"Оковы безмолвия" - читать интересную книгу автора (Доннел Тим)

Глава девятая

Главный жрец сам присутствовал при купании Сегира: он не хотел никаких случайностей и никаких сбоев в раз и навсегда заведенных им порядках. Боец должен драться — и он будет драться, ибо так хочет он, святой Ваджран, служитель великого бога!

Перепуганные служки умащали широкую спину непобедимого бойца, а стражники, держа руки на рукоятках мечей, не сводили с киммерийца настороженных глаз — теперь им казалось, что Сегир в любую минуту может броситься на них и устроить страшную бойню. Монахи и служки отнюдь не были невинными ягнятами, в своем монастыре они каждый день видели муки и смерть, а нередко и сами убивали. Но за эти три дня загадочный немой воин погубил столько служителей Кубиры, что вселил ужас в сердца всей братии.

Трясущийся от страха служка отпил бодрящего вина из золотого кубка и с облегчением передал его Сегиру. Усмехаясь, тот осушил кубок и накинул на плечи тигровую шкуру.

Увидев непобедимого воина, народ на площади возликовал. Если раньше толпа радостно приветствовала главного жреца, то теперь все восторги принадлежали Сегиру, «бойцу, победившему тигра».

Жрец важно шел по площади, медленно переступая с одного золотого кирпича на другой. Это всегда производило на горожан и паломников огромное впечатление. Ваджран любил приветствия толпы, восхвалявшие его святость,— в такие мгновения он чувствовал себя всесильным владыкой города. Сам князь преклонял перед ним колени, прося благословения. А сейчас жрец морщился от досады, слыша со всех сторон:

— Сегир! Сегир! Непобедимый Сегир! Избранник Кубиры!

— Хвала Кубире! Хвала Сегиру!

У подножия трона стояли богатые приношения горожан, примирившие Ваджрана с триумфом нового бойца. Придет время, и найдется кто-нибудь другой, но лишь тогда, когда он сам, жрец всесильного Кубиры, этого захочет. А пока пусть Сегир потешится и потешит жадную до зрелищ толпу! В конце концов, бойцы приходят и уходят, а он, Ваджран, остается! И жрец со свитой удалился в храм, чтобы принести жертву.

Для пленников потекли унылые дни заточения, как две капли воды похожие один на другой. Если Конан ежедневно мог видеть свет солнца и множество человеческих лиц, то братьям заточение скрашивали лишь рассказы киммерийца и любимая работа. Сновали челноки, золотые шелковые нити прокладывали ряд за рядом, медленно приближая час освобождения. Даже в полутемной пещере узоры покрывала сияли, как на солнце, веселя сердца и согревая душу.

Конан часами разглядывал таинственные узоры, наблюдал за быстрыми, умелыми руками ткачей, или придумывал как бы пострашнее отомстить Ваджрану. Когда, тронутый мольбой Сундари и скорбью Дхаваны, киммериец согласился помочь им в поисках брата, он и представить себе не мог, что попадет в такое гнусное место. Что ни говори, там, где слишком много чудес и святости,— всегда жди подвоха!

Святой оказался чудовищным злодеем, а чудеса создавались ценой жизни простых людей. Надо уничтожить это гнусное змеиное гнездо, стереть в порошок всех «служителей великого бога»! И первым — жреца! Каждое утро Конан с трудом сдерживает себя, чтобы не броситься на него и не придушить — ведь достаточно лишь слегка сжать руки на тощей шее Ваджрана, но тихий внутренний голос всякий раз останавливает его: «Рано! Еще не время!» — слышится Конану, и он вымещает свой гнев и ярость на бойцах, желающих с ним сразиться.

Слухи о непобедимом воине долетели до самых отдаленных уголков Вендии, и великое множество паломников стеклось в Потали к празднику Куши — дню, когда Кубира творит чудеса, являя народу дивные вещи, созданные на небесах. Этот день был посвящен отправлению торжественных обрядов, боям во славу бога и, конечно, чудесам. Толпа с нетерпением ждала, когда распахнется дверь храма, и вереница служек вынесет на золотых подносах чудесное оружие, неземной красоты драгоценности и сосуды, волшебные ткани и всевозможные талисманы. На следующий день купцы, прибывшие со всех концов Вендии и из других краев, могли купить все эти диковинки за баснословные деньги. Потом эти вещицы доставлялись королям и властителям других стран, и те, не торгуясь, их покупали.

