воры. Люди приносят тебе деньги, ты обводишь их вокруг пальца, оставаясь при этом неприкосновенным. Я делаю сотню тысяч долларов, а банкиры и политики – миллионы. Я червяк по сравнению с ними.

– Неплохо живете, – сказал Аркадий вместо приветствия. В камере был телевизор, видеомагнитофон и CD-плейер. Коробка от «Пиццы Хат» валялась под койкой, а поверх нее автомобильные журналы, рекламные туристические проспекты, видеокассеты. – Сколько вы уже здесь?

– Три ночи. Хотел бы спутниковую антенну. Стены этого места слишком толстые, и прием дерьмовый.

– Жизнь – штука крутая.

Антон оглядел Аркадия с ног до головы.

– Посмотрите на свой плащ. Им только машину вытирать. Хотите прошвырнуться со мной по магазинам? Мне как-то не по себе, что я здесь, в тюрьме, одет лучше, чем вы на воле.

– Спасибо. Не хочу.

– За мой счет. Я парень щедрый. Все, что здесь видите, оплачено мной. Все по закону. Разрешено все, кроме спиртного, сигарет или мобильников. – Антон был ненасытен, как акула. Человек мог загордиться от одного разговора с ним, подумал Аркадий.

– И какого предмета лишиться хуже всего?

– Я не пью и не курю, и поэтому для меня это телефоны. – Никто не потреблял так активно телефоны, как люди из криминальных кругов. Они использовали краденые мобильники, чтобы избежать подслушивания, а самые осторожные, вроде Антона, меняли телефоны каждую неделю. – Без телефона я как без рук.

– Мобильники привели к упадку письменной речи. Снимите розовые очки.

– Я тренируюсь. Никаких препаратов, стероидов и гормонов.

– Сигарету?

– Спасибо, не надо. Только что сказал вам – я сохраняю себя сильным и чистым. Я раб слова «ничего». Жалко видеть, что такой человек, как вы, курит.

– Слабость.

– Ренко, подумайте о себе. Или о других. Вспомните о пассивном курении.

– Ладно. – Аркадий убрал пачку. Ему было противно от того, как Антон изгаляется. В действительности он имел три ипостаси. Антон-бандит, который свернул бы вам шею с такой легкостью, словно пожал бы руку. Антон-бизнесмен и Антон-скромняга, отводящий глаза, когда говорилось о чем-то личном. Больше всего Аркадию не хотелось бы встретиться с разъяренным первым Антоном.

– Я просто думаю, что в вашем возрасте тоже следует задуматься о здоровье, – продолжал Антон.

– В моем возрасте?

– Впрочем, это ваше личное дело.

– Вот это мне нравится.

Улыбка искривила губы Антона.

– Видите, мы почти достигли взаимопонимания.

Аркадий и Антон действительно понимали друг друга. Понимали, что элитную камеру Антон получил только вследствие неимоверных усилий властей Бутырки поднять старые казематы до стандартов современной европейской тюрьмы. Понимали, что подобная камера явно предназначалась для лица, предлагающего наивысшую цену. Понимали они и то, что пока криминал правит на улицах, татуированных, престарелых преступников второго сорта травят в тюрьмах. Если бы Антона сунули в обычную камеру, он оказался бы акулой в садке с тысячью пираньями.

Антон не мог сидеть спокойно, он разминал мышцы.

– Вы хороший парень, Ренко. Мы, может, и не знакомы лично, но я знаю, вы всегда относитесь к людям с уважением. Говорите по-английски?

– Да.

Антон взял с койки «Архитектурный дайджест» и раскрыл его. На фотографии на фоне гор красовался очаровательный домик.

– Колорадо. Прекрасная природа и относительно недорого. Что вы об этом думаете?

– На лошади можно ездить?

– А это обязательно?

– Думаю, что да.

– Могу научить. Я дам вам денег. Наличными. Вы поедете туда, проведете переговоры и купите этот дом, если вам понравится. Давайте сотрудничать. У вас честное лицо.

– Спасибо за предложение. Вы слышали, что Паша Иванов умер?

– Я видел в новостях по телевизору. Он выпрыгнул из окна, верно? Десять этажей, вот сколько пролетел.

– Знали его?

– Я и Иванов? Это все равно, что знать Бога.

– Вы послали ему на мобильник сообщение насчет отрезанного носа три ночи назад. Судя по содержанию, можно подумать, что вы знали Иванова довольно хорошо. Сообщение можно даже расценить как угрозу.

– Мне не разрешен здесь мобильник, как же я мог позвонить?

– Подкупили охранника и позвонили из помещения охраны.

Антон встал и принялся молотить кулаками воздух, словно бил тяжелый мешок.

– Ну, как говорят, есть в каждой стае белая ворона. – Он остановился и потряс руками. – Ну, а если я и позвонил Паше Иванову, что из того?

– Бизнес. Кто-то угоняет грузовики «НовиРуснефти» и выливает цистерны. Это происходит в вашей части Москвы – там, куда не советуете соваться Иванову.

Антон снова закрутился, нанося воображаемые удары, делая финты и апперкоты. Он отскакивал назад, прикрывался, делал вид, что собирается нанести удар, а потом двигался вперед, поигрывая плечами и двигая челюстями. Камера же от всего этого, казалось, уменьшалась в размерах. Возможно, Антон и не был чемпионом, но когда он двигался, то занимал все помещение. Наконец он уронил руки и выдохнул.

– У Иванова есть в службе безопасности один мудак, бывший полковник КГБ. Они поймали моего парня с одним из своих грузовиков и переломали ему ноги. Это беспредел. Я оказался в заднице. Если бы я не принял ответные меры, мои ребята переломали бы ноги уже мне. Но я не хочу войны. Меня от такого тошнит. Вместо разборок я хотел пойти прямо к шефу, а также раскрыть ему глаза относительно дерьмовой службы безопасности полковника, позвонив Иванову по его личному телефону. Я сказал то, что сказал. Может быть, грубовато, но надо же было с чего-то начать. Я владею спортивными магазинами, соляриями, рестораном. Я уважаемый бизнесмен. Мы бы сработались с Пашей Ивановым, я бы учился у него.

– А что вы предложили бы ему?

– Защиту.

– Ясно.

– Как бы то ни было, я так и не перезвонил и никогда не видел его лично. Когда Паша умер, я был здесь, и телефонный звонок это доказывает.

– Логично.

– Я живу по закону. – Антон был сама скромность.

– На чем вас взяли?

– Хранение огнестрельного оружия.

– Всего-то?

Подобное обвинение было пустяком. Поскольку у Антона всегда имелись адвокат, судья и деньги под залог, для него не было никакого резона проводить хоть час в тюрьме, если только он не ждал одного озадаченного следователя, который придет и официально зафиксирует полное алиби Антона Ободовского. Аркадий не хотел провоцировать опасную сторону личности Антона, но ему все же не нравилось, когда его используют.

