"Обитель спящих" - читать интересную книгу автора (Стюарт Торн Сейшел)

ГЛАВА 5 Подземный лабиринт

Он ухмылялся так, что были видны все до последнего острые, белые зубы. Раина очень присмирела после дня, проведенного в одиночестве и темноте, и поэтому сейчас, еще не зная причин такому веселому настроению, она на всякий случай попятилась назад.

— Вот, — сказал он, стряхивая со спины свой груз. — Я принес тебе игрушку.

Девушка задохнулась и в ужасе прижала ладони к щекам. Перед ней, простертое на камнях, лежало нагое тело. Видно, ее мучитель выловил его из воды, потому что с волос утопленника, длинных и черных, текло, а кожа, когда-то бронзовая от загара, теперь имела тот синеватый оттенок, какой появляется и у живых, если они слишком долго пробудут в холодной воде.

Раина взглянула на улыбающегося хозяина. Он был явно доволен собой.

— Не ожидала? — хохотнул он. — Ну, ты рада?

— Ты… — наконец выдавила она сквозь слезы. — Ты смеешься надо мной, да?

Он нахмурился: вместо ожидаемой благодарности его снова встретили слезами. Это начинало его раздражать.

— Чем ты снова недовольна? Кто, как не ты, накануне жаловалась мне, что уже сотни лет не видела ни одного человеческого лица? Чем он плох тебе? Смотри, какой красавец!

Принесенный им человек вряд ли мог считаться красавцем. Во всяком случае, его лицо не отличалось ни правильностью, ни изяществом черт. Созерцание трупа было не самым большим удовольствием на свете, но Раина и в самом деле столько лет не видела никого из теперь недоступного ей внешнего мира, что невольно подалась вперед, рассматривая мертвеца.

Это был мужчина в возрасте полного расцвета, то есть лет тридцати — тридцати пяти. Его большое, могучее тело покрывали старые рубцы, тонкими полосками белевшие на синеватой коже. Широкие скулы, глубоко посаженные глаза и маленькие, прижатые к голове уши говорили о варваре-северянине, но темный загар свидетельствовал о том, что последние годы он провел под щедрыми лучами южного солнца. Была в его налитом силой теле какая-то своя, дикая красота большого хищника, но сейчас, истерзанное волнами, безвольно лежавшее на каменном полу, с запрокинувшейся черноволосой головой, оно являло жалкое и печальное зрелище.

Раина, всхлипывая, склонилась над лежащим. И тут он застонал и пошевельнулся.

С истошным визгом девушка отскочила как можно дальше от ожившего покойника. Тот лежал неподвижно, и Раина уже подумала было, что ей почудилось. Она оглянулась на хозяина — тот беззвучно хохотал, сотрясаясь всем своим огромным телом.

— Боишься, что укусит? Не бойся, он еще не скоро сможет кусаться. Клянусь собственной скорлупой, мне здорово пришлось потрудиться, чтобы одновременно оставить ему жизнь и лишить возможности кусаться! Этот безумец даже ранил меня, вернее, решил, что ранил. Но ты ведь знаешь, моя дорогая, что воткнуть мне кинжал в живот вовсе не означает убить, ведь правда?

Раина съежилась. Она знала. Когда-то давно, когда она лучше помнила, как выглядит блеск росы на листве в ранних лучах солнца, она с отчаянья попыталась убить своего тюремщика. Казалось, он спал так крепко! Она вонзила ему зингарский кинжал по самую рукоять в то место, где, по ее понятиям, у него должно было находиться сердце. И завизжала в ужасе, когда услышала его смех. Он потешался над ней, притворяясь спящим. Что ему было с той царапины все равно, что ей ободрать локоть о камни — конечно, неприятно и кровь течет, но вовсе не смертельно. После этого случая он смеялся над ней три дня, а она потеряла всякую надежду когда-нибудь избавиться от него.

И вот опять он смеется — над ней и над всею людской глупостью. То, что в ее глазах было подвигом, достойным баллады, для него не стоило и выеденного яйца.

— Ты просто зверь, — тихо сказала Раина.

— Ну, — игриво сказал он, — все-таки не совсем. По крайней мере, не обычный зверь, не так ли? Ладно, теперь я вас оставлю. Вот здесь еда. Смотри не забудь поужинать. А, вот еще что. — Он подтолкнул к ней маленький, окованный металлом сундучок. — Это я тоже стащил с галеры. Тут всякие мази, притирания и прочая чушь. Возись в свое удовольствие. Но учти — этот человек склонен чуть что хвататься за нож. Его кинжал и мечи я утопил, но здесь, в сокровищнице, найдется довольно острых безделушек, которыми он перережет тебе горло, если ты не придешься ему по вкусу.

Снова хохотнув, он ушел.

Раина взяла в руки светящийся шар и поставила его в изголовье своей постели. Затем, подхватив утопленника под мышки, рывками принялась перетаскивать его на перины. Это отняло у нее уйму времени и сил, так что под конец она совсем запыхалась.

Передохнув, девушка принялась копаться в принесенном сундучке. Среди множества банок, коробочек и свертков с порошками, применения которым она не знала, нашелся флакон с прозрачной, резко пахнущей жидкостью. Раина зубами выдернула пробку и, едва не прослезившись от невыносимого запаха, поднесла флакон к ноздрям незнакомца. Тот вдохнул глубже, застонал и повернул голову. Только теперь Раина заметила темно-багровые свежие отметины на его горле.