В последнее время главный жрец довольно часто заходил в темницу, где сидели Конан и братья-ткачи. Ему было любопытно, как продвигается работа. Всякий раз увиденное приводило Ваджрана в восторг, и он возжелал, чтобы эти мастера до конца дней своих провели у подземного станка. Но как же заставить их смиренно ткать чудесные покрывала, а Сегира — все время сражаться и побеждать?! Угораздило же его пообещать им свободу! Теперь жрец ломал голову, как нарушить свое слово и заставить пленников повиноваться, ведь они не чета остальным запуганным мастерам, которые готовы за кусок хлеба и день жизни гранить алмазы и ковать непобедимое оружие! Если Сегир разъярится, даже сам Кубира не сможет усмирить его! А этот ткач… Он хоть и тщедушный с виду, но глаза смотрят дерзко. Чего доброго он предпочтет смерть рабскому труду — такое в монастыре уже случалось…

Жрец с ужасом понял, что ему остается лишь одно — вновь открыть маленький сосуд и задать вопрос демону. Ваджран всей кожей ощутил испытанную так недавно боль, но не в его правилах было выпускать из рук добычу. Эти пленники укрепляли его власть и сулили ему новые богатства. Уже сейчас все монахи поняли, как выгодны монастырю победы Сегира, а когда толпа увидит покрывало, что выткали ткачи, и купцы будут с пеной у рта набавлять за него цену, слава о монастыре разнесется еще дальше. Ради этого стоит потерпеть еще одну ночь! Всего одну ночь! Но это — потом. Потом, когда закончится праздник…

Наступил последний день накануне великого праздника Куши — праздника могучего бога Кубиры. Последние лучи солнца погасли в небесах, когда в глубоком подземелье ткачи закончили работу. Снятая со станка парча сияющим ворохом лежала на чисто вытертом столе, а главный жрец трясущимися руками гладил ее мерцающие складки.

— Такого мастера, как ты, я еще не встречал! Поистине твоя парча бесценна! Но ты говорил, что она может стать еще прекраснее? Неужели такое возможно?

— Да, о великий! Но для этого нужно выполнить три условия: вынести парчу на солнце и после того, как она будет натерта порошком, очищающим ее от земной пыли, те, кто ее ткал, и те, кто помогал им, должны встать рядом на колени, и я прочту благодарственную молитву богине Лури. Потом нужно стряхнуть порошок и опять расстелить парчу на солнце. Вот тогда ты увидишь настоящее чудо!

— Хорошо! Завтра на рассвете вас всех выведут во двор, и мы посмотрим на твое чудо! Но гляди, если обманешь — вам всем это дорого обойдется! Хоть твоя работа и прекрасна, но я не люблю обманщиков! — Надеясь, что никакого чуда не произойдет и к этому можно будет придраться, жрец покинул подземелье. Нет, это покрывало не может сделаться еще лучше!

Наступила ночь, фитили в плошках погасли, но мягкое сияние, исходившее от чудесного покрывала, разгоняло темноту, позволяя пленникам видеть друг друга. Что им принесет завтрашний день? Что произойдет, когда лучи солнца коснутся золотой парчи? Пояс, который Дхавана снял с себя и положил рядом с покрывалом, не давал ответа.

Братья стояли рядом, плечо к плечу, и Конану бросилось в глаза, как они похожи. За этот месяц Критана превратился из тощего старика в стройного юношу, правда более усталого и изможденного, чем Дхавана, но все равно это явно были плоды одной ветви.

Увидев их не в тусклом свете плошек, а в сиянии дня, хитрая бестия Ваджран может сразу заподозрить неладное, и тогда, вместо желанного освобождения, завтрашнее утро принесет смерть. Конан сказал об этом братьям, и, встревожившись, те стали думать, как обмануть проклятого жреца.

Тем временем Конан внимательно обследовал стены около погасших светильников. Так и есть — жирная копоть толстым слоем покрывала камни, и его руки сразу же стали черными. Киммериец шепотом велел Критане сесть на скамью, повернул его лицом к сияющей парче и начал работу.

