"Максим Кононенко. Желтые береты" - читать интересную книгу автора

недоразвитый такой, вроде наших телевизоров - хоть и показывает, а все ж
говно. И чувак тот, что оказался лучше меня спросит ее - откуда, мол,
синяки? Или не спросит? Да ну, хер с ним. Как, впрочем, и с ней, и с
Сокольниками этими, и с инфляцией. И с Борхесом.
Чего-то мы тогда недопоняли, чего-то не допили явно, но настроение
было просто ниже нуля, кто домой спать, кто в кабак, кто на вокзал, а на
вокзале опять же делать вроде бы как и нечего, ну, короче, дождь идет.
Февраль - и дождь, снег, собака, лежит, а дождь идет. И затопляет озимый
клин. И противно донельзя. В душ хочется, подставить шею под колющее
шипение и тупо разглядывать желтые трещины там, внизу, где эмаль.
Тогда, думаю, надо еще чего-нибудь выпить. Выпиваю и размышляю. И
ненавижу эти американские почтовые ящики с торчащей вверх красной флагой.
И баб ихних ненавижу с их сапогами. И ее ненавижу, когда у нее месячные. С
недавних пор мне кажется, что они у нее каждую неделю, по пять дней кряду.
И вроде выпил еще, а результата нет. Не всходит, как ни поливай. Хожу
по вокзалу этому, на пассажиров смотрю, на Ленина, ноги ее разверстые
представляю. Длинные такие ноги, беспомощные и раскоряченные. И плюю на
Борхеса. Сяду на лавку в поезде метрополитеновом, напротив - что-нибудь
эдакое тонкое, глаза - серые. Смотрю на нее и представляю, как она завтрак
мне готовит. А потом выхожу. Или она выходит. Или еще чего. Еще
чего-нибудь выпить. Немедленно. Да, что же было - она на Комсомольской
упорхнула домой, а я еще перегон проехал и назад повернул. Нет, упорхнула
к ней не подходит, нет, просто вышла. Походкой человека, который не любит
колготки и лифчики. Откуда ты знаешь, что у меня родинка на левой груди?
Помилуй, родная, об этом же весь вагон знает, чего краснеть-то?
Катя вот тоже была как-то, идет по улице, ничего уже не соображает.
Пальто навстречу красное, с девкой на вид глупой и на рожу ничего
особенного. Как зовут тебя, девушка? Катя, - резонирует Катя. Смотри, -
говорит пальто девке своей, - Катя эта или уже напилась, или обкурилась...
И уходит, и уводит девку свою безмолвнейшую. И Катя тоже уходит, она
действительно напилась и обкурилась, ей похер это пальто и девка его, ей
похер метро и Борхес. Ей хочется теплого. А мне хочется выпить. И я
выпиваю.
Короче, билет купил, поезд скоро, буквально сейчас, просто уходит
уже, бегу, волнуюсь но успеваю. Поезд пижонский, купе, ковры кругом,
газеты. Схема пути. В купе моем уже трое, причем двое с бородой, а третья
вообще ангел, даже морщинки эдак двадцативосьми-тридцатилетние не портят,
манят утешить и заласкать. Обе бороды уже изрядны, вижу сразу, за версту
чую художников и музыкантов. И все это остальное творчество.
Водку достают.
Я радуюсь, но немного совсем - что это, бутылка водки на четверых?
Виду не подаю. Выпиваем.
Я тогда ее чуть не изнасиловал, до сих пор не могу понять, что меня
остановило.
Те, что с бородами быстро отъехали. Я пошел, как водится, к
начальнику поезда и взял какого-то еще дерьма болгарского. Говорил мне
друг мой восточный Слободан, чтобы я этого ничего не пил, но
альтернатива-то где? Сели, короче, продолжать стали. Выясняется вдруг, что
она поэт, представляете себе такой облом? И ну давай мне стихи свои
читать. Ну я слушал. Внимательно и безрезультатно. Утром на перроне