Она снова всхлипнула. Проклятое чудовище! Зная характер своего тюремщика, ей следовало притвориться равнодушной и презрительно молвить что-нибудь вроде: «Зачем ты приволок мне эту падаль? Ах, он еще и жив? Так забери и выкини его сейчас же, потому что он, конечно же, скоро издохнет и будет вонять, как стая стервятников!» Вот как следовало бы ей поступить, и тогда довольная ехидная улыбка на драконьей морде сменилась бы гримасой разочарования, он отволок бы этого несчастного к берегу, утопил бы в море и забыл про него. И снова был бы в ее власти.

Но она не смогла так поступить. Смутно сознавая, что косвенно была причиной гибели многих неосторожных мореплавателей, она не могла хладнокровно казнить еще одного несчастного. Она не знала, для кого это делала — для себя или для этого незнакомца, но ей вдруг безумно захотелось, чтобы он остался здесь и выжил… Чтобы открыл глаза, улыбнулся и сказал:

«Спасительница… любимая… как ты прекрасна!..»

И вот он остался — на горе ей или на счастье, она еще не знала.

Видя, что утопленник постепенно приходит в себя, Раина принялась растирать ему холодную грудь. Взгляд ее невольно скользил вдоль его плоского, с рельефными красивыми мышцами живота, к густой поросли, к… Тут она почувствовала, что волна желания стремительно поднимается в ней, а руки движутся уже не с силой, а лаская и поглаживая… Она так давно не видела настоящего мужчины, что готова была оседлать его тотчас же, не дожидаясь, пока он придет в себя.

Он вдруг шевельнулся, какой-то хриплый звук вырвался из его горла.

— Дракон… — еле внятно прохрипел он. — Дракон.

— Разве я похожа на дракона? — проворковала Раина, по-прежнему гладя его. Ее пальцы уже приближались к заветному месту, голос звучал тихо и нежно. — Открой глаза и взгляни на меня. Разве я похожа на дракона?

Он открыл глаза и сел, даже не заметив прикосновений ее ласкающих рук. Глаза у него были синие. Сейчас, правда, их синий цвет был несколько мутноват, но все равно, они были прекрасны. Раина начала понимать, почему ее хозяин назвал свою добычу «красавцем» — пожалуй, теперь, рассмотрев его как следует, она готова была признать, что он просто бог.

— Что ты уставилась на меня, женщина? — недовольно поинтересовался он, уловив ее обожающий взгляд. — Кто ты такая? И откуда здесь взялась?

Тут он, наконец, огляделся. Магический шар разгонял тьму едва ли на три шага вокруг. Но все же, по гулкому эху, по мерцанию вдали новых и новых золотых груд можно было определить, что этот зал — гигантская пещера, потолок и стены которой уходят в недостижимую высь.

— Откуда здесь взялась ты и откуда здесь взялся я? — повторил он.

Голос его уже звучал не так хрипло. Был он низок, глубок и звучен, и показался Раине музыкой садов Митры после множества лет, в которые она слышала одну только негромкую, словно шелест мертвой листвы, речь ее тюремщика. Голос этого человека звучал, как фанфары, и чувствовалось, что он привык говорить громко и повелительно, а не шептать ехидно, подкравшись из-за угла, как это любил проделывать хозяин ее подземного дворца.

— Я не взялась, я здесь живу, — ответила Раина. Как ответить на его второй вопрос, она еще не знала, но он сам подсказал ей:

— Так это ты, малышка, выволокла меня из воды?

Она, очень довольная тем, что выпуталась из щекотливого положения, поспешно кивнула. Он оглядел ее хрупкую фигурку, тонкие руки и узкие плечи — и недоверчиво усмехнулся:

— Еще одна девушка на выданье с сундуком приданого, э? Ладно, положим, я тебе верю. Как тебя зовут?

— Раина, — ответила она, склонив к плечу золотоволосую головку.

— Раина, — повторил он, словно пробуя на вкус ее имя. Глаза его затуманились, словно он вспоминал кого-то с таким же именем. Подтверждая эту ее догадку, он пробормотал: — Та была черноволосая и темноглазая и уехала в Боссон, как я ни уговаривал ее остаться… — Он встряхнулся, отгоняя видение. — Ну, а я — Конан, Конан-киммериец. Ты и в самом деле здесь живешь? Что это за место?

— Остров, — ответила она. — Вернее, пещеры на острове. Мы с тобой сейчас в самом сердце подземного лабиринта. Оглянись-ка, — добавила она с лукавой улыбкой. — Это все — мое.

Чуть прищурив синие глаза, он снова огляделся, теперь уже внимательнее.

Она ожидала если не выкриков восторга и изумления, то хотя бы расширившихся глаз. Ибо повсюду в пещере были навалены груды сокровищ. Золотые аквилонские и немедийские кубки соседствовали здесь с нефритовыми и аметистовыми статуэтками из Кхитая. Изящные, отяжеленные золотом и каменьями зингарские рапиры лежали вместе с офирскими тонкими кольчугами и туранскими изогнутыми саблями. Украшения всех стран, от асирских гривен до вендийских уборов придворных танцовщиц, которые, как известно, должны быть брошены в украшениях в воду и запросить о помощи, не в силах выплыть сами, иначе наряд считается неполным; просто россыпи камней, некоторые величиной с человеческую голову; стигийские золотые скрижали с темными письменами — и монеты, монеты, монеты…

С головами богов и чудовищ, с профилями владык прошлого и настоящего, с надписями, лавровыми ветвями, лилиями или трилистниками — в зависимости от того, в какой стране и при каком властелине чеканили их неизвестные мастера… Все это было свалено без разбора и счета в гигантские кучи, на самую маленькую из которых можно было купить любое королевство или княжество Хайбории.