Темные круги под глазами, темные пятна на впалых щеках, полосы на лбу под всклокоченными волосами, слегка натертое черной липкой массой тело снова превратили Критану в немощного старика с лихорадочно горящими глазами.

Оторвав лоскут от своей туники, Конан стер кое-где лишнюю черноту и отошел в сторону, придирчиво рассматривая юношей, — он остался вполне доволен своей работой. Теперь они были похожи скорее на отца и сына, чем на родных братьев.

Сложив парчу и накрыв ее своей туникой, отчего в пещере сразу стало темно, Конан на ощупь пробрался к тюфякам, где уже лежали Дхавана И Критана. Сон долго не приходил к ним, неизвестность тревожила, но наконец, усталость взяла свое, и они уснули.

Утром их разбудил скрежет ключа в замке. Свет дюжины факелов разорвал темноту. Монахи быстро зажгли светильники и встали возле двери. Пленникам приказали взять парчу, и их повели наверх. Они шли по подземному коридору, зная, что уже не вернутся назад. Но что их ждало там, наверху?

Распахнулась дверь, ведущая из тюрьмы во двор, и братья невольно остановились, зажмурив глаза, — дневной свет ослепил их. Монахи вытолкнули пленников на середину мощеного двора и отошли в сторону.

Рядом с щедро залитым солнцем помостом стоял главный жрец в окружении неизменной свиты и с недоверчивой улыбкой ждал, что будет дальше. А Конан взволнованно переводил взгляд с Ваджрана на братьев, пытаясь понять, не заметил ли жрец их сходства. Нет — грим наложен мастерски! Рядом с побледневшим и осунувшимся за этот месяц Дхаваной, пошатываясь на ослабевших ногах, стоял почерневший высохший старик. Ветерок шевелил жалкие лохмотья, которые когда-то были его одеждой.

Жрец приказал:

— Начинайте! Мы ждем вашего чуда! Но смотрите, если его не произойдет, вы навсегда останетесь рабами великого Кубиры!

Монахи обступили помост плотным кольцом. Стоят святому Ваджрану приказать — и они тотчас набросятся на пленников.

Ткачи расстелили на солнце дивную парчу, и со всех сторон послышались восторженные возгласы. Даже святой Ваджран не смог скрыть своего восхищения и подошел поближе, чтобы как следует рассмотреть переливающиеся узоры.

Между тем братья не спеша натирали парчу белым порошком, а Конан, стоя на коленях, придерживал ее края руками. Наконец белый порошок скрыл от глаз все узоры, и братья встали на колени рядом с Конаном. Дхавана молитвенно сложил руки, киммериец и Критана последовали его примеру.

Потом он стал громко нараспев произносить молитву на непонятном наречии, часто повторяя имя богини Лури. Монахи и жрец замерли, завороженные звуками непонятного языка. Так они и стояли, не шелохнувшись, пока Дхавана не умолк.

В полной тишине он встал с колен, достал из сумы небольшую метелку из сухой жесткой травы, велел Конану и Критане поднять покрывало и стал бережно сметать с драгоценной парчи белый порошок. Казалось, прошла целая вечность. Жрец все так же неподвижно стоял напротив, ожидая обещанного чуда, монахи обступили пленников со всех сторон, отрезав пути к бегству.

Наконец Дхавана закончил работу, и они втроем расстелили парчу на солнце. Ни главный жрец, ни его свита не ждали неведомого чуда так страстно, как трое пленников,— и оно произошло! Ослепительный свет полыхнул но всему двору, и монахи с криками попятились, закрывая глаза руками. Жрец стоял, крепко зажмурив глаза, но свет пробивался даже под закрытые веки. Лишь Конана и братьев-ткачей волшебный свет не ослепил. Киммериец хотел было броситься на зажмурившегося жреца, но вдруг увидел такое, отчего к нему сразу вернулся дар речи: на покрывале лежали три сверкающих меча и боевой топор. Мгновение — и пленники схватили чудесное оружие, а двор огласился могучим криком:

— Смерть проклятым монахам! Бей отродье Нергала! Жреца не трогать! Он — мой!

И Конан бросился в гущу монахов, заслонявших собой Ваджрана. Полуслепые, они беспорядочно размахивали мечами, не видя, что за вихрь обрушился на них, и слыша лишь громовые раскаты незнакомого голоса.