Антон схватил с койки несколько проспектов бюро путешествий.

– Пожалуй, поеду отдыхать. Куда бы вы посоветовали? Кипр? Турция? Я не пью, не употребляю наркотики, загар ко мне не прилипает.

– Вам нужны земные блага? Тишина? Изысканная еда?

– Да.

– Персонал, который удовлетворяет каждую вашу прихоть?

– Вот-вот!

– Тогда почему бы вам не остаться в Бутырке?

Женя угрюмо, как узник, смотрел на поток машин. Это было похоже на массовое бегство за город. Жители Москвы устремлялись на дачи, переполненные пляжи и в супермаркеты, а на шоссе, рассчитанном на четыре полосы, водители умудрились образовать шесть полос.

Аркадий не особенно уяснил себе выгоды, которую получит Пашин приют «Голубое небо» от благотворительного пикника, но не хотел упустить миллионеров Николая Кузьмичева и Леонида Максимова. Эти закадычные друзья были просто обязаны здесь появиться. В конце концов, они отдыхали с Пашей в Сен-Тропезе, когда обнаружили магнитную мину на его водной лыже. Завтра они разлетятся в самолетах своих компаний, спрячутся за спинами своих юристов. А вот ему приходится прикрываться Женей. Аркадий попробовал оправдаться перед самим собой, мотивируя эту поездку тем, что Женя позагорает.

– Может, там будет бассейн. Я на всякий случай захватил тебе плавки, – сказал Аркадий, показывая на красивую коробку у ног мальчика. До этого момента Женя не обращал на нее внимания. А теперь стал давить каблуками. Аркадий обычно держал пистолет в бардачке. Он предусмотрительно вынул из него патроны и сейчас похвалил себя за это. – А может, ты из сухопутных?

Несмотря на то что некоторым машинам удавалось чуть продвинуться, движения почти не было.

– Бывает и хуже, – продолжал развлекать мальчика Аркадий. – Обычно по обочине на протяжении всего пути стояли брошенные сломанные автомобили. Ни один водитель раньше не выезжал из дома без отвертки и молотка. Мы не разбирались в машинах, но понимали в молотках. – Женя последний раз яростно пнул коробку. – Кроме того, на ветровых стеклах было столько трещин, что приходилось, как собака, высовываться из окна автомобиля. Какая твоя любимая машина? «Мазерати»? «Москвич»? – Долгая пауза. – Отец возил меня по этой самой дороге на большом «ЗИЛе». Тогда было только две полосы и очень мало машин. По дороге мы играли в шахматы, хотя я никогда не был гением в этом деле, как ты. Все больше решал шахматные задачи. – Мимо проехала «тойота», на заднем сиденье было полно детей, которые играли в ладушки – как нормальные счастливые дети. Женя сидел как истукан. – Японские машины нравятся? Как-то я был во Владивостоке и видел платформы с нашими новенькими машинами, которые отгружали для Японии. – На самом деле, когда машины прибывали туда, они шли в металлолом. Японцы давили их, как пивные банки. – А какой автомобиль водил твой отец?

Аркадий надеялся, что мальчик назовет марку машины, которую можно будет разыскать, но Женя уткнул подбородок в воротник куртки и надвинул на глаза шапочку. По обочине дороги протянулись противотанковые ежи, отмечающие место обороны Москвы во время Отечественной войны. Теперь мемориал терялся рядом с «ИКЕА». Воздушные шары с рекламой «Панасоника», «Сони» и «JVC» покачивались от ветра над аудиопалаткой. Магазины для садоводов предлагали надувные бассейны и керамических гномиков. «Вот на кого похож Женя, – подумал Аркадий, – на жалкого гнома-садовника в вязаной шапочке, с книгой и шахматами».

– Там будут ребята, – пообещал Аркадий. – Музыка, игры, угощение.

Каждая козырная карта, выложенная Аркадием, побивалась презрением. Ему случалось видеть родителей в подобном затруднении, когда каждая фраза звучала по-идиотски и ни один вопрос не заслуживал ответа. Аркадий, бормоча сочувственные слова, всегда с облегчением вздыхал, что не является таким отцом. И он недоумевал, почему холостяк вроде него должен сейчас страдать от такого презрения. Социологи обеспокоены падением уровня рождаемости. Аркадий подумал, что если бы каждую супружескую пару заставляли провести час в машине с Женей, рождаемость вообще бы исчезла.

– Будет весело, – заключил Аркадий.

Наконец Аркадий добрался до пригородных фитнес-клубов, кафе и соляриев. Здешние дачи были не похожи на садовые домики с протекающими крышами и чахлыми садиками. Тут высились особняки с греческими колоннами, бассейнами и камерами охраны. Там, где дорога сузилась до пригородной тропинки, охранник из службы безопасности Иванова махнул Аркадию в сторону обочины за вереницу внушительных джипов. Аркадий был в своем потрепанном плаще, а Женя вообще выглядел как заложник, но охранники нашли их имена в списке. Они прошли сквозь железные ворота на лужайку, где полным ходом шел благотворительный вечер памяти покойного.