Но Раина так и не дождалась даже удивленного восклицания. Равнодушным, как ей показалось, взглядом синеглазый гигант обвел все эти несметные сокровища и обернулся к ней с вопросом, никак не относящимся к ее гордому и несколько преувеличенному заявлению, что все это — ее собственность.

— А где тут выход?

— Выход? — не поняла Раина. — Куда?

— Да куда угодно, лишь бы вон из этой вонючей дыры! К чему мне все эти побрякушки — я хочу есть! Или у тебя в этих грудах припрятан хороший кусок оленины? Если да, то давай его сюда, и поживее!

Раина мелодично рассмеялась и поставила перед ним корзину со снедью, принесенную драконом. Роясь в ней, он отдал новое распоряжение:

— Найди мне какую-нибудь тряпку и хороший ремень. Лучше два.

— Зачем, Конан? — спросила Раина, любуясь им. — Ты хочешь связать меня?

— Я хочу сотворить себе некоторое подобие одежды, — не без ехидства ответил киммериец с набитым ртом. — Что ты делаешь?

Раина подошла к нему, скользнула пальцами по плечам, прижалась к бронзовой спине.

— Тебе не нужна одежда, милый, — шепотом сказала она, — если тебе холодно, я согрею тебя.

— Женщина, дай мне спокойно поесть, — последовал на это единственный ответ. И сказано это было довольно-таки мрачным тоном.

Девушка обиделась и, надув губки, села в стороне. Но минуту спустя ей пришло в голову, что она, быть может, действительно не права — все мужчины устроены одинаково: сначала желудок, потом то, что ниже, и уж в последнюю очередь — голова. Глупо приставать к мужчине, если он голоден. Поэтому Раина утихомирилась, уперла локотки в колени, подбородок положила на руки и стала смотреть, как он ест. Пусть ест. Он никуда он нее не денется — ни сегодня, ни завтра, ни ближайшую тысячу лет.

Конан же, запивая холодную жареную утку и белый хлеб кисловатым домашним вином, какое делали повсюду на южных отрогах гор Жемчужных Отмелей, думал о том, что, кажется, попал в переплет. Груды золота и удивили, и обрадовали его — но лишь в первый миг. Девчонка же, назвавшаяся их хозяйкой, явно что-то недоговаривала. Быть может, тот демон в бирюзовой чешуе — ее слуга, и приволок его сюда по ее повелению? Но она совсем не была похожа на женщин, повелевающих демонами… И где же выход из этой утробы Нергала?

— Послушай, Раина, ты что, ведьма? — спросил он, чтобы узнать ответ хотя бы на один вопрос.

— Конечно же, нет! — ответила девушка. — Почему ты решил?

— Откуда же тогда взялся дракон?

Он уже покончил с птицей, хлебом и вином и, вытерев о волосы жирные пальцы, начал обходить сокровищницу, подыскивая себе одежду. Наконец он нашел туранскую шаль Раины и два пояса. Не успела девушка и глазом моргнуть, как шаль была порвана на два неравных куска. Из одного, поуже, Конан сделал себе нечто вроде набедренной повязки, затянув на талии кожаный ремень и продернув под него концы лоскута, а другим обернул бедра, закрепив вторым ремнем — из наборных золотых пластин с яшмовыми и нефритовыми вставками. Все вместе это походило на облачение какого-нибудь вендийского князя, и киммериец проворчал, оглядывая себя: «Павлиний наряд! И ни одной пары сапог!»

— Так откуда же взялся дракон? — повторил он, закончив облачение. — Если ты не ведьма, то кто его вызвал?

— Н-ну, — замялась Раина, — он, видишь ли…

— Тоже здесь живет, — закончил за нее голос из глубины пещеры, и на свет выполз дракон — огромное бирюзовое чудовище длиной не менее десяти копий. Об этом, впрочем, судить было трудно, потому что тело его находилось в непрестанном движении: даже оставаясь на месте, он перетекал из одного положения в другое, свивая и развивая кольца и петли.

Заслышав этот голос, Конан не глядя протянул руку к ближайшей груде и вытащил что подвернулось — большой анкас из слоновой кости со стальным наконечником, в котором слились копье и крюк. Озадаченный тем, куда он попал и кто такая сидящая здесь девчонка, он на время забыл о том, как он попал в пещеры. Но, увидев треугольную тупорылую морду, вспомнил, как кричал Сагратиус, раздираемый надвое, как горела галера и тонули люди. Взвесив в руках анкас, киммериец сказал сквозь зубы:

— Так он у тебя еще и разговаривает, этот ублюдок Сета? А на каком базаре ты его купила?

— Аргх! — рявкнул дракон. Из пасти его вырвалось пламя. Подойдя ближе, он вкрадчиво спросил у Раины: — У тебя? Это значит, я тут у тебя, а не ты у меня? И что ты еще успела ему наговорить? Быть может, что все эти сокровища — твои?

