"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

побольше слушателей. Вальтер привел его в "Дикий театр", который создала
энергичная и бесшабашная Труда Герстенберг. Это театр-варьете, разношерстная
эстрада. Большинство актеров - молодые, обозленные на буржуа, на
политиканов, на театральных хозяйчиков и снобов-рецензентов. За кулисами, в
кафе, на улице они держатся так же, как на сцене: пестро одеваются,
подкрашивают губы, чернят или синят веки, густо пудрятся и надсадно
патетически произносят значительные слова, горласто или гнусаво, заунывно
поют, громко хохочут, далеко запрокидывая голову. Брехт резко выделяется
между ними. Он и на сцену выходит бледный, насупленный, в той же кожаной
куртке, в которой бродит по улицам. Он садится на обыкновенный табурет,
кладет на острые колени гитару и поет жестковатым, резким, скрипучим
голосом. Поет, не напрягаясь, не играя модуляциями, но отчетливо произнося
каждое слово, старательно выпевая каждый переход мелодии. Он не старается
понравиться слушателям, не заискивает перед ними, не улыбается. Он даже не
поет, а внятно, просто и серьезно рассказывает песни.
Чаще всего это страшные рассказы, страшные еще и тем, как спокойно,
почти бесстрастно говорится -поется о смерти, о страданиях, о жестокости.
"Апфельбёк или полевая лилия" - баллада о мальчике Якобе Апфельбёке,
который зарезал отца и мать и несколько дней прожил в одной квартире с
трупами, ел, пил, и тревожил его только смрад начавшегося разложения. "О
детоубийце Марии Феррар" - баллада о девушке-батрачке, "бесправной,
безупречно целомудренной, рахитичной сироте". Забеременев, она тщетно
пыталась избавиться от плода, тяжело работала, скрывала свое состояние до
самого последнего дня, родила безмолвно в уборной, убила ребенка, потому что
он начал кричать, и сама умерла в тюрьме.
Брехт сидит на табурете, придвинутом вплотную к краю сцены, перебирает
струны гитары, спокойно и печально смотрит в зал.
Некоторые записные театралы морщатся.
- Это не искусство. Он обыкновенный рыночный куплетист, конкурирует с
шарманщиками. Он подражает кабацким песням Ведекинда, но подражает плохо,
потому что недостаточно музыкален. Слушая его, можно впасть в отчаяние,
возненавидеть человеческий род.
Но Фейхтвангер, Бехер, Меринг и многие вовсе незнакомые запоминают эти
песни, переписывают тексты. Брехт иногда слышит, как его песни звучат на
улице, в вечернем парке.
Его слово живет теперь далеко за пределами кафе "Стефани" и "Дикого
театра". Но именно сцена придает слову особую жизнеспособность. На сцене его
песни как бы приобретают новый, дополнительный заряд энергии.
В университете говорят о незыблемых законах театрального искусства. Но
тот же профессор Кутшер восхищается художниками, которые дерзко пренебрегали
этими законами и создавали свои. Шекспир. Клейст. Бюхнер. Ведекинд. Всегда и
везде были отважные разрушители святынь, искатели нехоженых дорог,
открыватели новых континентов. Впрочем, еще больше было чудаков, которые
изобретали уже изобретенное, открывали уже открытое. Кто это сказал: "Талант
придумывает - гений крадет"? Шекспир и Гёте не боялись прослыть
подражателями. Эсхил и Софокл не выдумывали сюжетов, им годились "крохи со
стола Гомера". Рафаэль и Леонардо писали все ту же девушку с младенцем. И
обязательно в красно-синих одеждах. Важно было, как писали. Мало знать, надо
уметь. Каждый первокурсник знает, как следует вскрывать труп, но только
опытный прозектор умеет несколькими уверенными разрезами распластать его