Темой вечера был космос. Розовые пони и голубые ламы возили маленьких детей по кругу. Жонглер подбрасывал месяцы. Фокусник ловко сворачивал длинные воздушные шары, превращая их в симпатичных песиков. Художники украшали лица детей блестками и разрисовывали красками, а «инопланетянин», расставив руки в стороны и раскачиваясь из стороны в сторону, расхаживал на ходулях. Малыши играли под надутыми воздухом огромными пришельцами, прикрепленными к земле канатами, а дети постарше образовали очередь на игру в теннис и бадминтон или на тарзанку. Список гостей впечатлял: широкоплечие олимпийские пловчихи, кинозвезды со словно невзначай растрепанными волосами, телевизионные дикторы с ослепительными улыбками, рок-музыканты, прячущиеся за черными очками, известные писатели с выпирающими из-под джинсов животами, которые походили на бурдюки с вином. Сердце Аркадия екнуло, когда он узнал бывших космонавтов, героев его юности, очевидно нанятых на один день специально для этого шоу в качестве «свадебных генералов». И все же лейтмотивом вечера был Паша Иванов. Его фотография была установлена рядом с входными воротами, и ее обрамляла гирлянда из душистого горошка и маргариток. На снимке жизнерадостный Иванов стоял между двумя клоунами и корчил гримасу, и это, в сущности, задавало программу вечера – веселиться, а не горевать. Фотографию сделали незадолго до смерти, но ее герой был настолько озорнее и живее недавнего Паши, что она словно призывала наслаждаться жизнью каждый миг. Охрану у ворот, должно быть, заранее предупредили по телефону, потому что Аркадий почувствовал внимательные взгляды и перемещение людей с микрофонами в ушах, когда проходил сквозь толпу тусовщиков. Липкие от сахарной ваты дети носились взад и вперед. Взрослые собрались у грилей с шашлыками из осетрины и мяса перед дачей Иванова. Она была раз в десять больше других, но по крайней мере имела русский дизайн, а не копировала Парфенон. На одной эстраде диджей выдавал отечественную тягомотину, на другой пели под караоке. В расположенных тут и там барах подавали шампанское, виски «Джонни Уолкер» и коньяк «Курвуазье». Жены присутствующих здесь были высокими и стройными, в модной одежде из Италии, ковбойских сапогах из крокодиловой кожи и страусовых перьях. Они устроились за столами, присматривая оттуда за детьми и мужьями, и беспокойно следили за поколением молодых, еще более высоких и стройных женщин, разгуливающих среди гостей. Тимофеев находился среди угощающихся вместе с прокурором Зуриным, который рассматривал собравшихся как под микроскопом. В том, что он смотрел куда угодно, кроме Аркадия, хорошего было мало. Тимофеев был бледным и потным, что не вязалось с образом человека, который собирался наследовать бразды правления компанией «НовиРус». Чуть дальше Бобби Хоффман, получивший отставку американец, стоял в одиночестве и без аппетита клевал еду с переполненной тарелки. На открытом воздухе было устроено казино, и даже на расстоянии Аркадий узнал Николая Кузьмичева и Леонида Максимова. Они оказались довольно моложавыми людьми в простецких джинсах, без черных официальных костюмов и килограммов нательного золота. Крупье были настоящими, фишки тоже, и Кузьмичев с Максимовым склонялись над сукном, как захваченные игрой дети.

Аркадию пришлось признать, что отличительными чертами новых русских были молодость и башковитость. Небывалое число их являлось протеже и любимцами престижных, но внезапно обанкротившихся академий, и, не сгинув от голода среди разрухи, эти люди перестроили мир под себя, стали миллионерами, каждый с биографией гения и выскочки. Они представляли себя королями преступного мира американского Дикого Запада, и разве в основе всякого крупного состояния не лежит преступление? В России уже имелось свыше тридцати миллиардеров – это больше, чем в любой другой стране. Отсюда и множество преступлений.

Будучи студентом Института редких сплавов, Кузьмичев продал титан с бесхозного склада, а потом сделал карьеру на никеле и олове. Математика Максимова попросили следить за цифрами на аукционе, поскольку Министерство экспериментальной химии выставило на продажу лабораторию и в хаосе цен трудно было бы разобраться. У Максимова родилась идея получше: провести аукцион втемную. Удивленные победители, Максимов и его кузен из министерства, превратили лабораторию в ликероводочный завод, положивший начало состоянию Максимова, сделанному на водке и иностранных автомобилях.

Лучшим же среди них был Паша Иванов – физик, питомец Института высоких температур, который имел за душой только фиктивный фонд. Однажды Паша устремил взор на «Сибирские ресурсы», огромное деревообрабатывающее предприятие, владеющее лесопилками и сотнями тысяч гектаров строевого леса матушки России. Это был пескарь, глотающий кита. Иванов скупил ворох векселей «Сибирских ресурсов» и предъявил иск в далеких от столицы судах с коррумпированными судьями. «Сибирские ресурсы» даже и не подозревали об исках, пока их собственность не отсудили Иванову. Но руководство не отступило – у него были свои суды и судьи. Осада продолжалась до тех пор, пока Иванов не заключил сделку с местной военной базой. Офицерам и солдатам не платили месяцами, и поэтому Паша Иванов нанял их прорваться сквозь ворота предприятия. Танки не оставили вокруг ничего живого. Танк есть танк, и Иванов первым въехал в ворота.

Аркадий впервые оказался в волшебном круге супербогатых и невольно поддался его чарам. А вот Женя… Когда Аркадий взглянул на вечер глазами Жени, все его краски поблекли. Любой ребенок был богат в первую очередь родителями и уверенностью в себе, а приютский мальчик в этом смысле оказался просто нищим. Развлечение, которое затеял Аркадий, обернулось жестоким и тупым судилищем для ребенка. Не важно, насколько жалким и некоммуникабельным был Женя, – подобного он не заслуживал.

– Уже уходите? – спросил Тимофеев.

– Моему другу нехорошо. – Аркадий кивнул на Женю.

– Какой позор: такой юный, а здоровье уже никуда! – Тимофеев попытался выдавить из себя улыбку. Он шмыгнул носом и сжал наготове платок. Аркадий заметил коричневые пятна на рубашке. – Тоже займусь благотворительностью. И сделаю побольше. Вы знаете, что мы с Пашей росли вместе? Ходили в одну и ту же школу, работали в одном и тот же НИИ. А вот вкусы совершенно разные. Я никогда не был дамским угодником. Все больше по собакам. Например, у Паши была такса, а у меня волкодавы.

– Вы не заметили ничего особенного?

– К несчастью, нет!.. Я… Следствию я сказал, что мы сделали все от нас зависящее, предоставили всю информацию, которой располагали.

– Что это за следствие?

– Паша говорил, дело не в том, виноват или нет, и добавлял, что иногда жизнь человека – это просто цепная реакция.

– Виновен в чем? – Аркадий любил точные формулировки.

– Неужели я кажусь вам чудовищем?

– Нет.

Аркадий подумал, что, возможно, Лев Тимофеев и помог выстроить финансовую махину с помощью коррупции и воровства, но чудовищем для этого быть не обязательно. Тимофеев выглядел довольно внушительно, поскольку в прошлом был спортсменом, но сегодня вид у него был жалкий. Возможно, сказалась скорбь по поводу смерти лучшего друга, однако бледные и впалые щеки Тимофеева говорили скорее о разгаре болезни и о том, что он кого-то или чего-то боится. Паша всегда был сорвиголовой, и Аркадий вспомнил, что Рина упомянула о каком-то тайном преступлении в прошлом.

– Это касается Паши?

– Мы пытались помочь. Всякий, располагающий подобной информацией, пришел бы к такому же выводу.

– И какому же?

– Все держать под контролем. Мы искренне считали, что так и есть.

– Что именно? – недоуменно спросил Аркадий. Тимофеев, казалось, переключился на совсем другую тему.

– В письме говорилось, что необходимо принести извинения самому, лично. Кто бы это мог быть?

– Письмо у вас?

– Аркадий, вы никого не потеряли? – Рина была одета в серебристый костюм астронавта, подходящий к космической теме вечера.