Ей не следовало забывать, что, где бы ни находился ее тюремщик, он слышит каждое ее слово. Она так хотела покрасоваться перед мужчиной, ошеломить, ослепить его, что из ее светловолосой головы вылетело все остальное. И теперь ей не миновать расплаты. Когда дракон начинал говорить таким тоном, как сейчас — тихо и вкрадчиво, даже ласково, это означало, что он очень зол.

Взвизгнув, Раина кинулась за спину киммерийцу. Дракон шагнул ближе, и Конан выставил вперед анкас.

— Давай, отрыжка Нергала, подходи. И я выколю тебе оба глаза, клянусь Сагратиусом и Киндой, которых ты убил! Ну, подходи!

Дракон лег, обернув ноги хвостом.

— Сагратиус и Кинда. Видимо, это были твои друзья? Там, на галере? — Конан только крепче стиснул зубы, отчего шевельнулись тени у него под скулами, и дракон продолжал, тихо и покаянно: — Прости, я не знал. Но теперь уже ничего не поделаешь, правда? Я в самом деле сожалею, Конан. Ни против тебя, ни против твоих — как их — Сагратиуса и Кинды я ничего не имею. Если тебя это утешит, возьми себе что-нибудь из моих вещей вместо выкупа — у асиров это, кажется, называется вирой. После выплаты виры прекращаются все счеты, не так ли? Этот пояс на тебе и анкас в руках достаточно ценны, чтобы выкупить десять, а то и пятнадцать жизней.

Голос его звучал мягко и тихо, словно журчала вода или шелестели осенние листья. Конан глубоко вдохнул, раздувая ноздри, но анкаса из рук не выпустил.

— Что тебе от меня надо, голубая лягушка? — грубо спросил он.

— Ничего, — ответил дракон самым мирным тоном. — Совершенно ничего.

— Тогда зачем ты приволок меня сюда? И где твой хозяин, обманом проникший на наш корабль? Тот старик-кхитаец…

— Тот кхитаец — это тоже я, — весело ответил дракон голосом вытащенного из воды старика. Он сделал какое-то неуловимое движение — то ли встал, то ли очень быстро перекувырнулся через голову, — и перед Конаном предстал мокрый дрожащий человек с тонкой бородкой и сетью мельчайших морщин на смуглом лице.

— Ах ты мерзкая жаба… — пробормотал Конан и ринулся на него.

В следующий миг он не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой, стиснутый кольцами драконьего тела. Чудовище сжало объятия чуть сильнее — и киммериец услышал, как затрещали его кости.

— Я же сказал тебе: я ничего не имею против тебя, и ты против меня теперь, надеюсь, тоже. Если ты будешь вести себя гадко, мне придется убить тебя. Ты понял меня?

— Да, — прохрипел Конан. — Пус-сти…

Дракон разжал кольца, и киммериец плашмя упал на камни. Знакомство состоялось.

— Все, что от тебя здесь нужно, тебе скажет вот эта юная, — дракон хихикнул, — девица. Когда я похищал тебя, меня заботило одно лишь ее благосостояние. Она пожаловалась, что истосковалась по людям, и я подобрал ей пару по своему разумению. Резвитесь, дети мои.

Заявив это, дракон повернулся, чтобы уйти. Конан, забывшись, схватил с пола гигантский изумруд и что есть силы метнул в голову чудищу. Изумруд отскочил от чешуи и, упав, покатился по полу.

— Ты только напрасно тратишь силы, Конан, — безмятежно отозвался дракон. — С этой стороны я неуязвим. А если бы камень раскололся, было бы жаль. Ты, может быть, об этом не знаешь, но на него на любом невольничьем рынке можно купить три десятка таких бронзовокожих красавцев, как ты.

И насмешник удалился. Конан в бессильной ярости пнул золотой аквилонский доспех, зазвеневший, как гонг в кхитайском храме, и обернулся к Раине.

— Так я здесь все-таки из-за тебя? Из-за тебя он потопил галеру с моими друзьями, полную отличного товара и людей? Четыре десятка человек — на дно! Да ты не стоишь и медной серьги из уха Сагратиуса! Будьте вы оба прокляты — и ты, и твой рогатый хозяин!

Раина, сжавшись в комочек, смотрела на него полными слез глазами.

— Я ни о чем его не просила! — выкрикнула она. — Ни о чем, клянусь солнцеликим Митрой и благой Иштар! Я говорила ему тысячи раз, что это плохо — топить проходящие корабли, что им до него нет никакого дела, но разве он меня послушает? Что я для него — игрушка, забава! Он придумал новую игру — и принес тебя. Но я ни о чем его не просила!

— Откуда же он тогда знает мое имя? — уже тоном ниже, но все еще подозрительно спросил киммериец.

— Ты сам его только что назвал! А у него прекрасный слух, он слышит, как ветер шевелится в своей берлоге…

— Ладно, — сказал Конан. — Не можешь же ты врать постоянно…

На этот раз девчонка, похоже, говорила правду. Так, значит, эта пятнистая чешуйчатая мокрица приволокла его сюда себе на потеху! Посмотрим еще, кто будет смеяться! Как бы ящерице плакать не пришлось…

Убедившись, что дракона не берет ни добрая сталь, ни увесистый булыжник, Конан понял, что сражаться с ящером придется хитростью. Чего он ждет от киммерийца? Бунта или немедленного овладения Раиной. Ну, так ему не будет ни того, ни другого. Хотя насчет Раины… Время покажет. Сейчас же надо было выбраться из этих пещер наружу.

— Так где здесь выход? — повторил он.

