"Анатолий Федорович Кони. Петербург. Воспоминания старожила (Мемуары) " - читать интересную книгу автора

Достигнув апогея своего дарования, Мартынов угас. Всенародные похороны его
были первым событием такого рода в Петербурге. В них выразилась любовь к
артисту, независимая от всякой официальности и нежданно для нее.
Это был трогательный порыв настоящей общественной скорби.
И женский персонал труппы стоял на большой высоте.
Хотя уже не было Асенковой, но достаточно назвать Снеткову, Жулеву,
сестер Самойловых, Читау, Линскую и Гусеву для роли старух. Наконец, в
самом начале шестидесятых годов появился на сцене Горбунов,
непревзойденный рассказчик сцен из народного быта, умевший с тонким
чувством воздержаться от смехотворных изображений входивших в состав
России инородцев: евреев, поляков, армян и финнов, от чего не был свободен
даже такой артист, как Самойлов, игравший роль Кречинского с подчеркнутым
польским выговором. Не обходилось, конечно, и без некоторых диссонансов в
общей стройной гармонии александрийской труппы. Среди артистов был некто
Т., игравший преимущественно роли "злодеев", никак не могший выучить слово
парламент и в одной пьесе, изображающей ожесточенную борьбу парламентских
партий, заявивший, несмотря на все усилия суфлера, вместо авторского:
"пойду в парламент" - "пойду в департамент", и в знаменитой сцене Миллера
с женой в "Коварстве и любви", не найдя пред собой забытой бутафором
скрипки, воскликнувший: "Молчи, жена, или я тебе размозжу голову той
скрипкой, которая у меня в той комнате", и т. д.
В начале шестидесятых годов веселый и жизнерадостный водевиль сменила
оперетка с ее двусмысленностями и опошлением серьезных исторических
сюжетов. От оперетки невольный переход к опере и, следовательно, к
Большому театру на Театральной площади. И та же цензура простерла свою
длань над названиями европейских опер. Из комических, якобы политических
соображений, они были переименованы: "Вильгельм Телль" - в "Карла
Смелого", "Моисей" - в "Зора", "Пророк" - в "Осаду Гента", "Немая из
Портичи" - в "Фенеллу", "Гугеноты", вопреки всякому историческому смыслу,
в "Гвельфов и гибелинов".
В итальянской опере блистали Тамберлик и Марио, Кальцолари и Ронкони и
в конце сороковых годов - певица Альбони, по поводу крайней толщины
которой и удивительного голоса остряки говорили, что это слон,
проглотивший соловья, а затем - Полина Виардо-Гарсиа, сыгравшая такую роль
в жизни Тургенева, и Бозио, трогательно воспетая Некрасовым. Нашему
Мартынову -в его комическом амплуа соответствовал известный бас Лаблаш -
большого роста и толщины, иногда в шуточку вставлявший в итальянские
речитативы исковерканные русские фразы и большой поклонник Мартынова,
говоривший: "Языка его я не понимаю, но его - понимаю". Эта опера
посещалась преимущественно великосветским обществом или завзятыми
меценатами.
Они брезгали русской оперой, которой не особенно занималась и дирекция
театров, но которую посещал с любовью средний обыватель, ценивший такие
слабые произведения, как "Аскольдова могила", и не понимавший в течение
долгого времени красот "Руслана и Людмилы". Самая "Жизнь за царя" давалась
в довольно жалкой обстановке, и ее вывозил лишь талант Петрова. Она
все-таки держалась на сцене и в известные дни давалась по установленному
ритуалу. Первое же представление "Руслана" было встречено холодно, а когда
уехал из театра Николай Павлович, то послышалось шиканье не только из
зрительной залы, но даже из оркестра. Бледный и растерявшийся Глинка не