Женя ушел от Аркадия, теперь он стоял у игровых столов для покера и блэкджека, но друзья Рины выбрали классическую рулетку, и Женя, стиснув книгу, строго оценивал каждую ставку. Аркадий извинился перед Тимофеевым и пообещал вернуться.

– Я хочу, чтобы вы познакомились с моими друзьями, Николаем и Леонидом, – прошептала Рина. – Они развлекались вовсю и проиграли кучу денег. По крайней мере так было, пока не подошел ваш маленький друг.

Николай Кузьмичев, который монополизировал угольный рынок путем скупки товара, оказался коренастым энергичным мужчиной, делавшим ставки по всему зеленому сукну. Леонид Максимов, водочный король, был грузным человеком с сигарой. Он проявлял осмотрительность – математик, в конце концов, – и играл по простой системе прогрессии, которая разорила Достоевского: постоянное удваивание ставки только на красное. Если двое проигрывали десять или двадцать тысяч долларов в рулетку, эти деньги шли на благотворительность, и это прибавляло им уважения окружающих. По сути дела, как только лопаточка крупье загребала фишки, сам проигрыш превращался в лихорадочное соревнование, становился неким знаком щегольства, и так продолжалось до тех пор, пока Женя не встал, как часовой, между двумя миллионерами. При каждой ставке Женя обращал на Кузьмичева сочувственный взгляд, как на дурака, а каждая двойная ставка Максимова на красное вызывала презрительный вздох мальчика. Максимов подвинул фишки на черное – Женя ухмыльнулся. Максимов снова поставил их на черное – Женя, не меняя выражения лица, закатил глаза.

– Мальчик действует на нервы, не так ли? – спросила Рина. – Он почти остановил игру.

– Это он может, – согласился Аркадий. И заметил, что тем временем Тимофеев скрылся в толпе.

Кузьмичев и Максимов недовольно покинули игровой стол, но все же улыбнулись Рине и Аркадию, который сказал, что им можно не бояться следователя. Эти люди покупали и продавали следователей много лет.

– Рина говорит, что вы помогаете связать концы с концами в деле Паши, – сказал Кузьмичев. – Это хорошо. Нам нужны проверенные люди. Русский бизнес находится на совершенно новом этапе. Хамья нет.

Максимов согласно кивнул. Аркадий представил себе хищников, дающих зарок не есть сырого мяса. Не то чтобы они были мафией. От человека требовалось умение защитить себя и управлять своей личной охраной, если потребуется. Да, это был новый этап, и теперь, обладая приличными состояниями, они твердо защищали закон и порядок.

Аркадий спросил, не упоминал ли Иванов о каких-либо угрозах, называл ли новые имена, избегал ли кого-нибудь, жаловался ли на здоровье. Нет, сказали оба, если не считать, что в последнее время он был сам не свой.

– Говорил ли о соли?

– Нет.

– Когда я услышал о Паше, был в шоке. Мы были конкурентами, но тем не менее уважали и любили друг друга, – вынув изо рта сигару, произнес Максимов.

– Спросите Рину, – сказал Кузьмичев. – Паша и я дрались между собой целый день по делам бизнеса, а потом просиживали как лучшие друзья ночи напролет.

– Мы даже отпуск проводили вместе, – вставил Максимов.

– Например, в Сен-Тропезе? – уточнил Аркадий, вспомнив о бомбе.

Кузьмичев и Максимов вздрогнули, словно Аркадий шмякнул ложку дегтя в бочку меда. Аркадий заметил полковника Ожогина, который прошептал что-то на ухо прокурору Зурину. Охрана приближалась к столу с рулеткой, и Аркадий понял, что время его пребывания в кругу элиты истекает. Кузьмичев сказал, что полетит на личном самолете в Стамбул, чтобы отдохнуть там несколько дней. Максимов летел туда же с шестью или семью симпатичными девушками. Аркадия пригласили тоже – мол, для двух мужчин могло оказаться многовато девушек. Рина, конечно, была сама любезность.

– Они как мальчишки, – сказала она Аркадию. – Ненасытные мальчишки.

– А Паша?

– Вожак компании.

– Рина привела его в норму, – сказал Кузьмичев.

– Если бы я встретил такую женщину, как Рина, то тоже остепенился бы, – улыбнулся Максимов. – Как говорится, вино, женщины и песня – роковые вещи.

– Где вы находились, когда узнали о смерти Паши? – спросил Аркадий.

– Играл в теннис. Мой тренер может подтвердить. Я сел прямо на корт и заплакал.

– А я был в Гонконге. И тут же вылетел обратно, тревожась за Рину, – сказал Кузьмичев.

– Вопросы все те же. Это было самоубийство, не так ли? – спросил Максимов.

– Печально. – Зурин незаметно подошел к столу. Он твердо держал Женю за плечо. – Прокуратура изучила дело, но нет никакой причины для следствия. Просто несчастный случай.

– Тогда почему… – Кузьмичев бросил взгляд на Аркадия.

– Скрупулезность. Но думаю, могу вас заверить, что теперь больше не будет вопросов. Вы нас извините? Мне надо перемолвиться со своим следователем.

– Стамбул, – напомнил Кузьмичев Аркадию.

– Дайте этому человеку выходной, – сказал Максимов Зурину. – Он слишком усердно работает.

Прокурор отвел Аркадия в сторону.

– Хорошо проводите время? Как вы сюда попали?

– Меня пригласили, меня и моего друга. – Аркадий притянул к себе Женю.

– Чтобы задавать вопросы и распространять слухи?

– Знаете, что я услышал?

– И что же? – Зурин продолжал уводить Аркадия и Женю все дальше от публики.

– Что вас сделали директором компании. Нашли место в совете директоров и сейчас вы его отрабатываете.

Зурин повел Аркадия чуть быстрее.

– Вот теперь вы достукались. Теперь вы зашли слишком далеко.

Ожогин нагнал их и схватил Аркадия за плечо борцовским приемом, прижав большой палец к кости.

– Ренко, вы должны научиться хорошим манерам, если захотите работать в службе безопасности «НовиРуса». – Полковник погладил Женю по голове, и тот сжал руку Аркадия в твердом кулачке.

– Как вы посмели прийти сюда? – спросил Зурин.

– Вы сказали, чтобы я задавал вопросы.

– Не на благотворительном мероприятии.

– Знаете ли вы про диск, который Хоффман скрывал от нас? – Ожогин показал Аркадию блестящий CD.

– Ах вот оно что, – ухмыльнулся Аркадий. – Вы ломаете сегодня руки или ноги?

– Ваше расследование окончено, – сказал Зурин. – Пробраться на вечер, да еще и притащить какого-то бездомного мальчишку – непростительно.

– Означает ли это, что я буду уволен?

– Это означает дисциплинарное взыскание, – устало сказал Зурин, словно опуская тяжелый камень.

Аркадий почувствовал, что переборщил с Зуриным – даже у продажных имелась гордость.