— Кр-р-ром! Вот это дело! Дхавана, обходи слева! Критана, не пускай к воротам! Всех в кучу! Круши, бей!

Беснующийся демон косил монахов направо и налево, неумолимо приближаясь к жрецу, метавшемуся по двору, как загнанная крыса.

Ваджран прятался за спинами своих воинов и, перебегая от одного к другому, истошно вопил:

— Окружайте! Окружайте негодяев! Гоните их к подземелью! Не подпускайте к воротам!

Но его приказы заглушали звон мечей, вопли сраженных воинов и радостный рёв киммерийца, наконец-то дорвавшегося до настоящей битвы! Меч Конана разил, как небесная молния, топор обрушивался на черепа, как божья кара.

А тем временем братья-ткачи сгоняли пустившихся наутек монахов на середину двора. Воспользовавшись суматохой, святой Ваджран решил улизнуть в известную лишь ему потайную дверь в высокой стене, но братья перехватили его и загнали в гущу монахов, ожесточенно отбивавшихся от разящих ударов гиганта. В пылу битвы никто из верных слуг Ваджрана не вспоминал о драгоценной жизни своего хозяина. Жреца толкали, он падал, и ноги сражавшихся попирали мнимого святошу. В разорванном парчовом одеянии, с всклокоченными волосами, старый жрец, обессилев, пытался на четвереньках отползти в сторону. Из пересохшего горла вырывался жалкий хрип, глаза безумно бегали из стороны в сторону, следя за молниеносными бросками чудовищного воина, а тот оглушительно выкрикивал проклятия и призывал незнакомого бога:

— Гнусные шакалы! Дерьмо Нергалье! Клянусь Кромом, ни один не уйдет! Дхавана — добивай! Критана — к воротам!

И снова сверкали мечи, падали разрубленные тела, и вот уже не осталось спин, за которыми можно было укрыться от ярости пленника. Ваджран оказался один на один со своей смертью. Собрав последние силы, он вскочил на ноги и, выхватив из-за пояса кинжал, казавшийся детской игрушкой против огромного меча киммерийца, попятился в дальний угол двора, где был еще один потайной ход. Отчаяние придало жрецу сил. Уворачиваясь от выпадов неистового гиганта, он петлял по двору и постепенно приближался к заветной дверце. Но когда Ваджран собрался сделать последний шаг, ему в грудь и в спину уперлись сверкающие мечи. Пригрозив проткнуть жреца насквозь, Дхавана и Критана заставили его выйти на середину двора. Ваджран рухнул на колени и завопил:

— О, пощади, доблестный Сегир! Не убивай! Я отдам тебе все, чем владею! Я укажу тебе все тайники! Никто, кроме меня, не знает, какие богатства здесь хранятся! И все это будет принадлежать тебе! О, Сегир, не убивай!

Меч молнией сверкнул перед глазами Ваджрана, его голова покатилась в пыль, а тело, несколько раз дернувшись, осело набок.

Конан, Дхавана и Критана, переводя дух после тяжелой битвы, глядели на голову поверженного жреца. Вот он, долгожданный час расплаты и освобождения!

Весь двор был завален изрубленными телами и залит кровью, а посреди него лежало дивное покрывало. Ни одна нога в пылу битвы не коснулась его, ни одна капля крови не обагрила чудный узор. Дхавана бережно сложил парчу и спрятал в суму, потом подошел к Конану, который все еще мрачно смотрел на голову ненавистного Ваджрана. Наконец киммериец отвернулся, сдернул плащ с одного из убитых воинов и завернул в него голову. Дхавана удивленно спросил:

— Зачем она тебе?! Ее надо сжечь вместе с остальными телами, чтобы очистить это место от скверны!

— Потом узнаешь! А насчет этого места — ты разве забыл о подземелье? Нам еще предстоит горячая схватка! Вспомни, сколько там засело монахов, и какие там переходы и тайники! А сейчас — слышишь? — надо отпереть ворота, а то толпа разнесет их в щепки!

Действительно, ворота уже давно сотрясались от ударов. Горожане собрались на площади в ожидании торжественного выхода жреца, но, вместо музыки, услышали шум битвы, и, встревожившись, решили открыть ворота.

