"Бойл Т.Корагессан. Плотское познание" - читать интересную книгу автора

внимания. Даже женщина в кровавой маске слегка подвяла, ее голос сел до
хриплого шепота, легко перекрываемого шумом машин. И вдруг, когда уже
наступил вечерний час пик, у бордюра остановилась длинная белая машина, из
нее вышла сухая седовласая дама, похожая на бывшую кинозвезду, или мамашу
кинозвезды, или даже на первую смутно припоминаемую жену директора
киностудии, и бесстрашно двинулась в нашу сторону. Несмотря на жару - 80 по
Фаренгейту, не меньше, - на ней была длинная песцовая шуба, пухлая
переливающаяся волнистая масса меха, ради которой в тундре пришлось
опустошить едва ли не каждую вторую нору. Этого-то мы и ждали.
С пронзительными воплями и улюлюканьем пошли мы в атаку на одинокую
старушку, как боевой отряд индейцев, спускающихся с гор на равнину. Парень
рядом со мной встал на четвереньки и завыл собакой, Алина рассекала воздух
своей ветхой норкой. Кровь бросилась мне в голову. "Убийца!
- кричал я, распаляясь. - Палачиха! Нацистка!" На шее у меня взбухли
жилы. Я орал сам не знаю что. Толпа галдела. Вокруг плясали плакаты. Старуха
была так близко, что я чувствовал ее запах - духи, нафталин от шубы,
- и он опьянил меня, с ума меня свел, я встал перед ней и преградил ей
путь всеми своими ста восемьюдесятью пятью фунтами разгоряченных,
воинственных мускулов.
Шофера я так и не увидел. Алина потом сказала, что он в прошлом был
чемпионом по кикбоксингу, но его дисквалифицировали за жестокость на ринге.
Первый удар обрушился с неба, словно пущенный из вражеского тыла снаряд;
дальше пошло-поехало - точь-в-точь ветряная мельница в бурю. Кто-то
вскрикнул. Передо мной вдруг возникли безукоризненные складки шоферских
брюк, а потом все слегка затуманилось.
Я очнулся от монотонного шума прибоя и прикосновения Алининых губ.
Казалось, меня колесовали, четвертовали, а потом опять составили из
кусочков. "Лежи тихо", - сказала она и провела языком по моей опухшей щеке.
Я смог только повернуть голову на подушке и заглянуть в глубину ее
разноцветных глаз. "Теперь ты один из нас", - прошептала она.
На следующее утро я даже и не стал звонить на работу.
К концу недели я поправился настолько, чтобы тосковать по мясу, за что
чувствовал глубокий стыд, и, надев виниловые сандалии, ходить в пикеты.
Вдвоем или с разнообразными группами противников вивисекции, воинствующих
вегетарианцев и защитников кошек мы с Алиной протопали по тротуарам,
наверно, миль сто, малюя зажигательные лозунги на витринах супермаркетов и
закусочных, понося кожевников, меховщиков, торговцев сосисками и птицей;
между делом мы еще расстроили петушиные бои в Пакойме. Было весело, пьяно,
опасно. Словно раньше я был обесточен, а теперь меня взяли и подключили к
сети. Я ощущал свою правоту - впервые в жизни я стоял за общее дело, - и у
меня была Алина, Алина прежде всего. Я был одержим ею, зациклился на ней,
чувствовал себя котом, вспрыгивающим на второй этаж, не боясь торчащих внизу
кольев забора. Тут, конечно, красота ее, торжество эволюции, счастливое
сочетание генов начиная с пещерных людей; но не только это делало ее
неотразимой - еще и сострадание к животным, нравственный взгляд на вещи,
приверженность улучшению мира. Любовь? Со словом этим у меня всегда были
трудности, но, думаю, да. Конечно да. Любовь, простая и чистая. Любовь во
мне, я в любви.
- Знаешь что? - сказала Алина однажды вечером, стоя перед маленькой
плитой и обжаривая соевый сыр с чесноком в растительном масле. Всю вторую