Аркадий с Женей уходили, оставляя позади важных людей, космонавтов, сахарную вату и дымящие грили, голубых лам и инопланетян на ходулях. Ракета выстреливала с теннисного корта, поднималась высоко в голубое небо и извергала дождь бумажных цветов. К тому времени как упал последний лепесток, Аркадий с Женей уже вышли из ворот. Между тем Бобби Хоффман ждал их у машины Аркадия. Он зажимал кровоточащий нос платком и закинул голову, чтобы не испачкать куртку – подарок Иванова.

Женя смотрел на Аркадия искоса. Аркадий слетел с головокружительной скоростью с высот «Новой» России и был пинком вышвырнут за дверь. Это падение оказалось таким молниеносным, что привлекло даже внимание Жени.

– Что происходит? – спросил Хоффман.

– Как знать? Новая карьера. Я изучал право в Московском университете, может быть, стану юристом. Вы представляете меня юристом?

– Ха! – Хоффман ненадолго задумался. – Забавно, но одно в вас напоминает мне Пашу. Вы не так шикарны, видит Бог, но с Пашей вас объединяет одно качество. Невозможно было сказать, считал ли он события забавными или печальными. По большей части он реагировал так: «Какого черта?» Особенно к концу.

– Хорошо ли быть похожим на покойника? – спросил Аркадий Женю. Тот поджал губы. – Как сказать… Но я не против.

Женя на пикнике ничего не ел. Они остановились у лотка с пирожками. Рядом с ним был установлен потешный надувной домик – избушка на курьих ножках. Надувной забор из костей и черепов окружал избушку, а на крыше ее стояла Баба Яга с помелом и в ступе. В Жениных сказках Баба Яга ела людей, которые набредали на ее избушку. Внутри было полно детей, прыгающих на батутном полу, покрытом шарами из цветного пластика. Мальчики и девочки носились из одной двери в другую, а механическая ведьма жутко хихикала сверху. Женя оставил шахматы и завороженно вошел в избушку.

– Спасибо за поездку, – сказал Хоффман. – Я не вожу машину в России. Здешняя езда похожа на бесконечное кружение вокруг Триумфальной арки.

– Вот не знал. А что с носом?

– Это Ожогин. Даже кулаком не ударил. Показал мне диск и стукнул им по носу, просто чтобы унизить.

– День кровавых носов. У Тимофеева тоже идет носом кровь. – Едва сказав это, Аркадий вспомнил, что на видеопленках Иванов также прижимал платок к носу.

Хоффман нагнулся вперед.

– Не говорил ли я, что Ожогин любит тебя так же, как и меня?

– Не знаю почему. – Перспектива неизбежной встречи с агрессивным Ожогиным вызвала у Аркадия желание поднимать гири и регулярно тренироваться. Он закурил сигарету. – Где ты спрятал диск?

– Я знал, что Ожогин непременно заглянет ко мне в квартиру, и поэтому положил его в шкафчик для тренировочного костюма. У меня там настоящий хаос. Диск я спрятал как следует. Но Ожогин все же нашел его.

– Как часто занимаешься гимнастикой, Бобби?

– От случая к случаю. – Хоффман пожал плечами.

– Понятно.

– Ну а теперь, когда диск у них, остается одно: уехать или отправиться в тюрьму. Положил я на них! Пошли они подальше! Вернусь в Америку.

– А Рина?

Бобби стряхнул крошки от пирожков с куртки.

– Она красивая девочка, Паша обеспечил ее, и в течение года самым важным делом в ее жизни будут демонстрации мод. И она станет проживать Пашино состояние. Все в выигрыше, кроме тебя и меня. Но я не сдамся.

– А мне что делать?

– Скажу тебе больше: компания умирает.

– «НовиРус»?

– Капут. Она держалась только на Паше. – Бобби осторожно потрогал нос. – Возможно, Тимофеев когда-то и был хорошим ученым, но в бизнесе он полное фуфло. Никакого нерва, никакого воображения. Я никогда не понимал, почему Паша держит его. Не говоря уже о том, что Тимофеев разваливается на глазах. Знаете, кто полгода заправлял всем в «НовиРусе»? Ожогин. Он мент. Только нельзя руководить серьезной корпорацией, являясь простым милиционером, для этого надо быть генералом. Кузьмичев с Максимовым не могут ждать. Они так разделаются с Ожогиным, что от него и мокрого места не останется. Это кормушка, Ренко. Свято место пусто не бывает, так, кажется, у вас говорят?

Аркадий следил, как Женя то подпрыгивает на батуте, то исчезает из поля зрения.

– Что вы знаете об Антоне Ободовском?

– Ободовский? – Бобби поднял брови. – Крутой парень, местный мафиози, угонял наши грузовики и выливал нефтяные цистерны. Настоящий мужик, в этом ему не откажешь. Ожогин как-то указал Ободовскому на дверь. Тот заставил полковника нервничать. Мне это понравилось.

Когда наконец Жене надоела избушка Бабы Яги, они отправились домой. По дороге Хоффман с Женей играли в шахматы без доски, выкрикивая ходы, причем мальчишеское писклявое «е4» с заднего сиденья быстро сменялось уверенным «с5» Хоффмана с переднего. Аркадий сумел проследить первые десять ходов, а потом игра стала походить на разговор двух роботов, и поэтому он сосредоточился на своих невеселых перспективах.

По сути дела, невозможно было уволить за некомпетентность. Она стала нормой при старом праве, когда прокуроры не оказывались перед судом из-за выскочек адвокатов, а необходимые улики и признания всегда имелись под рукой. Пьянство прощалось: к пьяному следователю, свернувшемуся калачиком на заднем сиденье машины, относились так же мягко, как к больной бабушке. Коррупция была изощренной. В то время как вся Россия держалась на коррупции, обвиненный в продажности следователь всегда навлекал на себя гнев общества. Есть такая картина, где ямщик бросает испуганную девочку, потому что за ними гонится волчья стая. Прокурор Зурин был похож на такого ямщика. Он собирал досье на собственных следователей, и всякий раз, когда его начинали доставать журналисты, бросал им жертву. Так что ничего удивительного тут для Аркадия не было.

– Тимофеев простужен или у него идет кровь из носа? – спросил он Хоффмана.

– Говорит, что простужен.

– У него на рубашке пятна, похожие на засохшую кровь.

– Могло капать из носа.

– А у Паши шла носом кровь?

– Иногда, – сказал Хоффман, продолжая играть в шахматы.

– У него была простуда?

– Нет.

– Аллергия?

– Нет. Ладья берет bЗ.

– Королева на d8, шах, – парировал Женя.

– Показывался врачу? – спросил Аркадий.

– Не любил он этого.

– Он был параноиком?

