"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

"Отцеубийство". Броннену впервые делают подобное предложение. Он растерян,
беспомощно молчит. Зелер удивлен, хмурится. Молчание автора значит отказ.
Брехт делает шаг вперед, говорит решительно.
- Можешь дать ему пьесу, Арнольт, дай, но при одном условии: режиссура
моя.
"Отцеубийство" типично экспрессионистская пьеса. Действующие лица, по
существу, безлики, образы-обобщения: "отец", "мать", "сын", "юноши",
"девушки". Основа коллизии - восстание сына против отца - "Эдипов комплекс",
борьба юности против старости. Ведущая идея - утверждение свободы как
таковой, свободы всех страстей, всех проявлений молодого жизнелюбия.
В феврале 1922 года Брехт впервые входит в настоящий театр не как
зритель, а как режиссер. Но никто не верит, что это его первый опыт. Ни
Зелер, ни артисты, среди которых такие в то время уже известные, как Генрих
Георге и Агнеса Штрауб, оба талантливые, но избалованные успехом и рекламой.
Они привыкли играть либо в натуралистических постановках, тщательно
воспроизводя тончайшие оттенки обыденной речи и детали повседневного быта,
либо в романтических, где требуются декламация, картинные позы, возвышенная
мечтательность, либо, наконец, в экспрессионистских спектаклях с их взрывами
неистовых страстей, яростной, порывистой патетикой и произвольными,
стремительными переходами от одних настроений к другим.
Но Брехт решил ставить экспрессионистскую пьесу по-своему. Он подавляет
пафос и декламацию, требует отчетливой осмысленности в произношении каждого
слова, каждой реплики.
Зелера и актеров поражает, что Брехт уже в первый день представил им не
только общий план, но и подробнейшие разработки каждой роли. Еще больше
поражает, что и в последующие дни он твердо помнит все детали. Настаивая на
определенной интонации, жесте или, напротив, соглашаясь на изменения, он
каждый раз внятно объясняет, почему именно настаивает либо почему согласен
изменить.
Грузный, багровый Георге, задыхающийся от только что прерванного
патетического громового крика, изумленно и яростно глядит сверху вниз на
щуплого режиссера, который говорит спокойно, вежливо, не повышая голоса:
- Так не годится. Вы должны понимать, что именно вы говорите. Этого не
нужно кричать, не нужно сливать осмысленные слова в бессмысленный рев...
Агнеса Штрауб страдальчески закатывает огромные синие глаза,
прославленные в сотнях рецензий, но неумолимый Брехт заставляет ее в десятый
и в двадцатый раз повторять короткую реплику. Она морщится, как от зубной
боли, слушая отрывистые, колючие команды.
- Стоп! Опять не так. Слезливо. Сладко... Стоп! Слишком тихо. Стоп! Не
понимаю. Ведь вы говорите с сыном, который хочет убить своего отца, а не с
любовником, неосторожно играющим в покер. Стоп! Опять не так...
Уже объявлена премьера, расклеены афиши. Но Брехт словно только что
начал репетировать. Напоминания о сроках раздражают его, и все тем же
пронзительным голосом он вежливо говорит великолепному Георге и томной
Штрауб:
- Видите ли, господа, ваша игра просто дерьмо!
Георге разъярен: широко размахнувшись, он швыряет тетрадку с текстом
роли через голову наглеца режиссера в самую глубину темного зала,
чертыхается и уходит со сцены. Агнеса Штрауб плачет навзрыд и тоже уходит за
кулисы.