"Владимир Кораблинов. Герасим Кривуша " - читать интересную книгу автора

"Запечатать у них печь!" Запечатали ведь.
9. Герасима на тот час дома не случилось, в отлучке был. Приехал -
батюшки! - печное устье забито камнем, женка, кое-как жива, застыла, бедная,
на загнетке щепочками развела малый костерок щец сварить. А в избе студено,
вода в бадейке замерзла, снег по углам. Сказала Настя про Лихобритова, как
дело было. Герасим тогда закричал: "Эй, дьявол, Сережка! Не на того напал!
Это ты на посаде печки печатай, а я казак, человек вольный!" И, взяв
железный шкворень, пробил печное устье, велел Насте топить печь, не
опасаясь. Ночь спали хорошо, в тепле, а утром, чуть развиднелось, пришел на
Барабанщиков двор ярыжка, в избу ввалился, шапки не скинув, лба не крестя,
говорил невежливо, чтоб огонь в печи залить и устье запечатать, как было.
Его Герасим прогнал со двора в тычки. Ну, тот скорым делом - в губную, к
Лихобритову: "Так и так, рядовой казак Кривуша печать разорил, топит печь.
Я-су ему: залей водой! A он меня в тычки". Тогда Лихобритов осерчал и велел
своим профостам взять Герасима за караул. Тюремщики так и сделали. И когда
посадили Герасима за караул, то пришел ярыжка и скалил зубы: "Вот те и
вольный казак! А то - ишь ты: в тычки!"
10. Так Герасим ден с двадцать отсидел. Днем на воеводском подворье
дровишки сек, а на ночь кидали его в тюрьму. В избе же печь по-старому
запечатали, Настя в те дни так, кой у кого по соседям спасалась - где ночь,
где другую. Дело к святкам шло, морозы стояли избавь бог какие. У кого
Грязной тогда печи печатал, в тех домах многие люди холодной смертью
погибали, а не то, вот как Настя, брели по чужим дворам, чтоб хоть как, хоть
где приютили, не дали б замерзнуть. К святкам выпустили Герасима. Он к
Семену Познякову, казачьему голове: "Что ж, голова, с казаками стали
чинить?" Тот смеется: "Это тебе за тестюшку". - "Ну, глядите, - сказал
Герасим, - будет же и вам от меня служба, коли так". - "Но, но, ты не
грозись, - нахмурился Позняков, - мы, слышь, не из пужливых". Герасим
сказал: "Ох, как бы скоро вам не напужаться!" И с тем ушел.
11. Он после того стал по кабакам хаживать. И там спознал других людей,
какие терпели от воронежского начальства. Те, горемыки, кричали, всякий про
свое - у кого воевода печь запечатал, у кого, лихоимец, в четвериковый хлеб*
последнее жито оттягал, у кого от Пронкиных кнутов спина прогнила, у кого
что. И многие люди лаяли воеводу, и стрелецкого голову Петра Толмачева, и
губного старосту Лихобритова. Да и подьячих не миловали: Захара Кошкина да
Чарыкова Степку лаяли же, кричали, что-де и на них сделается погибель.
______________
* Четвериковым хлебом назывался натуральный налог.

12. Там, в кабаке, встретился Герасиму боярский сын Иван Чаплыгин. Он
сказал: "Ты, казак, мыслишь, что от Грязного от Васьки одним черным людям
теснота? От него, сукинова сына, и нам, боярским детям, житье стало худо.
Вот вы тут в кабаке глотки дерете, шумите, а от вашего шуму Ваське нужа не
велика, он, собака, свое берет. Ты же сидишь помалкиваешь, а я тебя знаю, и
про твою обиду слыхал. И затем, что ты не шумлив, вижу, что не балабон, а то
и связываться б с тобой не стал". Герасим говорит: "Я, мол, чего-то не
пойму - зачем тебе со мной связываться? У тебя вишь одежа какая: моя изба
того не стоит, что твои портки стоят". - "А ты на мою одежу не гляди, -
сказал Чаплыгин, - одежа что? Нонче кафтан синь, а заутра кафтан скинь,
злодей наш похочет и отнимет. У меня, казак, на Ваську Грязнова обида. Давай