— Из этого зала — вон там, — махнула рукой Раина. — А наверх — не знаю. Здесь целый лабиринт. Он принес меня сюда спящую и с тех пор выпустил наверх только один раз — несколько дней назад. Но я была с завязанными глазами. Поняла только, что это очень далеко. Сам он знает тут каждый коридор.

— Уж разумеется, — проворчал Конан. — Вставай. Пошли.

— Куда?

— Искать выход. Как-то же надо выбираться отсюда. Чем скорее мы начнем, тем скорее выйдем.

— Но… зачем нам наверх? — не поняла Раина. — Что мы там будем делать?

Конан посмотрел на нее как на помешанную.

— Займемся друг другом, — как мог язвительнее заявил он. Но девушка не услышала насмешки. Личико ее просветлело, она захлопала в ладоши.

— В самом деле? Тогда надо взять остатки еды и где-то у меня тут был кувшин с водой…

Она засуетилась, собираясь. Конан смотрел на нее во все глаза.

— Женщина, — вымолвил он, наконец. — Ты что, лишилась рассудка? Ты не хочешь уйти отсюда, уйти навсегда?

— Хочу, — ответила Раина несколько растерянно. — Только куда? Это же остров. Здесь вокруг — открытое море. Куда нам бежать? И как? Я не умею плавать.

— Здесь вокруг не открытое море, а острова, — терпеливо возразил Конан. — Из каких ты краев, детка? Ты не знаешь, что из обломков всегда можно собрать плот?

— Я из Аквилонии, — отрезала Раина, обидевшись. — И никогда не плавала на плотах. И уж тем более понятия не имею, что здесь за люди и что за земли. — Она помолчала, глядя, как он роется в грудах, пытаясь подобрать себе оружие, и добавила: — Но если ты хочешь бежать, нужно сначала хотя бы усыпить дракона. Хотя я не уверена, что он не слушает нас сейчас и не посмеивается про себя.

— Чтоб ему подавиться собственным хвостом! — проворчал киммериец. В кучах были одни никчемные золотые доспехи или парадное оружие с никудышной сталью и полным отсутствием баланса. Конан решил оставить себе анкас — из всего, что он пока нашел здесь, эта вещь казалась ему наиболее полезной. — И как ты собираешься его усыплять?

— Колыбельной, — решительно ответила Раина и взялась за арфу.

Она провела рукой по струнам — те отозвались тихим мелодичным эхом — и негромко запела:

У ночной тишины

Есть мягкие-мягкие лапы.

С моря приходит она —

И дождь забывает плакать.

У ночной тишины

Есть голос нежно-медовый.

Тихо поет она —

И густеет сумрак лиловый.

Краем глаза Конан видел, что из мрака коридора выползла бирюзовая тень и теперь тихонько подбирается поближе. Оказывается, дракон был неравнодушен к музыке!

А Раина, словно не замечая его, пела, и голос ее звучал необычайно нежно:

У ночной тишины

Есть сетка из тонких волокон.

Ей она ловит сны

И выпускает в окна.

У ночной тишины

Есть красный петух рассвета.

Из перьев его поутру

Зарю раздувает ветер…

Она вдруг замолчала и подняла голову.

— Ну что же ты, — прошептал дракон. — Ты никогда не пела мне этой песни. Пой еще.

— Я ее только что выдумала и еще не знаю, что дальше, — ответила Раина. — Но я пела ее не тебе.

— А мне все равно, — ответил дракон, хотя было видно, что он и огорчен, и обижен. — Пой еще. Пожалуйста.

Раина скорчила гримаску, но запела — на этот раз какую-то немедийскую балладу. А Конан смотрел на нее и думал, что не ошибся: хозяйкой в этих подземельях была действительно она. Бирюзовый зверь всецело подчинялся ее капризам, ублажал ее, как мог — ведь не зря же в этой сокровищнице ни одной стоящей вещи, а сплошные побрякушки? На какой-то миг ему даже стало жаль дракона, но тут он снова вспомнил, как выл Сагратиус — и стиснул зубы. Ладно, он не тронет эту тварь, тем более что и тронуть-то как следует он ее не может. Но и сидеть здесь на забаву его девчонке тоже не будет. Захочет сама — пойдет с ним. Не захочет — невелика потеря.

Раина неслышными шагами подкралась к нему и молча указала на дракона. Тот спал, смежив веки и раздувая ноздри. В них, словно угольки под золой, дремало пламя, отчего казалось, что нос дракона светится изнутри.

Конан кивнул и девушка ткнула пальчиком в сторону светящегося шара. Киммериец сунул его в корзину с остатками снеди и двумя бутылями воды. Пятясь, почти на цыпочках, они вышли из сокровищницы.

— А что теперь? — спросила Раина по-прежнему шепотом.

Киммериец втянул воздух. Чутье варвара говорило ему, что идти надо вдоль струи сквозняка, и, чтобы лучше ее чувствовать, он послюнил палец и намазал нос. Раина, глядя на его приготовления, прыснула, зажав рот ладошкой.

— Пошли, — сказал Конан, глядя на нее совсем не так восторженно, как она на него.

И они пошли. Первые несколько залов Раина шла молча, но скоро не выдержала и принялась жаловаться. Она никогда не ходила в пещерах так далеко сама и уж тем более никогда не пыталась выбраться наверх. Ей было страшно, и она скулила, как брошенный матерью борзой щенок, когда он пытается идти на расползающихся длинных ногах и дрожит и подвывает на каждом неуверенном шагу.

