"Крик Новорождённых" - читать интересную книгу автора (Барклай Джеймс)

ГЛАВА 8

844-й Божественный цикл, 42-й день от рождения соластро, 11-й год истинного Восхождения

Хан Джессон жил во тьме. Холод одиночества захлестывал его при каждом пробуждении и терзал всякий раз, когда он пытался сомкнуть глаза. Воспоминания о том жутком дне, пережитом год назад в Броде Чаек, не желали его покидать. Ужас в глазах жены, ее немое потрясение и беспомощные крики. Плач сына. Кровь на улице, трупы людей, которых он знал в течение тридцати лет. Удушающий запах гари. Воспоминания преследовали Джессона везде, куда бы он ни шел, читались в каждом встреченном лице, таились в темных шрамах зданий, которые так никогда и не закрасят.

Первые дни пронеслись словно в тумане. Отчаяние настолько поглотило его — Джессон едва замечал, что живет. Из того периода в памяти остались всего две вещи. Слово «пропали», стучащее в его затуманенной голове, и высокий мужчина. Сборщик.

Человек, который пообещал, что вернет его семью. И хотя Джеред писал ему в каждый период сбора податей, никаких известий не появилось. В письмах не было никакой определенной надежды, за которую можно уцепиться. Они напоминали отчеты о войне. Они были отделены от его боли.

Каждый день Хан уходил к востоку от деревни, к началу долины, и сидел там. В обжигающий жар соластро, резкий холод дуса и цветение генастро он совершал свое короткое паломничество. И пока он сидел там, мир двигался мимо него.

Посевы взошли и дали урожай, который собрали и сложили в хранилища. В городок пригнали новый скот. По долине разносились звуки молотков и пил, смешиваясь с криками мужчин и оживленной болтовней детей. Приезжали и уезжали торговцы. По улицам громыхали повозки легионов, закупая припасы по дороге на цардитский фронт и продавая военную добычу на обратном пути. Сборщики тоже возвращались. На этот раз не высокий мужчина, а другие. Они оценивали прогресс в делах и на основе увиденного требовали увеличения налогов. И гражданская война подходила к ним все ближе и ближе.

Но о семье Джессона не было никаких вестей. Не сообщалось и о том, что кампания идет успешно и вскоре правящая династия Царда падет и начнутся выплаты репараций. «Когда-нибудь» Хана Джессона не устраивало. Бессмысленное слово. И с каждым днем его надежда утекала по капле.

Наступил поздний вечер. День выдался обжигающе жарким, без малейшего дуновения ветерка. Большую часть времени Хан провел в тени скалы и дерева, наблюдая за холмами на востоке, маревом над дорогой, ведущей на юг, и редким движением по реке. Ближе к полудню он видел, как вдалеке проехали какие-то всадники, численность которых определить было невозможно. Почти наверняка — конница Конкорда, хотя теперь при виде вооруженных отрядов его каждый раз бросало в дрожь, а воспоминания просыпались снова, острые и болезненные.

Когда солнце зашло, Хан отправился обратно по утоптанной тропе. В первые дни он зажигал костры, которые служили бы вехами для тех, кто возвращается, и сидел возле них ночи напролет. Однако следовало жить и заниматься своим ремеслом, чтобы его семье было к чему вернуться. И поэтому он зажег фонари у дверей отремонтированной мастерской и зашел внутрь. Огни будут гореть до рассвета, на всякий случай.

Хан бродил по мастерской, зажигая свечи и лампы. Он весь день держал ставни закрытыми, так что в помещении сохранялась относительная прохлада, хотя жар соластро проникал сквозь выбеленные стены. Дом был небольшим: почти все пространство внизу занимала мастерская, и один пролет ступеней вел наверх, где находились жилые помещения и плоская крыша с террасой. Но Хан воспринимал дом как пустую пещеру, где каждое движение будило печальное эхо, отражавшееся от покрытых пятнами стен.

Он потер ладонями лицо, и это движение напомнило ему о необходимости побриться. Еще одно дело, как и еда, которое теперь казалось ненужным. Почти каждый день Джессону приходилось напоминать себе, что нужно действовать, стараться вести более или менее нормальную жизнь, чтобы быть готовым к их возвращению домой. Однако даже купание и стирка одежды стали ему почти не по силам, так что он с трудом следовал собственным напоминаниям.

С заднего двора от печи для обжига глины, которую Хан топил каждый вечер, шел жар. У ее основания валялись многочисленные осколки посуды и черепки ваз. Он отодвинул задвижку на дверце и открыл ее, чувствуя, как горячий воздух омывает лицо и руки.

