"Василий Кондратьев. Книжка, забытая в натюрморте (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

каким когда-то желтели на подвальных дверях бумажки, спящие
мотыльки, приглашая вниз, в азиатские заводи, курильщиков
черного табака. Откуда же это лицо, из каких краев, с какой
"Крайней Туле", по ту ли, по эту сторону Тулы его искать? Так
бродишь по весеннему Петербургу, вглядываешься в прекрасные
женские маски его фасадов, за которыми ничего нет. Будить
петербургскую память - все равно, что тревожить с юности
дряхлого наркомана, сомнамбулу, у которого я и не я, было и
не было - все смешалось.

Легко понять, как я был удивлен, прогуливаясь по
Летнему саду, - вообще по природе своей место всяческих
встреч и завязок, - мимо "чайного домика", когда за окнами
разглядел мятую афишу с женщиной в восточном уборе. В ее
взгляде была такая трагедия, какая-то пожилая и с виду
невинная в стиле "кейк" - а она сама так причудливо и вдруг
напомнила мне и героиню из Гюстава Моро, и Марью Моревну, и
"знаменитую Женщину-Змею" - что было не удержаться зайти.
Конечно, никакой дамы не оказалось; два брата, тульские
живописцы, показывали здесь работы.
Мне кажется, что "сама" встреча всегда случается
настолько сказочно, что и не заметишь. Увидеть портрет, тушью
или вышитый на платке. Поймать отражение со дна чашки,
встретить на улице вещицу, знакомую, как подарок... Память
запутает, чувства обманут - и красота загадочных вещей,
переживших смысл, нечто подсказывает в лице; и завязывается
разговор, узна:ется.
По стенам большой, совсем пустой и солнечной передней
были - как будто разложены - картины, на каждой как из
темноты возникали, поочередно, дедушкины чернильницы, сухие
цветы, статуэтки, другие бетизы, раскиданные по столу - и
стояли мои дорогие, любимые детские книжки старинных
"библиотек" Ашетт, Шарпантье, Томаса Нельсона, в цветных
тисненых переплетах, так пахнувшие... Что-то чарующее,
странное было в этом. Еще немного, кажется, подальше - и
показались бы и окна на море, на стенах фотографии "Персея"
Челлини, гравюрки с парижским "энкрояблем", Св.Севастьян:
моя, ленинградская, комната, когда я был маленький, еле
брился и был очень влюблен. Или это была такая - помимо всего
- влюбленность, которая остается в памяти "на щите", как
зацепка, недостающее? Я мог ошибиться. Однако я узнал даже
жука, ползающего по костяной ручке ножа, и маленького
будду... Я не мог вспомнить только одну зеленоватую книжку,
которая сейчас лежала прямо передо мной, прикрытая ветками
лунарии.
Пока я рассматривал ее переплет, в стекле натюрморта
почудилось, что кто-то зажег у меня за спиной папиросу.
Иллюзия оказалась такой, что посетитель в зале выставки, -
тем более, так нахально закуривающий, - поразил меня так, как
будто возник на диване в моей комнате. Я застыл, весь в