Чтобы хоть как-то пресечь эти жалобы, потому что окрики заставляли ее замолчать лишь на очень короткое время, Конан спросил ее, откуда именно из Аквилонии она родом. Девушка оживилась и принялась рассказывать:

— Я родилась в маленьком городке близ офирской границы. Ничего примечательного в нашем захолустье не было: овцы, свиньи да виноград. Одной моей подружке повезло: она приглянулась проезжавшей у нас знатной даме, и та взяла ее в услужение и увезла в сам Истарил, к королевскому двору. Потом Мирата приезжала однажды к родным и рассказывала, как хороша столица, какие там дома в два и даже три этажа, какие дворцы и сады. По ее словам, выходило, что Истарил — просто обитель Митры на земле…

— Погоди-ка, — оборвал ее Конан. — Какой еще Истарил? Тот, что двести лет назад сравняли с землей пикты?

— Да нет, Истарил, столица!

— Ты что-то путаешь, девочка. Столица Аквилонии — Тарантия.

Раина возмущенно тряхнула волосами:

— Какая Тарантия! Я даже имени такого не знаю. В конце концов, кто там родился и вырос, ты или я? Не спорь, а лучше слушай. Ты же хотел знать, как я попала на этот остров? Ну вот. Однажды, когда урожай был особенно хорош, отец вздумал съездить с молодым вином на базар в Ианту, столицу Офира. Ее-то ты знаешь? — Конан утвердительно кивнул, и девушка продолжала: — Ну вот. И я напросилась с ним. Мне тогда было пятнадцать лет, и я слыла самой большой непоседой в округе.

Я его долго уламывала. Но, в конце концов, уговорила. И мы поехали. Самого путешествия я почти не помню. Но Ианту помню отлично. Никогда в жизни я не видела столько красивых домов разом! Отец оставил меня на повозке, а сам пошел разыскивать кого-то, кто распределял места на базаре.

И вот я, разряженная по нашим деревенским понятиям в пух и прах, сидела на бочках с вином и глазела по сторонам. И вдруг ко мне подходит жрец в белых одеждах. «Не хочешь ли взглянуть на самый прекрасный в мире храм, красавица?» — спрашивает он меня. «Конечно, хочу, — отвечаю я, — но я не могу с вами идти, потому что отец запретил мне уходить из дома с чужими людьми». — «Ты боишься, что я сделаю с тобой что-нибудь дурное? — говорит он самым медовым голосом. — Не бойся, я ведь служитель бога. А служитель бога не может причинить зла ни одному из его творений». Словом, он меня уговорил…

— Помолчи-ка, — сказал вдруг Конан. Они стояли у развилки, от которой шло сразу три коридора — вниз, наверх и прямо. Варвар шумно втягивал воздух, пытаясь определить, который из трех выбрать. — В центральном слишком тепло, — пробормотал он. — Значит, он ведет вниз. В правом воздух застоявшийся, хоть он и уходит выше. Значит, мы идем налево. Клянусь Кромом, я найду выход! Должен найти! Я должен теперь дойти до края мира и выпить за Сагратиуса бутылку самого лучшего вина, как он собирался!

Вспомнив Сагратиуса, Конан вспомнил и Кинду, а вместе с ними — дракона, мирно спавшего в самом центре лабиринта. «Будь ты проклят, желтопузая лягушка, — пробормотал киммериец. — Ничего, я с тобой еще поквитаюсь!»

Он двинулся вперед, и Раина продолжила с того места, на котором ее прервали:

— Он меня уговорил, и я пошла. Мы пришли в храм — и меня сделали невестой бога. Даже не спросили, какой я веры. А когда меня разыскал отец, ему дали сто золотых — и он обо мне и думать забыл. Ну, долго я там не задержалась. Был там один мальчишка на побегушках — младший жрец. Ему все это тоже опротивело, но он боялся. Я его соблазнила, и мы бежали. Правда, в Кофе на нас напали разбойники, и его убили… но я-то осталась жива!

«Хорошо сказано, — подумал Конан. — Эй, киммериец, а не пытаются ли сейчас с тобой проделать то же самое? Может быть, она все-таки ведьма?» Но никакого ощущения реальной власти над Призрачным миром от Раины не исходило.

— Ну вот, его убили, а меня продали богатому шемиту из Асгалуна. У него я пробыла три года, пока меня не увидел на морской прогулке король Шема, Традрикес…

— Король всего Шема? — уточнил Конан и, получил ответ:

— Ну, конечно. У них же единое государство, хотя некоторые города и пытаются объявить себя независимыми от короны.

Выслушав эту ахинею, киммериец окончательно уверился, что девчонка в пещерах тронулась умом. Единый правитель Шема, надо же! Да он сам когда-то чуть не стал царем одного из городов и, сколько себя помнил, города шемитов всегда воевали меж собой, потому что у каждого был свой правитель, своя армия и свой закон.

— Традрикес увидел меня и влюбился с первого взгляда. Он выкупил меня у прежнего хозяина и сделал первой женой в своем гареме. И вот однажды, во время паломничества к Острову Идолов, на наш корабль напали. Мой повелитель был убит, галера захвачена, а меня присвоил капитан пиратов. Он заставлял меня петь ему с утра до ночи, прямо как этот, — она кивнула назад, в ту сторону, где по ее предположениям спал дракон. На самом деле они уже три или четыре раза свернули, так что дракон находился теперь справа от них, а не позади.

