"Владимир Кораблинов. Герасим Кривуша " - читать интересную книгу автора

Воронеж, потому что уже и третьи кочета кричали, ночь миновала. Но Чаплыгин
им не велел уходить, он сказал: "Ведь я вам дела-то еще не открыл, вы все
галдите: "побьем! побьем!", а мне слова сказать от вашего галдежа не
способно". Они все убрались и сели на лавки, стали слушать. И он поведал
Герасиму с Олешкой, что-де бунтовать не надобно, а надобно писать челобитню
самому государю, и в ней, в челобитной бумаге, все как есть, все Васькины
воровства и злодейства расписать дотошно, чтобы великий государь Грязного
Ваську с воеводства прогнал и тем воронежских жителей избавил бы от тесноты.
Услыхав такие речи, Герасим стал сомневаться: "Кто же такую бумагу напишет?
Ведь мы грамоте не учены". Чаплыгин сказал: "Это ничего, у меня в доме есть
книгочей, он нам все сделает".
4. И он вышел из горницы и вскорости привел какого-то человека, по виду
как бы монаха или попа, но, видно, плохонького, а не то и беглого. На нем
кафтанец был трепан-претрепан и лаптишки худые, да рожа гладкая, красная и
взгляд страшно дерзкий. Он принес с собой чернильные скляницы и бумагу, а
перья у него в рыжей гриве были воткнуты. И, хотя от него винищем разило что
из бочки, он спросил себе пива и, пока не принесли, за перо не брался,
сидел, руки сложа на чреве, и крутил пальцами. Оказался, верно, беглый
Акатовой обители иеромонах Пигасий. Игумен его велел за пьяное буйство на
чепь сажать, а он утек, бежит в Сечь к казакам; к чаплыгинскому подворью
прибился до весны, потому что студено, а одежа худа. Он напился пива, и
Чаплыгин стал ему говорить, что писать про Грязного, но Пигасий, его не
слушая, сказал: "Вы, невежи, погодите. Сперва надобно вывести полный
государев титул, а потом уже зачнем говорить про свою тугу".
5. И он краспыми чернилами вывел полный государев титул: "Великому царю
и государю всеа великия и малыя и белыя Руси и протчия". После чего сказал,
чтоб говорили, чего писать. И ему все говорили - и Чаплыгин, и Герасим, и
Олешка, а он слушал, хлебал из корца пиво, сопел, как мех кузнечный. Когда
же все было сказано, выдернул из гривы другое перо и стал писать черными
чернилами: "Бьют челом холопи твои государевы, все воронежские посадские и
стрелецкие, и все рядовые и все казаки и всякие служивые твои, государь,
люди жилецкие и сироты. Помилуй, государь, житья не стало от великого
разорения, от неустройства и нужи, совсем воеводишка твой Грязной Васька в
отделку замучил. Ведь что, государь, каких поборов не плачено, не бирано,
так новые измыслил, вор, кои смеху достойны, но нам плач и горе: уже велено
и с ягоды брать, и с огурца соленого, и с гриба, и с колеса, и с бадейки. А
кто не платит, коегождо бьет в кнуты и батоги нещадно, помилуй, государь! В
студеную пору печи запечатал, топить не дает, оттого малые детки
перезнобились и есть какие холодной смертью померли. От стрелецких дворов
огородишки оттягал, нарезал на речке Инютинке, верст с двадцать до них и
боле, как жить? Даже у каких детей боярских самовольно вотчинную землицу
берет, жалует за ефимки* кому, злодей, похощет. Весь народ от такой неправды
в шатость приходит, шум в кабаках и на торгу. Как бы по-летошнему не
содеялось, тогда ты, государь, велишь казнить, да чтоб мы невинно не
пострадали. Нам смута не надобна, а нам надобна правда, помилуй, государь.
Позволь присно бога молить, избавь нас от нерадивца. К сему руки приложили".
______________
* Крупная монета.

6. Затем всяк поставил крыж*. Вышло с Пигасием крыжей четыре. Но