"Вячеслав Леонидович Кондратьев. Женька " - читать интересную книгу автора

дома Женька сказала:
- А чего вы со мной возитесь, старший лейтенант? Кормите, провожаете...
На кой черт я вам сдалась?
- Уж и сам не знаю, на кой? - пожал он плечами. - Вот и завтра
собираюсь зайти к тебе.
- Заходите, если не лень, мне все равно, - небрежно бросила она вместо
прощанья и шмыгнула в свое парадное.
Ушаков возвращался домой немного раздраженный. И действительно, на кой
черт сдалась ему эта упрямая и взбалмошная девчонка? Пусть делает, что
хочет, и отправляется, куда ей вздумается. Ему-то что? Кто он ей - сват,
брат в конце концов? Возможно, завтра или послезавтра он получит назначение
и уедет на фронт, где может случиться с ним всякое, так что же думать ему о
какой-то случайно встреченной и даже малосимпатичной ему девице? Занесет
завтра ее вещицы, которые она, конечно, забыла взять сегодня, ну и
распрощается с ней навсегда. Но, рассуждая, поймал он себя на том, что
одновременно думает - что бы такое сделать, чтоб не пустить эту сумасбродную
девчонку на фронт. Но так и дошел до дома, ничего не придумав, даже
чертыхнулся на лестнице. Но когда шел он по длинному и темному коридору, ему
вдруг ясно представилось, что последнюю ночь ночевать ему дома. В
предчувствия он, как и все фронтовики, верил, а потому очень дорогой и милой
показалась ему его комнатушка, шкаф с книгами и старый диван... С особым
чувством стелил он постель, устраивал лампу у изголовья, чтоб почитать на
сон грядущий, клал пепельницу и папиросы на тумбочку, раздевался до белья.
Все это, самое обычное, приобретало значение, когда чуешь, что в последний
раз это, когда впереди несколько ночей в переполненном поезде и... фронт.
На другой день он и вправду получил назначение - не обманывают
фронтовые предчувствия! - на 2-й Прибалтийский и вечером должен был уже
отправиться с Рижского вокзала к месту. Получив направление и билет, он
вышел из управления и побрел неспешным шагом из центра к Садовой по родным
московским улочкам, думая, что правильно делал, не впуская Москву в душу и
все эти дни относясь к ней как-то отстраненно, будто не его это родной
город, глядя на нее посторонним, вроде бы чужим взглядом, чтоб не оказалась
скорая разлука чересчур уж горькой. И прав был - не прошло и нескольких
дней, как приходится покидать ему Москву, и неизвестно, суждено ли вернуться
обратно.
Около двенадцати он подходил к большому Женькиному дому, намереваясь
поговорить с ней в последний раз и убедить ее не ехать на фронт. Надежды на
это было мало, а потому он, хмурясь, поднимался по лестнице, стараясь не
поддаться вчерашнему раздражению. Ладно, думал он, поговорю еще раз для
очищения совести...
Но когда открыла ему дверь Женька в платочке, в каком-то старом сером
свитерочке и короткой юбчонке, такая худенькая, что груди и не
проглядывались через свитер, а шея казалась такой тонкой из-под широкого
ворота, что непонятно было, на чем держалась ее голова, - его кольнуло
жалостью.
- Ну что надумала? - спросил он вместо приветствия.
Она ничего не ответила и кивком головы пригласила его пройти в комнату.
Он прошел, сел и увидел письма - на полу и на кровати.
- Вот, Лешины письма читала, - сказала она.
- Вижу... Я уезжаю сегодня вечером, Женя.