— А как тебя заполучил он? — спросил Конан, предпочитая, чтобы она была занята рассказом, а не жалобами о том, что у нее болят ноги, что она голодна и смертельно устала — и так далее. Этого всего киммериец уже наслушался.

— Так же, как и тебя. Однажды галера попала в шторм, и нас унесло далеко от берега. Десять дней мы болтались едва живые между небом и землей, а на одиннадцатый нас увидел он. Услышал, как я пою — хозяин думал, что моя молитва поможет буре утихнуть, и принуждал меня петь еще и еще, хотя я совсем охрипла и замерзла — так вот, он услышал, как я пою, протаранил галеру, всех утопил, а меня отвез на берег. Он может превращаться в человека, когда захочет — ты видел сам. Правда, ненадолго, но этого и не требовалось. В первом же городе мы купили мне новую одежду и вернулись к морю. Он не отпускал меня ни на шаг. И принес от Вендии сюда — за одну ночь. Он очень быстро плавает.

Тот, о ком они говорили, по-прежнему лежал в сокровищнице. Сквозь сон он слышал, как эти двое плутают в его лабиринте — и лишь усмехался в усы. Пусть. Он как следует выспится, а потом принесет им поесть. Ни один смертный не в силах отыскать дорогу наверх из его подземного дворца. Пусть Раина побегает. Опыт с мужчиной уже дал свои плоды: сегодня он услышал первую новую песню за последние пятьдесят лет…

А Конан и Раина поднимались все выше. Уже дважды они останавливались, чтобы поесть — и теперь в корзине лежал только светящийся шар. Девушка устала, сбила себе ноги о камни и порвала платье. Но Конан упорно тащил ее за собой. Он чувствовал, что выход где-то близко.

Они вышли к новой большой лестнице — третьей по счету за сегодняшний день, — и на нижней ее ступеньке Раина села и отказалось идти дальше.

— Я есть хочу! — капризно заявила она в десятый или в пятнадцатый раз. — И пить! Зачем я только пошла с тобой!

— Ты можешь как-нибудь погасить этот шар? — спросил Конан вместо ответа. Ведь не бить же, в конце концов, сумасшедшую.

— Но мы же тогда останемся в темноте, — испуганно сказала она.

— Не останемся. Смотри, сверху идет свет. Мы увидим его лучше, если ты загасишь шар.

— Его можно просто оставить, тогда он погаснет сам. Пусть лежит. Я только корзину заберу — тут есть пустой кувшин.

Лестница оказалась крутой и длинной. Но сверху действительно пробивался свет, и торопясь выйти к нему, они бежали по ступеням, не чувствуя усталости. Лестница заканчивалась небольшой площадкой и дверью, едва приоткрытой. Конан надавил на нее плечом — и они вышли наружу.

Был уже поздний вечер, солнце садилось за горные вершины. Они вышли не к морю, а в долину, вылезя прямо из склона горы.

Спуск вниз по козьей тропе не отнял у них много времени. Еще солнце не вовсе скрылось за деревьями, когда они, найдя среди зарослей ивняка маленький родник, уже плескались и брызгали друг на друга водой, как дети. Напившись, Конан растянулся на мягкой траве и закрыл глаза. В этот миг он был совершенно счастлив.

— Конан, — позвала его Раина, подкрадываясь. — Синеглазый мой варвар… Посмотри на меня. Хороша ли я?

Она скинула одежду и стояла в ручье нагая, с разметавшимися по плечам золотыми волосами. Глаза ее горели кошачьим огнем.

— Хороша, — признал Конан немного хриплым голосом. — Иди сюда. Я обещал тебе кое что…

Мурлыча и изгибаясь, она подобралась к нему и раскинулась на траве. Она отдавалась ему яростно, со всею страстью изголодавшейся женщины. Жажда ее была сильна, и утолила она ее далеко не сразу, но все же первая запросила пощады.

Солнце село, в долину выползли холодные тени. Конан высвободился из ее объятий и склонился над ручьем — напиться и ополоснуть лицо.

— А хорошо бы так все и осталось, — вдруг мечтательно произнесла Раина. — Навсегда.

— Как?

— А вот так — долина, ручей, ты и я. Оба бессмертные, оба вечно счастливые…

Конан на это только фыркнул. Не в первый раз он оказывался на острове с прекрасной женщиной и не в первый раз выслушивал нечто подобное. Прекрасная Дайома, колдунья, повелительница волшебного острова, тоже желала оставить у себя Конана навсегда. Она была почти богиней, ей подчинялись стихии и звери, но наибольшего мастерства достигла она в сотворении иллюзий. Она и возлюбленного варвара пыталась удержать у себя при помощи сладких грез: каждую ночь во сне на ее острове он видел себя могучим властелином, завоевателем множества стран, чуть ли не повелителем всей Вселенной.

Но это были только сны. Единственное, что его удерживало хоть сколько-нибудь на том острове, это сама хозяйка. Вот была женщина, знающая толк в любовных утехах и игpax! Но и ее он оставил, несмотря на посулы исполнения самых сокровенных желаний — все в тех же снах, разумеется. А эта хозяйка острова предлагала ему бессмертие. «Вечность на острове вместе с девицей, настроение у которой меняется, как небо осенью, — подумал Конан, — Ну и тоска!» Ему вдруг почему-то снова стало жаль дракона — ведь именно такая судьба ожидала бирюзового любителя музыки.