– Не знаю. Мне такое и в голову не приходило. Во всяком случае, это не бросалось в глаза, потому что он все еще находился на вершине деловой пирамиды. Король на h8.

– Королева на е7, – бросил Женя.

– Королева на d5.

– Шах и мат.

– Черт! – Хоффман вскинул руки вверх, словно переворачивая доску.

– Женя хорошо играет, – сказал Аркадий.

– Как знать, я отвлекался.

До того как они приехали в приют, Женя выиграл еще две партии. Аркадий проводил его до дверей, и Женя перешагнул порог не оглянувшись, словно его спутника тут не было и в помине. Когда Аркадий вернулся в машину, Хоффман закрывал мобильник.

– Он из евреев, – сказал Хоффман.

– Его фамилия Лысенко. Она не еврейская.

– Достаточно поиграть с ним в шахматы. Он точно из евреев. Можете высадить меня у метро «Маяковская»? Заранее признателен.

– Любишь Маяковского?

– Поэта? Конечно. «Смотрите, завидуйте, я гражданин Советского Союза!» А потом пустил пулю в лоб. И что ему не понравилось?

Ведя машину, Аркадий взглянул на Хоффмана, который сегодня уже не был рыдающей развалиной, как накануне. Вчера Хоффман ни с кем не мог бы играть в шахматы. А теперь перешел от поэзии к бахвальству. С легкостью, без изобличающих подробностей, он рассказывал о разнообразном деловом жульничестве – подставных компаниях и тайных аукционах, – которым они занимались вместе с Ивановым.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Аркадий.

– Весьма расстроен.

– Тебя унизили и уволили. Ты должен быть в ярости.

– Так оно и есть.

– И потерял диск.

– Он был тузом у меня в рукаве.

– Учитывая все это, держишься хорошо.

– Я не могу обыграть этого ребенка. Ты, вероятно, не понимаешь, Ренко, но он игрок высокого уровня.

– Похоже на то. Хранил диск, прятал, используя меня и мое жалкое расследование, чтобы снизить значение диска, и наконец позволил Ожогину найти его не где-нибудь, а в тренажерном зале. Что ты записал на диск? Что произойдет с «НовиРусом», когда диск «заработает»?

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Ты специалист по компьютерам. Диск заражен.

Небо потемнело над огромными растяжками, которые раньше гласили: «Партия – авангард рабочего класса!», а теперь рекламировали выдержанный коньяк – словно беснующегося на углу сумасшедшего незаметно заменили продавцом. Неоновые монеты катились над павильоном казино и освещали ряд «мерседесов» и джипов.

– Откуда тебе знать? – Хоффман изогнулся на сиденье. – Я выхожу. Здесь в самый раз.

– Мы не доехали.

– Не понял, что ли? Я же сказал, лучше здесь, на углу.

Аркадий подъехал к тротуару, и Бобби вылез из машины.

Аркадий наклонился через сиденье и опустил окно.

– А попрощаться?

– Ренко, ты что, трахнутый? Никак не хочешь понять.

– Ты все испортил.

– Ты не улавливаешь.

Водители, которым Аркадий загородил путь, кричали, чтобы он двигался, – никакой гудок не заменит отборного мата. Ветер гонял клочки бумаги по улице.

– И что же я не улавливаю? – спросил Аркадий.

– Они убили Пашу.

– Кто – они?

– Я не знаю.

– Его преследовали?

– Не знаю. Какое это имеет значение? Ты собираешься бросить дело.

– Нечего бросать. Нет никакого расследования.

– Знаешь, что сказал Паша? «Все похоронено, но ничего не похоронено навсегда».

– И что он хотел этим сказать?

– Хотел сказать, что все небезнадежно. Рина – шлюха, я – дерьмо, а ты – проигравший. Вот сколько у нас шансов. Все место трахнуто. Я использовал вас, ну и что? Все используют всех. Вот что Паша называл цепной реакцией. Чего ты ждешь от меня?

– Помощи.

– Похоже, ты все еще ведешь следствие? – Бобби посмотрел на нависшее небо, на бликующие монеты казино, на сбитые носки своих ботинок. – Они убили Пашу, это все, что я знаю.

– Кто убил?

– Берегите вашу гребаную страну, – прошептал Бобби.

– Как… – начал Аркадий, но первый в ряду «мерседес» скользнул вперед и с шумом распахнул заднюю дверцу. Бобби Хоффман нырнул внутрь и захлопнул дверцу, укрывшись за сталью и тонированным стеклом, но Аркадий успел увидеть чемодан на сиденье. Выходит, автомобиль не просто стоял, все было подстроено. Седан тут же тронулся с места, и Аркадий последовал за ним в «Жигулях». В тандеме обе машины миновали станцию метро «Маяковская» и продолжали ехать по Ленинградскому проспекту на север. Зачем? Для отдыха на пляже в Серебряном Бору уже слишком пасмурно, а для бегов на ипподроме слишком поздно. Но это дорога и в аэропорт. Вечерним рейсом из Шереметьева можно было отправиться на все четыре стороны, а Хоффман пользовался услугами аэропорта достаточно часто, чтобы подмазать половину его персонала. Обычно он брал билет в Египет, Индию или страну бывшего советского блока – в любое место, где нет договора с Соединенными Штатами об экстрадиции. Его, как правило, быстро проводили мимо охраны, сажали в первый класс самолета и предлагали шампанское. Бобби Хоффман, беглец со стажем, снова улизнул бы, оказавшись вне досягаемости Аркадия.

Не то чтобы у Аркадия не было полномочий задержать Хоффмана. Просто он хотел спросить его по-хорошему о том, что ему известно. И кто мог убить Пашу? Преследовали или нет Иванова? Водитель Хоффмана шлепнул синюю мигалку на крышу машины и выдвинулся на экспресс-полосу. Тогда Аркадий прикрепил на крышу «Жигулей» милицейскую мигалку и занял соседнюю полосу, чтобы держаться поблизости. Никто вокруг не сбросил скорость. Российские водители, судя по всему, с рождения давали клятву никогда не сбавлять скорость, так же как и российские летчики – взлетать в любую погоду, подумал Аркадий.

И тут он увидел, что машины все-таки замедляли ход, образуя пробку, и теснились вокруг костра посреди дороги. Аркадий подумал, что это авария, пока не увидел людей, пляшущих вокруг костра, выкидывающих вперед руки в нацистском приветствии и бьющих камнями и железными прутами по ветровым стеклам и фарам проезжающих машин. Когда Аркадий подъехал ближе, он увидел, что это вовсе не костер, а полыхающий автомобиль, который корчился в огне и издавал резкий запах горящей резины и пластмассы. Человек пятьдесят, а может, и больше, раскачивали автобус. Из дверей автобуса с криком выскочила женщина. Маленький «Запорожец» резко остановился перед автомобилем Аркадия и протаранил ему крыло. Внутри находились мужчина и женщина, вероятно арабы. Четверо бритоголовых парней с красно-белым флагом окружили их машину. Самый рослый поднял автомобиль так, что переднее колесо закрутилось в воздухе, а тем временем другой разбил окно со стороны пассажира древком флага. Аркадий взглянул на огни находящегося впереди стадиона «Динамо» и понял, что происходит.