Хан взял со стойки две пары щипцов и потянул на себя тяжелый каменный поднос, зацепив за железные ручки. Потом он поставил его на землю остывать. Бросив беглый взгляд на разнообразные тарелки и кружки на подносе, заказанные горожанами, Джессон вздохнул. Часть посуды растрескалась, он опять невнимательно смешал глину, да и толщина изделий, отправленных на обжиг, оказалась разной. К тому же в глине виднелись пузырьки. Все теперь получалось не так, как нужно.

Хан действовал машинально, по одному и тому же распорядку, который завел, чтобы занять время до раннего утра. Он знал, что должен смертельно устать, чтобы голоса не помешали ему заснуть. Вынуть вчерашнюю работу. Снова разжечь печь. Сесть за круг и выполнить новые заказы. Расписать обожженные изделия — те, которые остались целы.

Последнее занятие часто заставляло его плакать. Художницей была Кари, а Джессон — просто гончар. Без нее вазы, тарелки, кувшины и кружки, которыми он обычно торговал, получались примитивными и неуклюжими. Он больше не мог гордиться своими изделиями и смутно сознавал, что получаемые им заказы скорее объясняются желанием жителей Брода Чаек позаботиться о соседях, чем надеждой выгодно продать посуду в Хароге.

Но, Бог свидетель, ничего другого он сделать не мог. Хан надеялся, что они это понимают. В ту ночь он уснул за красками и глазурью, поскольку ничего не ел весь день, выпил чересчур много вина, и жара в конце концов дала о себе знать.

Хан Джессон проснулся и испуганно вздрогнул, не понимая, что его разбудило. Ночь была теплой и влажной. Хан посмотрел на звезды и решил, что до рассвета осталась пара часов. Он чувствовал головную боль и жажду, но не настолько сильные, чтобы заставить проснуться. Он заснул крепким сном измученного человека, упав прямо на стол. Кисточка для росписи все еще торчала у него в руке, и ее кончик багровел в ярком свете ламп, расставленных по углам.

Хан Джессон сел и распрямил спину. К северу небо светилось. А потом раздались вопли, и он понял, почему проснулся и откуда взялся огонь. Он уже слышал такие крики и помнил их так ясно, как будто это было вчера.

Темный ужас скрутил его живот и грудь, заставив задохнуться. Хан замер на стуле, слушая, как топот ног и копыт приближается вместе с полными паники криками. Не может быть, чтобы это повторилось! Они уже один раз забрали в Броде Чаек все.

— Только не это, — прошептал он. — Смилуйся, Боже, только не это. Умоляю!

Хан заставил себя подняться. Его тело тряслось, разум отказывался повиноваться. Дыхание участилось, вязкая слюна заполнила горло. Он попробовал успокоиться, тяжело опираясь на спинку стула, и сморгнул слезы, подступившие к глазам. В голове не было ни единой мысли.

С улицы до него донесся цокот копыт и резкие крики цардитов. Вопли и плач жителей Брода Чаек стали громче: все больше людей выходило из домов. Свечение на севере усилилось, и в краткой паузе между криками Хан услышал треск пламени и хриплый крик одобрения.

Хан отвернулся от стола. На улице за дверью вдруг наступила тишина, и он неуверенно направился к окну. В этом набеге таилось нечто совсем иное. Прежде, при свете дня, цардиты атаковали беспорядочно. Они оставили без внимания целые районы города, тогда как на других улицах некоторые дома были уничтожены, некоторые вовсе не тронуты, а некоторые слегка повреждены, как его собственный.

Он остановился и прижал ухо к ставням, плохо понимая, что именно слышит. Шум возник снова, но он отдалялся к северу, оставив вокруг него нечто такое, чего он не мог понять. Хан постарался как можно тише приоткрыть ставню, чтобы выглянуть наружу. Он посмотрел сначала налево — и у него перехватило дыхание. Поменяв положение, он посмотрел направо и в сторону юга. То же самое. Он попятился назад.

Цардиты. Они приближались с обеих сторон и ехали посередине улицы в сопровождении пеших мечников, которые взламывали каждую дверь. Джессон отпрянул от окна, в глазах у него помутилось. Фонари привлекут его врагов. Дверь распахнется так же, как в прошлый раз, и его уволокут прочь, как сделали это с женой и ребенком. Он не может допустить этого. Ему нужно быть здесь, когда они вернутся!