— Всем бы вам одного и того же, — проворчал киммериец. — Осесть где-нибудь и зарасти тиной. Это не по мне.

Раина привстала на локтях и зашептала страстно и убедительно:

— Но послушай, ведь здесь бы ты и вправду стал бессмертен. Он может тебе это дать. В твоем распоряжении была бы вечность — и я. Пока я ему пою, он сделает для меня все, что я пожелаю.

— Да ты с ума сошла, — искренне удивился Конан, — Клянусь Кромом! Вечность на необитаемом острове! Да хуже этого ничего и придумать невозможно!

Раина обиделась. Лицо ее приняло капризно-надменное выражение.

— Этот остров обитаем, — высокомерно сказала она. — На нем живу я. Я здесь хозяйка. Если я велю, мой дракон разорвет тебя в куски.

Киммериец медленно встал в полный рост и выпрямился.

— Зови, — сказал он очень тихо.

Она взглянула в его горящие бешеным синим огнем глаза и испугалась. Ведь она же просто пошутила…

— Конан…

— Ну? — рявкнул он с бешенством. — Что же ты? Зови!

Он стоял перед ней: мужчина, только что ласкавший ее так страстно. Теперь он был исполнен такой ненависти, что она почти зримо повисла меж ними застывшим в воздухе темным сгустком. На глаза Раине навернулись слезы.

— Прости меня, — прошептала она.

Он стоял все так же неподвижно, лишь раздувающиеся ноздри говорили о том, как он зол. Раина всхлипнула. От ее надменности не осталось и следа.

— Конан, — тихонько позвала она, — Конан, мне холодно… Пожалуйста, Конан.

Киммериец взглянул на нее — заплаканную, дрожащую — и медленно выдохнул. Какой бы она ни была, ее сделали такой одиночество и дракон, и это была не вина ее, а беда. Конан лег рядом с ней и прижал девушку к своему боку. Она зарылась ему под мышку и умиротворенно вздохнула.

— Понимаешь, мне тут все время холодно… — пробормотала она жалобно. — Всегда холодно.

— Спи, — цыкнул на нее Конан. — Ты хотела спать. Завтра мы придумаем, как отсюда выбраться. Если Юлдуз не ошибся, мы выберемся. Двоих я уже нашел и разделил. А раз так, то я должен, в конце концов, вернуться на запад. И ты вернешься вместе со мной.

Ответом ему служило тихое посапывание — Раина спала. Конан закрыл глаза и велел себе заснуть. Завтра будет новый день. Пусть он настанет поскорее.

Раина, как ткнулась в него, так и не пошевелилась за ночь. А Конан спал беспокойно. Снилась ему та самая поляна у родника, на которой они лежали, и они сами, лежащие на траве. Снилось ему, что он не спит, а лежит с закрытыми глазами и что веки у него постепенно становятся прозрачными, так что он может видеть сквозь них, не открывая глаз. И сквозь них увидел он луну, полную и золотую, спускающуюся с небес на землю. Она разбухала, пока не стала огромной, заполнив весь горизонт и заслонив ночное небо. Свет ее был так ярок, что трава на поляне сделалась молочно-белой, белыми стали деревья и листва на них, лишь черные, как зрачок драконьего глаза, тени шевелились под деревьями живыми злобными тварями и тихо шипели что-то угрожающее.

Луна совсем села в траву, и поток света вдруг начал изменяться, густеть, обретать форму. Теперь это был уже не свет, а огромная лестница, уходящая в самое сердце луны. Раина вдруг застонала, зашевелилась и поднялась. Конан попытался было удержать ее, но она словно просочилась сквозь его пальцы. Только теперь он увидел, что перед ним не живая девушка, а бесплотный светящийся призрак, сквозь который, как в дымке, видны стволы деревьев и черные тени на траве.

— Прощай, — прошептала Раина, протягивая к нему руки. Он силился подняться, но не мог, словно был прикован. — Мне пора. Прощай…

Ее тоненькая фигурка уплывала вдоль сияющей лестницы все дальше, все выше, пока, наконец, не слилась с луной. Последний раз донеслось до Конана шелестящее «Прощай…». Веки его снова стали темными, словно кто-то закрыл ему глаза ладонью.

И тут, словно гром среди ясного неба, над ним раздался вопль, полный отчаянья и ярости одновременно:

— Что ты наделал?!

Конан открыл глаза.

Солнце, стоявшее уже довольно высоко, приятно согревало кожу. Только левому боку почему-то по-прежнему было холодно. Конан шевельнулся — с него посыпалась какая-то труха, кости… Человеческий череп! Киммериец вскочил как ошпаренный.

В траве, рассыпавшийся от его прыжка, лежал иссохший скелет. Старые кости были даже не желты, а ослепительно-белы, словно пролежали здесь, открытые всем ветрам и дождям, не один десяток лет. На покатившемся с плеча Конана черепе еще видны были остатки длинных седых волос. А вокруг киммерийца, выписывая круги по поляне, голубым смерчем метался дракон и стонал, взрывая когтями дерн:

— Что же, что же ты наделал!

Конана словно приморозило к месту: он, наконец, понял. Скелет был тем, что осталось от Раины. Ночной морок был не сном, а явью. Луна, добравшись, наконец, до жительницы пещер, где не было ни времени, ни смерти, позвала ее, и девушка ушла на зов. А тело ее высохло и рассыпалось прахом за одну-единственную ночь.