«Динамо» играло со «Спартаком». Футбольный клуб «Динамо» состоял под эгидой милиции, а «Спартак» был любимцем таких скинхедных групп, как «Безумные мясники» и «Заводные апельсины». Скинхеды поддерживали свою команду, топча любого болельщика «Динамо», попавшегося им на улице. Иногда исход встречи был куда печальнее… Скинхед, держащий капот «Запорожца», сорвал с себя рубашку, чтобы продемонстрировать широкую грудь с татуировкой волчьей головы и руки со свастиками. Его приятель разбил древком ветровое стекло и с криком: «Вон со своей черной задницей из русской машины!» – вытаскивал за волосы женщину. Она показалась из автомобиля с порезанной щекой, в волосах и сари поблескивали крошки стекла. Аркадий узнал миссис Раджапаксе. Другие два скинхеда били железными прутами в окно машины мистера Раджапаксе.

Не помня себя от гнева, Аркадий выскочил из «Жигулей». И очнулся, лишь приставив пистолет к голове сжимающего бампер скинхеда.

– Отпусти машину.

– Любитель черномазых? – Силач плюнул на плащ Аркадия.

Аркадий пнул парня по ноге. Он не понял, сломал ли ему колено, но раздался характерный хруст. Как только парень рухнул наземь и взвыл, Аркадий двинулся к хулигану, который держал миссис Раджапаксе за капюшон. Поскольку скинхеды заполнили всю улицу, а в пистолете было всего тринадцать патронов, Аркадию не оставалось времени на раздумья.

– Если ты… – начал было парень, но Аркадий резко ударил его пистолетом.

Аркадий обошел машину, скинхеды с прутьями и не думали отступать. Высокие парни в грубых ботинках и с окровавленными костяшками пальцев стояли, покачиваясь с пятки на носок.

– Можешь завалить одного из нас, но больше не получится, – процедил один из них.

Аркадий вспомнил – пистолет-то без обоймы! Он вынул ее, когда отправлялся на пикник с Женей. И не имел привычки держать патрон в казеннике.

– Ну, кто первый? – крикнул он и перевел пистолет с одного на другого. – У кого нет матери?

Иногда матери бывали чудовищами, но обычно даже они беспокоились, как бы их сыновья не погибли на улице. И сыновья это знали. После затянувшейся паузы хватка обоих парней, стискивающих пруты, ослабла. Скинхеды такого точно не ожидали и, помедлив, оттащили раненых товарищей от «Запорожца».

Тем временем вокруг началось черт знает что. Милиционеры выскакивали из подъехавших фургонов, а скинхеды крушили на бегу автобусные остановки, оказавшиеся рядом автомобили и все, что попадалось им на пути. Раджапаксе очищали сиденья от стекла. Аркадий предложил отвезти их в больницу, но они чуть не сбили его машиной, торопясь развернуться и покинуть это страшное место.

– Спасибо, а теперь уезжайте, пожалуйста. Вы такой же безумец, как и они! – крикнул Раджапаксе из разбитого окна.

Держа над головой удостоверение, Аркадий подошел к горящей машине. Жертвы скинхедов в разорванной одежде растянулись по дороге и тротуару, рыдая среди искореженного металла и битого стекла. Он дошел до линии милицейского кордона, быстро, но с опозданием поставленного вокруг стадиона. Хоффмана нигде не было видно.

Лифтером оказался бывший кремлевский охранник, с которым Аркадий уже говорил раньше. Во время подъема в лифте он осмотрел Аркадия сверху донизу.

– Нужно знать код.

– Ну вы-то его точно знаете. – Аркадий натянул резиновые перчатки.

Лифтер сделал шаг в сторонку, демонстрируя выучку старой ищейки. На десятом этаже он все еще сомневался, вынимать ли из кармана мобильник.

– Я должен сперва позвонить полковнику Ожогину.

– Заодно расскажите полковнику о нарушении системы безопасности здания в тот день, когда погиб Иванов, не забудьте и о том, как вы заблокировали лифт в одиннадцать утра и проверяли каждую квартиру – этаж за этажом. Объясните ему, почему вы не доложили тогда о нарушении системы.

Лифт тихо пискнул и остановился на десятом этаже. Лифтер переминался с ноги на ногу с самым несчастным видом. Наконец он сказал:

– В советское время у нас стояла охрана на каждом этаже. Теперь – камеры. Разница есть.

– Вы проверяли квартиру Иванова?

– У меня тогда не было кода.

– И вы не захотели позвонить в службу безопасности «НовиРуса» и вызвать их.

– Мы проверили все здание, все, кроме его квартиры. Не понимаю, почему был встревожен консьерж. Может быть, показалось что-то. Я сказал ему, что если он что-то прозевал, то человек у мониторов в «НовиРусе» это обязательно заметит. На мой взгляд, ничего не произошло. Не было никакого нарушения системы.

– Ну зато теперь вы знаете код. Впустите меня и можете быть свободны.

Двери лифта разъехались, и Аркадий оказался в квартире Иванова уже в четвертый раз. Едва двери закрылись, он нажал кнопку-блокиратор на пульте в прихожей. Теперь лифтер мог звонить кому угодно, потому что квартира, как сказал Зурин, в этом случае изолирована от всего остального мира.

Белые стены и мраморные полы были безупречно чистыми. Аркадий поспешно снял ботинки, чтобы не наследить. Он включил свет во всех комнатах и понял, что тут побывали и другие визитеры. Кто-то ликвидировал все свидетельства пребывания Хоффмана на софе. Бокал был вымыт, а подушки взбиты. Фотогалерея Паши Иванова все еще украшала стену в гостиной, хотя выглядела теперь исключительно печально. Исчезли только снимки Рины и Паши с тумбочки в спальне. И несомненно, в квартире побывал Ожогин, потому что из кабинета подчистую убрали все, что могло содержать хоть какие-либо данные о «НовиРусе», – компьютер, книги, диски, папки, телефон и автоответчик. Из домашнего кинотеатра испарились все видеопленки и диски. Даже аптечка была пуста. Аркадий оценил профессионализм побывавших здесь до него.

Он не мог бы сказать, что именно ищет, но это была последняя возможность осмотреть здесь все. Он вспомнил исландскую сказку про призрака, у которого только голова да ноги. Увидать его можно было только краешком глаза. Если смотреть в упор, он исчезал. Поскольку все очевидные предметы изъяли, Аркадию приходилось довольствоваться лишь догадками. Или призраком того, что уже изъяли.