Братья обнажили мечи и встали по бокам ворот, и Конан решительно отодвинул засов. Возбужденная толпа ввалилась во двор. Задние напирали, по те, кто был впереди, в ужасе попятились: сжимая в одной руке огромный меч, а в другой — окровавленный топор, среди множества изувеченных трупов стоял их любимый боец, «непобедимый немой Сегир».

У ворот, обнажив мечи и не пуская толпу дальше, замерли два человека в забрызганных кровью одеждах. Наступившую тишину прорезал голос, громом обрушившийся на головы горожан:

— Вы собрались посмотреть на чудеса? Вы собрались посмотреть на бои во славу Кубиры? Вы собрались посмотреть на жертвоприношение своему божеству? Сегодня будут и бои, и чудеса, и жертвоприношения, клянусь Кромом, богом моей земли! Но сначала вы узнаете, что скрыто в святилищах ваших богов, а спрятано там немало! В глубоких темных подземельях томятся сотни искусных мастеров, чьими руками были созданы те дивные вещи, которые жрец объявлял чудом Кубиры, и чья кровь каждый день приносилась ему в жертву! Мы тоже были пленниками вашего божества, и лишь чудо спасло нас! И сейчас нам предстоит нелегкая битва с проклятыми монахами, охраняющими подземную тюрьму! Главный демон — ваш «святой Ваджран» — не укрылся от моего меча, и остальные тоже не уйдут! А сейчас — смотрите! — И Конан решительно направился к двери, ведущей в подземную тюрьму.

Толпа медленно двинулась за киммерийцем и его спутниками. Мужчины на ходу вынимали мечи из рук мертвецов, и вскоре перед дверью подземной тюрьмы стоял грозный отряд горожан. Потрясенные увиденным и услышанным, они сразу поверили гневным словам могучего воина и теперь были готовы броситься в бой, чтобы узнать все тайны мрачного подземелья.

Под напором толпы и под страшными ударами боевого топора Кована дверь дрогнула в, выворачивая камня кладки, сорвалась с петель. В полумраке сверкнули клинки стражников, сбежавшихся наверх со всех концов подземелья. Неистово орудуя мечом и топором, Конан прокладывал себе дорогу вперед, следом за ним шли разъяренные горожане. Не выдержав натиска, монахи бросились вниз. В большом зале среди кипящих котлов битва разгорелась с новой силой. Увидев, какие жуткое варево готовится в котлах, горожане пришли в неистовую ярость и начали бросать монахов в кипящую воду. Конан колол, рубил и швырял противников в смертоносные котлы, шаг за шагом пробиваясь к галерее, ведущей в дальние подземелья. Монахи оборонялись, пытаясь преградить ему путь. Они выстроились на страшной плите, закрывавшей колодец, а горожане плотной толпой наступали на них, намереваясь вступить в схватку.

Конан одним прыжком очутился у бронзового рычага, открывавшего колодец, и крикнул так, что затрепетали язычки пламени в светильниках:

— Стоять! Ни с места!

На мгновение все замерли, оглушенные мощным рыком киммерийца, и тут он изо всех сил нажал на бронзовый цветок. Вопли провалившихся в бездну монахов слились с изумленными возгласами горожан, отпрянувших от адского колодца. На своде галереи затрепетал багровый отблеск подземного пламени, и камень вернулся на место, закрыв огненную могилу.

Взмахнув мечом, Конан устремился дальше, в полумрак коридора, туда, где за тяжелыми дверями томились пленники, знавшие, что им не суждено более увидеть солнечный свет.

Но вот, не выдержав яростных ударов топора, одна дверь затрещала и распахнулась, за ней другая, третья… Перед горожанами предстали узники, похожие на оживших мертвецов. Они в страхе побросали работу и жались по углам своих подземелий, ожидая смертного часа. Но, когда несчастные поняли, что это не гибель, а избавление, слезы потекли по их впалым щекам.

Конан крушил дверь за дверью, а горожане одного за другим выводили пленников на площадь. Теперь уже весь город знал о страшной тайне монастыря. Сам правитель прибыл к храму и был потрясен, увидев бледных изможденных людей, которые прикрывали глаза от яркого света и едва держались на ногах. Сердобольные горожане предоставили освобожденным узникам кров в своих домах, сытно накормили их, напоили молодым вином и постарались сделать все, чтобы они поскорее забыли о своих недавних мучениях.