Эта мысль разогнала туман, который наполнял голову. У него не было времени что-то взять с собой. Он одет — и этого достаточно. Хан пробежал через мастерскую, проскочил на двор, мимо печи и деревянных полок, закрепленных на дальней стене. Раньше на них стояли изделия, ожидающие росписи. Теперь они пустовали — но была надежда, что они спасут ему жизнь.

Хан начал карабкаться по полкам, чувствуя, как доски проламываются под его весом, и слыша их протестующий треск. Звук показался ужасно громким. Добравшись до верхней полки, он подпрыгнул, вытянув руки, чтобы ухватиться за край балкона у него над головой. Дом претора Горсал. Она не будет в обиде, если он воспользуется возможностью спастись.

Позади него ломали дверь дома. Крики разносились по мастерской, а шум с улицы стал намного громче. Это придало ему сил, и Хан начал подтягиваться и упираться ногами, забираясь на балкон к Горсал. Он перекатился один раз, перевел дух и бросился к лестнице под балконом. Мимолетный взгляд, брошенный назад, убедил Хана, что его не заметили.

Дом Горсал оказался темным и пустым. Сандалии Хана прошелестели по камням. Рукой он вел по стене, чтобы сохранять равновесие. Внизу из небольшой прихожей лился слабый свет. Хан понимал, что это нехорошо, но испытал облегчение, убедившись в том, что цардиты уже успели здесь побывать и забрать всех, кого обнаружили внутри.

Дверь была взломана, а собранная Горсал коллекция амфор и ваз разорена и рассыпана осколками по полу: их сбивали из подставок в нишах, где они так гордо красовались. Среди обломков он увидел и одно свое изделие — черепки хрустели под ногами, пока Хан пробирался к двери.

Сердце колотилось так сильно, что могли бы услышать цардиты: оно выскакивало из груди. Руки и ноги снова начали дрожать. Хан остановился. Конечно же, ему надо прятаться здесь. Дом уже проверили, так что не следует рисковать и выбегать на улицу. Он будет в безопасности. Новая надежда затопила его тело.

Хан попятился на шаг. До него доносился глухой шум, показывавший, куда уводят жителей — на север, к пожару и Дому Масок. Он повернулся, решив спрятаться наверху — может быть, под кроватью. На короткой лестнице стояли два цардита, буравя его жесткими взглядами! Хан закрыл глаза и бессильно осел на пол.

Они не стали его убивать. Вместо этого они вытолкнули Хана на улицу и повели в северную часть города вместе с другими горожанами, чуть было не ускользнувшими из сети. Горел дом чтеца, примыкавший к Дому Масок. Двухэтажное здание полностью охватило пламя. Камень раскалился докрасна, а последние деревянные части на глазах распадались от жаркого огня. Черепичная крыша давно провалилась внутрь.

Перед горящим домом стоял чтец, молча глядевший на разрушения. Чтеца охранял цардит, прижимавший его руки к туловищу, хотя тот и не делал попытки вырваться. А на молитвенной лужайке перед Домом Масок находилось все население Брода Чаек.

Джессона затолкали в толпу. Он ощутил, как нарастает охватившая их тревога. Кругом испуганные глаза, судорожно сжатые руки и дрожащие губы, казавшиеся мертвенно-бледными в отсветах пожара. Люди цеплялись друг за друга, чтобы не упасть, и заглядывали в лица рядом стоящих, ища поддержки. Его окружал тихий плач. Хан обильно потел: пожар и ночь были невыносимо жаркими. Говорить он не смог бы, даже если б нашел нужные слова. Что бы с ними ни случилось, только бы все быстрее закончилось.

Цардитские всадники с факелами обступили их с трех сторон так, чтобы люди в толпе могли видеть пожар и то, что происходит перед ними. Чтеца передвинули: теперь он стоял перед столом с подношениями, чью поверхность еще недавно украшали дары в виде фруктов, рыбы и мяса, собранные в преддверии праздника вершины соластро. Теперь его поверхность очистили, и отполированная столешница из белого с черными прожилками мрамора отражала пламя пожара, яркое и завораживающее.

Трое цардитов прошли вперед и встали перед столом — высокие, бритоголовые и бородатые. Их кожаные жилеты украшали стальные заклепки, на правом боку у каждого висела длинная кривая сабля. Они бесстрастно взирали на жителей Брода Чаек.

