"Владимир Кораблинов. Герасим Кривуша " - читать интересную книгу автора

"Эй, казак! Хорош конек, резов, ну - мысля!" Да и смеется, крапивное семя,
скалится - не обидно ль? Герасим же в ответ - ни слова, а только свистнул
как-то мудрено. Сивко на тот свист заржал тихонечко, да и повалился наземь
прямо в оглоблях. Выскочил Кошкин из саней, глядит - что такое? Споткнулся,
что ли? Давай поднимать коня, но Сивка, раз он по хозяйскому свисту лег, то
и поднять мог лишь один хозяин. Народ из лавок, из кабаков набежал, смеются;
Кошкину от сраму хоть бы и провалиться, так впору; а Герасим усом не ведет,
плетется с Настей за коровенкой неспешно и на потеху не глядит. Так и ворота
прошли. Воротным стрельцом Олешка стоял, он сам назвался в карауле быть,
чтоб Герасима из города выпустить тайно. Тут у ворот они все попрощались, и
каждый пошел в свою сторону: Настя с Нежкой назад, на Чижовку, а Герасим - в
Москву, до великого государя, Олешка, бердыш к стене поставя, полез в
караульню греться. Настя же, отошед мало, остановилась, глядела вослед мужу,
и слезы глазки ее застили, на сердце тоска пала. Ох, сиротинка!
10. А Герасим шел, глядел по сторонам, посвистывал. Он хотя и птицей
поднебесной свистел, да черные мысли по грешной земле волочились, и не было
казаку от них покоя. Поход немалый, дай бог к егорью возвернуться, а как-то
без него Настенька себя управит? Прокормится ль? Не обидел бы кто сироту. Да
и дельно ль с Чаплыгиным связался? Тому мирская боль не гребтит, тому - что?
Оттягать бы землицу да взять верх над воеводой. Ну, примет великий государь
грамотку, ну, прогонит Ваську Грязного, а кого пришлет? Такого ж, поди,
христопродавца несытого. И что ж станет? Ивашке-то Чаплыгину, может, и
праздничек, а черному народу - прежняя теснота, разоренье... Так за думками
и ночь пристигла. Шибко расшагался казак, и далее ноги несли бы, да брюхо
велело в Галкиной деревеньке искать ночлега. Видит: при дороге - изба с
коновязью у крыльца, ворота - настежь, во дворе - скотины темень, пучок
ковыля над крышей на высоком шесте. Герасим на крыльцо шагнул.
11. В избе - прохожих-проезжих человек с десять набралось, на
Московской дороге не одного, видно, Герасима прихватила ночь. Какие на печи
спят, на полатях, какие на лавках сидят, ведут промеж себя беседу. Троих
Герасим признал - свои, воронежские ребята были, купца Гарденина гуртовщики,
видно, в Москву гнали скот. Двое - елецкие, дьякон да пономарь, пробирались
в Воронеж ко владыке - жалиться на попа. А еще какой-то копна копной, в
уголку под образами сидел на отшибе от прочих, облокотись о столешницу и
рыжую голову уткнув в руки - не то спит, не то бодрствует, бог его знает.
Овчинный тулупчик заплатанный свалился с одного плеча, под ним - однорядка
дорогая, алого сукна, ей рублев двадцать цена, самое малое. Старик дворник,
мужик жуковатый, возле лохани под лучиной пристроился, ковырял лапоть. Он
спросил у Герасима, будет ли ужинать, и кликнул бабу. Та с печи слезла,
косясь на рыжего, подала чашку со штями, стала у печки, пригорюнилась,
слушала, о чем постояльцы толкуют. Дьякон сперва рассказывал, как его
елецкий поп в алтаре за волосья волочил, так бил, так бил - живого места
нету. А потом зачали гарденинские ребята сказывать про разбойников: что-де
нынче на дороге этого баловства не приведи бог сколько; бывало, и ночью
гурты гоняли, а нынче нет, опасаются. Пономарь сказал: "А что, ребята, у нас
в Ельце баяли, будто аккурат в тутошних местах какой-то еще Кудеяр-атаман
объявился. Больно, баяли, лют, собака!" Гуртовщики сказали, что слушок,
верно, есть: Лихобритов Сережка, губный староста, намедни об том кричал на
торгу и бумагу ко столбу прибивал, чтоб ловить разбойника, а кто поймет -
тому жалованье пять рублев. "Вона! - сказал пономарь. - Чудно, право: