"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

что-нибудь получится, уж очень все громоздко и многословно.
А у Бюхнера все скрыто и в то же время все видимо. Как в часах:
неприметное медленное движение стрелок, быстрые колебания маятника снаружи,
но движет все потаенный, скрытый механизм. И ведь так же человек: говорит,
улыбается, сердится... А как узнать, что им движет, что побуждает поступать
так, а не этак, скрывать одни мысли и высказывать другие?
Ведекинд старается распахнуть покровы, за которыми настоящие пружины
действий, настоящие двигатели человеческих судеб. Это нелегко, и он яростно
разрывает оболочки обыкновенных слов, привычного быта.
Брехт смотрит и читает пьесы Ведекинда; несколько раз видел его самого:
на сцене и в мюнхенском трактире "Торгельштубе", где тот каждый вечер сидит
окруженный друзьями, и в университете, куда он приходил поговорить со
слушателями театроведческого семинара.
Ведекинд - коренастый, рыжий. Крупные черты лица резко вырублены,
неподвижны, как маска. Мертвенное лицо и яростно живые глаза - большие,
темные, тоскливые, глаза одержимого. Он жестикулирует порывисто, угловато.
Руки широкие, покрытые рыжей шерстью, руки землекопа или кузнеца. Говорит
громко, раздельно, рокотно перекатывая "р-р". Кто-то заметил: "Он говорит,
как учитель, диктующий первоклассникам".
Брехт и его друзья с удовольствием читают, как Ведекинд высмеивает
натуралистов. Он пишет о них снисходительно и брезгливо, словно о
прогоревшей' фирме: "Герхарт Гауптман и товарищи озабочены лишь тем, чтобы
фотографировать внешние плоскости жизни и бессильны проникнуть внутрь. Они
уверены, что всё знают либо всё могут узнать, поэтому неизбежно лгут себе и
другим, выдавая за истину свои куцые, приблизительные и вовсе нелепые
представления о людях и обществе. Неспособные сознавать свое невежество,
свою слепоту и глухоту, они мешают видеть и слышать другим, они не
художники, а полицейские чиновники при искусстве".
Герой Ведекинда кричит со сцены, и в его криках слышится голос автора:
"Наше проклятие в том, что мы слишком литературны. Мы не знаем никаких иных
вопросов и проблем, кроме тех, которые возникают в среде писателей и ученых.
Для того чтобы вновь попасть в русло великого, могучего искусства мы должны
были бы жить, двигаться среди таких людей, которые не прочли ни одной книги,
чьи поступки определяются главным образом простейшими, животными
инстинктами".
Жизнь Ведекинда - буйная смесь трагизма и фарса, величия и низменности,
настоящего таланта и надуманных чудачеств. Его отец, участник революции 1848
года, эмигрировал в Америку, потом был врачом турецкого султана, археологом,
купцом, землевладельцем в Швейцарии. Сына он назвал в честь великого
американца Бенджамином Франклином. Уже в юности Ведекинд восстал против
сурового, властного отца и девятнадцати лет ушел из дому. Жил в Германии, во
Франции, в Швейцарии; был журналистом, актером, бродячим певцом; участвовал
в создании сатирического журнала "Симплициссимус". За стихи, в которых
усмотрели "оскорбление кайзера", отсидел год в тюрьме. В 1914 году он
открыто предсказывал поражение Германии. Он писал драмы, сам их ставил и сам
играл на сцене. Он изведал шумный успех и злобные поношения, славу и
унизительные провалы, обожание поклонников и презрительную ненависть врагов,
богатство и нищету, верную дружбу и полное одиночество.
Брехт считает драматургию Ведекинда началом новой эпохи немецкого и
мирового театра. Вольно и невольно он подражает Ведекинду - его пьесам и