— Вас предупреждали, — произнес мужчина, стоявший в центре. Говорил он с акцентом. — Вам велели отвергнуть Конкорд и его ложного Бога. Вам велели передать наши слова вашему маршалу. Либо вы с ним не говорили, либо он вас не послушал, и теперь вы пожинаете плоды того выбора, который сделали.

Толпа пришла в движение.

— Конкорд — это язва нашего мира, а его народы — наши враги. Его вера слаба. Он начал несправедливую войну против Царда, и мы не сдадимся на милость его легионам. Смотрите, где мы сейчас стоим. Эстория не может вас защитить. Ее Бог не может вас защитить.

Он повернулся и плюнул на стол.

— Расскажите своему маршалу Юрану то, что увидите и услышите в Броде Чаек сегодня. Заставьте его понять, что вы не останетесь в Конкорде, что вы хотите вернуть свою независимость. Здесь мы — сила. Мы — ваши соседи, и мы были вашими друзьями. Спросите себя, совершали ли мы набеги и убийства, пока не пришел Конкорд? Но вы предали нас и своих Богов для того, чтобы к ним присоединиться.

— И где сейчас ваши защитники? — Цардит покачал головой. — Они сидят в своих роскошных дворцах и считают деньги, которые у вас забрали, — и они слепы к вашим бедам. То, что не видят глаза, не обременяет совесть. Они обещают вам все и не дают ничего. Почему же вы не сопротивляетесь им, как это делает большая часть ваших соотечественников? Это избавило бы вас от сегодняшней участи.

— Прошу вас! — Голос Лины Горсал вознесся над страхом, царившим в толпе. — Я вас знаю. Мы делили хлеб и вино, сентор Ренсаарк. Вы не злой человек. Не делайте этого. Вы не должны!

— Слишком поздно, Лина, — ответил Ренсаарк. — Я вас предупреждал. Я умолял вас. Но вы остались глухи к моим словам. И теперь я делаю то, что должен.

— Конкорд о вас позаботится! — выкрикнул чтец ясным и твердым голосом. — Бог защитит вас всех. Его…

Цардит ударил его кулаком в живот, так что тот сложился пополам. Чтеца заставили опуститься на колени, пригнув голову так, чтобы лицо уткнулось к земле.

— Вы не сможете заставить меня замолчать! — Голос чтеца был сдавленным от боли и пыли. — Молитесь со мной. Под небесами и над землей, на волнах и горной вершине, мы купаемся в радости Твоего творения…

Несколько приглушенных голосов присоединились к молитве. Ренсаарк прошагал к стоящему на коленях чтецу и ударил ногой в лицо. Кровь брызнула фонтаном, и молитва прервалась. По знаку сентора чтеца вздернули на ноги. Цардит зажал его окровавленный рот рукой, затянутой в перчатку.

— Пусть твой Бог тебя спасет. Если сможет.

Еще один знак рукой. Четыре воина с факелами вбежали в Дом Масок. Хан замер. Пламя начало распространяться стремительно, пируя на занавесях, гобеленах и деревянных полках, на которых лежали маски недавно умерших. Разбойники отступили. Огонь взвился вверх, к стропилам. Клубы дыма вырвались из верхней части дверного проема. Хан увидел, как чтец шевелит губами, беззвучно молясь о прекращении осквернения.

Третий жест. Чтеца потащили к рукотворному аду. Он не пытался вырываться, и его слова вновь звучно разнеслись над молитвенной лужайкой.

— Прости тех, кто разрушает, потому что они слепы к Твоему свету и милосердию. Спаси тех, кто стоит перед Тобою. Хотя я ухожу к демонам ветра и мой пепел лишит меня тепла Твоего возвращающего объятия, я ухожу, зная, что Твоя сила охранит тех, кто живет.

Его втолкнули внутрь и закрыли за ним дверь. Под ручку просунули копье, которое уперли в дверную раму. В толпе кричали и стенали. Лина Горсал возглавила рывок вперед, но всадники напирали со всех сторон, жестко оттесняя жителей обратно.

В здании без окон пламя ревело негромко и глухо. Хан услышал, как чтец выкрикивает слова молитвы сквозь кашель, раздирающий ему грудь. Он не сделал попытки вырваться. Дверь не сотрясалась, в стены не стучали.

Хан присоединился к тем жителям, которые молились за чтеца, похищенного у Бога, лишенного возможности когда-нибудь вернуться на землю. С залитыми слезами лицами они шептали молитвы до тех пор, пока возгласы чтеца не превратились в хриплые крики, вырванные болью из его рта. Они оказались милосердно недолгими.