Конечно, в доме нового русского не должно быть призраков. Никакого прошлого, никаких вопросов, никаких недоразумений с законом, только однозначный прорыв в будущее. Аркадий открыл окно, из которого выпал Иванов. Занавески рванулись наружу. Глаза Аркадия заслезились от резкого порыва ветра.

Полковник Ожогин изъял все, относящееся к бизнесу, а то, что Аркадий узнал о Паше Иванове на благотворительном вечере, не имело к нему никакого отношения. «НовиРус» вряд ли находился на грани краха. Это могло произойти совсем скоро, во главе с Тимофеевым, но до последнего вздоха Иванова «НовиРус» был процветающим, ненасытным юридическим лицом, аппетитно проглатывающим другие компании и умеющим защищаться от крупных конкурентов и мелких хищников. Может быть, какой-нибудь ниндзя забрался на крышу, как паук, или Антон проскользнул сквозь решетки в Бутырке; или же имеет место заказное убийство, которое Аркадий все-таки надеялся раскрыть. У него было ощущение, что Паша Иванов «бежал» от чего-то более личного. Он запретил всякому, включая Рину, входить в дом. Аркадий вспомнил, как Иванов появился в квартире: в одной руке платок, а в другой – «дипломат», который казался легким, во всяком случае финансового отчета там точно не было. Когда Аркадий увидел его на постели, там были пакет из-под недавно купленной обуви и зарядное устройство для мобильника. Может быть, Иванов по дороге домой узнал о провале какой-то инвестиции? Аркадий представил себе слабака Иванова, выпивающего рюмку-другую виски для храбрости, перед тем как открыть окно. Он вспомнил, как на видеопленке Иванов нехотя вылез из машины, торопливо пошел к дому, перебросился парой слов с хозяином собаки, с мрачной решимостью поднялся на лифте и, выходя из его дверей, взглянул на прощание в камеру слежения. Спешил с кем-то встретиться? Почему в его «дипломате» лежал только пустой обувной пакет? Потому что использовался явно не для обуви. Иванов отправился в ванную, но не затем, чтобы покончить с собой, наглотавшись таблеток. Он был человеком решительным, не из тех, кто способен ждать успокоительного эффекта. Он наговорил доктору Новотной вполне достаточно, чтобы обеспокоить ее, а затем пропустил последние четыре сеанса. Аркадий знал о последнем вечере Иванова только то, что он вошел в квартиру через дверь и покинул ее через окно, а дно шкафа покрывала соль. Она была и у Паши в желудке. Паша питался солью.

В спальне зазвонил телефон. Это был полковник Ожогин.

– Ренко, я еду. Хочу, чтобы вы немедленно покинули квартиру Иванова и спустились в вестибюль. Я встречу вас там.

– С какой стати? Я на вас не работаю.

– Зурин вас уволил.

– И что же?

– Ренко, я…

Аркадий повесил трубку.

Итак, Иванов прошел в спальню и поставил «дипломат» на кровать. Положил мобильник на край кровати. Открыл «дипломат» и настолько был поглощен его содержимым, что не заметил, как уронил на ковер телефон или пнул его под кровать, где потом его и нашел Виктор. Что Иванов вынул из обувного пакета – кирпич, пистолет, слиток золота? Аркадий напряженно думал, пытаясь встать на верный путь. Паша открыл встроенный шкаф и обнаружил, что его дно покрыто солью. Неужели он знал о грядущем дефиците соли по всему миру? Добрые люди были солью земли. Предусмотрительные люди солили деньги. Паша спешил домой есть соль и в прыжок с десятого этажа взял с собой солонку. Аркадий вывернул обувной пакет. Никакой соли.

Предмет из пакета, находится ли он до сих пор в квартире? Иванов не взял его с собой. Насколько Аркадий помнил, все сосредоточились на делах компании, а обувной пакет ни размером, ни формой не годился для компьютерных дисков или крупноформатной таблицы.

Снова зазвонил телефон.

– Ренко, не вешайте… – успел сказать Ожогин.

Аркадий дал отбой и положил трубку на стол. Проблема полковника состояла в том, что у него не было средств воздействия на Аркадия. Если бы его ожидала многообещающая карьера, то угрозы, возможно, и подействовали бы. Но поскольку Аркадия уволили из прокуратуры, он чувствовал себя свободным.

Шаг назад. Иногда, чтобы продвинуться вперед, он просто необходим. Аркадий вернулся к кровати, представил, что открывает «дипломат», вынимает что-то из обувного пакета и идет к шкафу. Когда Аркадий открыл шкаф, внутри засветилась соляная гора, все еще покрывающая его дно. Наверху оставались те же самые следы активности, которые Аркадий видел и раньше: здесь копали, а там что-то закапывали. Подтвердила это Аркадию и цепочка бурых пятнышек крови из носа Иванова, наклонявшегося над солью. Паша вынул нечто из пакета, положил на соль и затем… Что же он сделал? В состоянии депрессии вполне мог поставить солонку на соляную гору. Аркадий вытащил ящик, в котором лежали рубашки с монограммами – все пастельных тонов. Он перебрал их одну за одной, ничего подозрительного не заметил, задвинул ящик и услыхал, как там что-то громыхнуло.

Аркадий снова выдвинул ящик и у задней его стенки, под рубашками, нашел окровавленный платок, в котором лежал радиационный дозиметр размером с калькулятор. Соль забилась в шов корпуса из красного пластика. Чтобы не уничтожить отпечатки пальцев, Аркадий аккуратно взял дозиметр пальцами, перевернул его и увидел цифры на дисплее, выполняющем до десяти тысяч операций в минуту. Аркадий вспомнил из армейских занятий, что норма радиоактивного фона была около ста рентген. Чем ближе он подносил дозиметр к соли, тем больше становилось число. На пятидесяти тысячах показание дисплея стабилизировалось.

Аркадий отступил назад. Во всем теле покалывало, во рту пересохло. Он вспомнил, как Иванов обнимал «дипломат» в лифте и его прощальный взгляд в камеру. Аркадий понял теперь почему. Паша собирался с духом. Аркадий выключал и включал дозиметр до тех пор, пока тот не перезагрузился. И затем обошел с ним прекрасную белую квартиру Паши. Цифры драматично менялись с каждым шагом Аркадия. Он, как слепой с тростью, нащупывал путь в огне, который чувствовал только через дозиметр. Горела спальня, пылал кабинет, пламя объяло гостиную, а у открытого окна, влекомые прохладным ветерком, отчаянно хлопали занавески, предлагая самый быстрый выход из страшного невидимого огня.