В толпе воцарилась тишина, нарушаемая только треском пламени и стуком копыт переминающихся с ноги на ногу коней.

— Это была непростительная жестокость, сентор, — проговорила Горсал, когда цардит снова повернулся к ним лицом. — Этот человек не был вашим врагом. И мы вам не враги.

Ее осипший голос дрожал от гнева и горечи. Джессон кивнул, соглашаясь с ней. В нем тоже кипел бессильный гнев.

— Все, кто добровольно живет под знаменем Эсторийского Конкорда, — наши враги! — заявил Ренсаарк. — Все ваши жизни ничего не стоят. К счастью, мы более милосердны, чем ваши правители, которые сейчас прокладывают кровавый путь через наши города. Города, населенные моими согражданами, которые хотят только мирно и свободно жить в королевстве Цард.

Ренсаарк повернулся и сложил пальцы кольцом. Дюжина цардитов ворвалась в толпу жителей, держа перед собой обнаженные сабли. Люди подались назад. Разбойники прошли сквозь толпу, как нож сквозь масло, распихав горожан в неровные шеренги и приказав не двигаться.

— Ваш чтец узнал цену поклонения ложному богу. А сейчас вы узнаете цену покорности Эстории. Цену, которую вы заплатите за то, что не прислушались к моим словам, Лина.

Все произошло мгновенно! Они двигались спереди и сзади — цардиты шли вдоль шеренг и считали. На каждый десятый счет они касались лба одного из жителей и его или ее выволакивали из толпы и ставили в кольцо воинов с саблями. Женщина рядом с Ханом оказалась десятой, и ее, вопящую, оттащили от мужа, который умолял, чтобы его взяли вместо нее. Он получил удар рукоятью сабли по затылку и упал на землю.

Джессон не почувствовал облегчения. Его голова раскалывалась от криков тех, кого разлучали с любимыми. Воздух наполнился мольбами о пощаде и движениями цардитов, наводящих в толпе жестокий порядок. Двадцать девять жителей вытолкнули и спрятали за стеной из конских крупов, кожи и стали. Их судьба была в руках Божьих.

— И хотя мы ненавидим Конкорд, это не значит, что мы не способны ничему у него научиться, — куражась, сказал Ренсаарк.

Он рассмеялся, и этот леденящий звук ударил Джессона в самое сердце.

Понимание пришло быстро. Каждый десятый. Джессону хотелось закрыть глаза, но он обнаружил, что не может этого сделать. Одну из окруженных женщин подняли над землей шестеро цардитов. Она кричала и извивалась в их руках, и ее ужас разделяли и те, кто остался в окружении, и те, кто мог только смотреть.

Они уложили женщину на стол лицом вниз: сильные руки прижали ее конечности, бедра и спину. Голова и шея оказались за краем стола. Ренсаарк занес меч, быстро примерился и замахнулся. Он снес голову женщины одним ударом, ее крики смолкли, потоком хлынула кровь. Голова покатилась и замерла на траве, глаза, открытые в момент смерти, в изумлении воззрились на толпу.

Кони двинулись вперед, тесня жителей. Двадцать восемь захваченных людей вопили и вырывались, но цардитов было слишком много, больше сотни — вооруженных и сильных.

Джессон опустил голову и уставился на свои сандалии. Его тело дрожало и сотрясалось от каждого крика. Ожидающие смерти издавали жуткие вопли. Они призывали Бога, звали близких, молили о пощаде, проклинали цардитов и Конкорд, выкрикивали слова любви. Он сжимал кулаки, слыша свист стали, тошнотворный звук удара и глухой стук головы, падающей на сухую траву.

Хан считал каждого. Он молился, чтобы они нашли умиротворение в объятиях Бога и вернулись к жизни, где были бы избавлены от страха и одарены покоем и светом. Отсчет шел мучительно медленно. Хан обнаружил, что раскачивается на ногах вперед и назад, хватая воздух короткими глотками. На ногах его удерживали только слова, которые он обращал к Богу, пока тело сотрясалось от судорог.

К тому моменту, как все было кончено, он почти лишился способности думать и едва воспринял слова цардита.

— Вы получили два предупреждения, — объявил Ренсаарк. — Третьего не будет.

И его люди почти беззвучно растворились в ночи, за клубами дыма, оставив живым жителям Брода Чаек трупы, оскверняющие место их молитв, и мрачный долг собрать и почтить память убитых.

Хан Джессон рухнул на колени и понял, что надежда покинула его.